Лотарингская школа - Ирина Эрбург

Мать Габи выкрасила волосы. Они у нее рыжие. Она румянит щеки и курит. Это влияние Габи.

После чая мы пошли с Габи в ее комнату. Туда мать не имеет права входить. Вместо занятий мы болтали. Габи ужасно хочет быть богатой. Если бы я только знала, до чего ей хочется замуж за богатого.

— Я хочу его любить, но, знаешь, после истории с русским я не смогу по-настоящему любить. Я хочу ходить на балы вроде бала «Беленьких постелек», иметь виллу. Не думать о том, где купить подешевле. Много читать. Я бы меньше думала о тряпках. Знаешь, мать глупая. У нее нет никакого вкуса. Ей приходится все показывать. В моей вилле будет бар, я обтяну стены материей, а стулья у меня будут из металла. Это очень модно. Ты приедешь ко мне, мне надоело жить так. Легче быть совсем бедной, тогда не нужно казаться состоятельной. В банке на мое имя лежат двадцать тысяч франков, но я их не могу взять, пока мне не исполнится 21 год. Я куплю себе автомобиль и целый новый гардероб, но все равно это очень мало. На двадцать тысяч долго не проживешь. Когда я буду по-настоящему богата, я куплю себе двенадцать пар шелкового белья. Ирэн, а почему ты ни в кого не влюблена? Ты не такая уж уродка. Ведь Кац за тобой ухаживает. Мне хочется, чтобы в меня влюбился Шаревен. Он очень красив. Я очень люблю красивых и высоких.

В этот вечер нам с Габи не удалось позаняться. Мы пошли в кино, тут же на Вожирар. Шла картина «Биби охотник». Потом мы еще раз зашли к Габи. Она рассказывала мне о своих романах с мальчиками. К концу разговора она сказала мне, что мы — друзья, насколько женщины могут быть друзьями.

— Хочешь прочесть мой дневник? — спросила она.

И дала мне две толстые тетради.

Глава 6

В одном классе со мной сидит Кац, рыжий, довольно красивый мальчик. Он учится неплохо. Я его не замечала, пока он не решил со мной подружиться. Куда бы я ни пошла, он всюду следовал за мной.

Во время перемены он подошел ко мне и сказал:

— Ты любила?

— Как это?

— Видишь, а тебе пятнадцать лет. Давай любить друг друга.

— Давай.

— Только это могут заметить другие, поэтому я изобрел особый способ переписки. Вместо букв я буду писать цифры, которые будут обозначать место буквы в алфавите.

Он мне стал писать по несколько записок в день. Вечером я звала Жержетт, одну из подруг по классу, и мы вместе читали их. Первые записки были простыми: «8–5—6—2–8…» — «Я тебя люблю, у тебя чудные волосы и глаза». Но одна меня поразила: «Раз ты меня не любишь, то давай хотя бы любить друг друга чувственно».

Я стала избегать его, но все же мне льстило, что я — как и другие: за мной тоже ухаживают.

30 июня занятия у нас кончились очень поздно, и Кац сказал, что он меня проводит. Я согласилась. Было темно. Люксембургский сад был закрыт, мы пошли вдоль изгороди. Кац обнял меня и хотел остановиться. Я быстро шла вперед. Я боялась встретить кого-нибудь из школы. Он забросил ранец за ограду и начал меня щипать и шлепать по бедрам. Я не испытывала удовольствия, но боялась показаться смешной и не протестовала.

Он начал целовать меня в шею. Я все думала: если встретят, то исключат из школы. Кац тоже оглядывался.

Мы молчали все время. Он бил и шлепал меня с деловым видом. Наконец, мы вышли на улицу Вавен. Тут он пошел спокойно и рассказал мне смешное приключение. Однажды отец одной девушки застал его с ней и побил его. Надавал затрещин по лицу, понимаешь.

Я слушала его с жадностью.

Вечером я рассказала Жоржетт о прогулке с Кацем. Она ответила:

— Твоя вина. Нельзя быть такой тряпкой. Раз ты его не любишь, то и не знайся с ним.

После этого дня приставания Каца не имели границ. Он ухитрялся меня щипать даже в школе. Писал мне записки, требовал немедленного ответа. Говорил обо мне какие-то гадости соседям по партам, которые начинали хохотать и пристально смотрели на меня.

Я была рада, когда через две недели его за что-то уволили из школы.

Глава 7

Вот отрывки из первой тетради дневника Габи. Я не привожу его целиком. Содержание этой тетради однообразно. Одни и те же мысли, одни и те же имена, одни и те же слова почти на каждой странице. Это тетрадь прошлого лета.

Дорожные сборы. Каникулы. Не могу найти одиночества. Все время думаю о двух: о Серже и Поле…

Серж проник до глубины моего сердца. Прежде это было детское чувство, но потом: я его полюбила по-настоящему. Теперь я слишком женщина, чтобы любить детской любовью.

Серж, мне нужна твоя любовь. Надо найти какое-нибудь лекарство. Что-нибудь — только бы забыться. Я буду любить Поля до осени, а, может быть, и после: это — единственное средство, чтобы вылечиться от любви к Сержу.

Серж, мой дорогой Серж, мне придется тебя забыть. В Бридаре слишком хорошо: море, солнце. Мне хочется быть, как все, — счастливой и свободной.

Забыть. Почему здесь нет Поля? Все равно кто — лишь бы влюбленный в меня мужчина. Но я не знаю, может ли кто-нибудь здесь в меня влюбиться. А до октября далеко. Я хочу сейчас же. Мне 15 лет, но я так страдаю. Я больше не в силах.

Хоть бы влюбить в себя Жана Дюпона, я видела его сегодня на берегу моря. Он мил, хорошо сложен, любит музыку и все современное — как я. Потом в Париж — Поль. С этими двумя мне, может быть, удастся забыть Сержа. Нет, я никогда его не забуду. Я вспоминаю, как я пришла к нему вместе готовить уроки. Он посадил меня на кровать. Он чуть не сломал не руку. Как мучительно вспоминать об этом.

Я едва решаюсь написать это, — но что же делать. Я люблю Жана Дюпона. Это совсем другое чувство. Не так, как с Сержем. Он сильнее: он, например, ни разу не говорил мне о своей любви. Ночью я не могу уснуть: все время думаю о нем. Это физическое чувство. Все тело кричит: Жан.

Пять дней, как Жан уехал, и он мне еще не написал. Конец… Но он мне обещал, что будет писать. Остается одно — ждать. Он сказал, что в конце концов «все образуется». Это потому, что он — верующий. Для того, кто верит, это — счастье. Но моя вера разрушена, — я теперь атеистка. Я вижу, как кончаются все отношения. И после этого они хотят, чтобы я верила в высшую гармонию, в верховный разум, который определяет путь каждого. Нет.

Жан сказал, что я ожесточена. Может быть.

Жан мне прислал письмо. Тон дедушки: советы, необходимы идеалы и т. д. Он меня раздражает. Он — уже сложившийся человек, а я еще ребенок, мой характер только начинает складываться. Мне 15 лет, ему 22.

Я напилась. До чего я напилась. Как это я очутилась у себя в комнате. Потом гуляла с Луи. Это мне помогло.

Сегодня с утра сильная головная боль. Ничего не соображаю. Но все-таки я довольна.

Я уже давно мечтала, как бы напиться. Это — замечательное ощущение. Сразу весело. И вино горячит.

Будет ли сегодня письмо от Жана?.. Если бы он знал, что я так напилась, ему было бы противно. А я очень рада, и мне хочется снова, — забываешь все заботы.

Жан Дюпон — хороший товарищ, но в общем я его не люблю. Когда мы будем в Париже, с ним и с Полем будет жизнь не так скучна.

Я сегодня сидела у руля. У него маленький «Пежо». В общем этот Луи — славный парень. Он предложил мне одну вещь, и мне это очень хочется: поехать с ним в автомобиле в Париж. Три-четыре дня пути. Но мама наверное не позволит. Это было бы чудесно. Останавливались бы в отелях. Вдвоем с ним. Как бы я веселилась…

Я решила не влюбляться в течение этого месяца. Однако сегодня я написала письмо Сержу и хочу вернуться в Париж, чтобы увидать Жана Дюпона. Сабина мне сказала утром, что я принимаю чересчур всерьез свои сердечные дела. Надо относиться к ним легкомысленней. Она говорит, что так куда больше нравится мужчинам и что это шикарней. Она, конечно, права.

Я ездила с Луи.

…Когда мы возвращались, он меня крепко обнял и поцеловал в губы два или три раза. Я почти уверена, что он меня не любит, но он считает меня красивой и хорошо сложенной. Это — страсть. Или, может быть, опытность 22-летнего мужчины, которому приятно обнимать хорошенькую девушку? Я никогда не видала такой чувственности. Потом он оказал: «Надо много воли, чтобы сейчас удержаться. Я делаю это потому, что очень вас уважаю…» Он и не подозревает, что один молодой человек, моложе его на пять лет, целовал меня — и как целовал! — что мы даже были вместе на кровати (к счастью, днем)… Тогда я все это пережтала сильней, но тогда я любила, и мне было 15 лет.