Скрытая жизнь братьев и сестер. Угрозы и травмы - Джулиет Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Понять сложный процесс фантазирования будет легче, если привести пример. Во-первых, необходимо упомянуть, что предполагаемое центральное физическое ощущение – это пульсирование возбужденного клитора или полового члена.
Из этого ощущения или для создания этого ощущения человек, занимающийся мастурбацией, создает фантазии об избиении, обращаясь, я полагаю, к реальным или воображаемым сценам с участием сиблингов или сверстников, которые являются конкурентами и которые выступают в этих фантазиях «в роли» детей. На многих языках пенис и клитор называются «малыш». Однако наиболее важным моментом является то, что по мере взросления фантазирующего избиваемый ребенок тем не менее остается ребенком. Кажется, что нельзя представить избиваемого взрослого, даже если садомазохистское избиение является частью реальной сексуальной жизни, как в случае с г-жой X. То, что избиваемый ребенок, обычно сиблинг, не вырастает, означает, что эта фантазия, вероятно, берет свое начало в детстве фантазирующего; фантазия – это статический анклав.
Чтобы проиллюстрировать это, мы можем рассмотреть вопрос об использовании детской порнографии. Такая порнография представляется мне опасной именно потому, что она делает конкретным то, что должно оставаться фантазией. Тот, кто делает порнографию, воссоздает в реальности образ сексуального и физического насилия над детьми, чтобы подпитывать мастурбационную фантазию, которая, вполне возможно, достаточно широко распространена. Если для каждого из нас в той или иной степени характерна фантазия об избиении ребенка, берущая свое начало в нашем детском возбуждении, когда сексуальность и жестокость, связанные с нашими сиблингами и сверстниками, сопровождались физической стимуляцией, то именно эта очень распространенная фантазия и проявляется в детской порнографии. Поскольку создатели порнографии прибегают к конкретизации, существует опасность того, что зритель может потерять границу между фантазией и реальностью. Если фантазирующий пережил в детстве насилие и/или инцест, то у такого человека границы между фантазией и реальностью с большой долей вероятности стерты, и потому в его социальной жизни наблюдается навязчивая потребность повторять (тот, над кем совершили насилие, насилует сам), которая психически проявляется в навязчивости мастурбационной фантазии. Кроме того, существует опасность, что вследствие такой фантазии насильник и тот, кого изнасиловали, поменяются местами, потому что в каждом из нас потенциально присутствуют оба.
«Многосложность» фантазии об избиении ребенка свидетельствует о том, что фантазирующий не занимает одну только позицию: как и во сне, он или она является всеми персонажами сразу, избивающими и избиваемыми, один ребенок или много, наблюдатель и наблюдаемый. Когда в качестве ассоциации ко сну Сара (глава 3) говорит о своем страхе быть обвиненной братом в совершении полового акта, это происходит не только потому, что она, вероятно, желала этого сама, даже если она была его жертвой, но и потому, что, будучи и братом, и сестрой, она переживает желание брата как свое собственное. Не является ли это моделью для полового акта в целом, когда возбуждение другого человека возбуждает, потому что я и другой человек – одно целое? Подобные отношения лежат в латеральной плоскости, они не являются отношениями с матерью или отцом.
Экстатическое состояние влюбленности, когда двое становятся одним в посткоитальном единстве или в экстазе убийства, в желании убить или проникнуть под кожу другого, кажется, ближе к проявлениям латеральных сиблинговых отношений, чем к отношениям между младенцем и родителем. Однако это никоим образом не указывает на то, что стремление к власти является доминирующим, как это было бы у Адлера. Сексуальность и ее подавление остаются решающими факторами формирования бессознательных процессов. Но смерть, как и желание убийства по отношению к себе или другому, также находится под запретом, следовательно, желание убить или быть убитым также фигурирует в бессознательных процессах. Запрет на сиблинговый инцест имеет гораздо меньшую силу, чем запрет на инцест между представителями разных поколений в семье, за исключением нескольких культур, в которых сиблинговый инцест также запрещен. Если желания игнорируют табу на сиблинговый инцест, то клинически можно засвидетельствовать, что вся любовь, экстаз, ненависть, ревность, соперничество разворачиваются между пациентом и аналитиком в контексте сиблинговых отношений. Эти отношения, как я полагаю, действуют и в контрпереносе. Г-жа Х «залезла мне под кожу», «встала на мое место» и думала, что она знает мои мысли. Но это вызвало у меня сопоставимый отклик. Когда я осознала, что ей (и мне тоже в какой-то степени, в отличие от родительского контрпереноса) нужно знать, что пребывание в одном и том же месте, обладание одинаковыми вещами не делает двух людей одинаковыми, что в этой одинаковости все еще есть место отличиям, это стало критической точкой анализа и позволило двигаться вперед. В этот момент г-жа Х обнаружила, как она сама выразилась, что ощущение пространства между похожими друг на друга людьми означало, что и в ее психике было пространство. Это «топологическое» пространство между позициями, мыслями, словами; и это не пустое место.
Затем г-жа Х увидела, что ее неспособность родить живого ребенка была связана тревогой относительно своего желания смерти младшего брата. Как упоминалось ранее, когда она действительно родила, она была так обрадована, что опасностью уже стала чрезмерная идеализация ребенка. Родительская идеализация обычно является продолжением восстановленного детского нарциссизма самих родителей – этот ребенок является Его Величеством Младенцем, которым когда-то были его отец и мать. Тем не менее, хотя г-жа Х (и конечно, другие пациенты) получала от этого нарциссическую выгоду, происходило и нечто другое. Конечно, идеализация была способом отмежеваться от деструктивности и унижения детей ее матерью и, следовательно, от нападения на мать, но, если быть более точным, в этом выражалось отрицание ее нападения на этих детей как на сиблингов. Но в фантазии было нечто большее: были убиты сиблинги, а не мать.
В поэзии, фильмах и романах, где процветают сиблинговая любовь и сексуальность, редко появляется потомство. Если ребенок рождается, его считают чудовищем или существом, обреченным на смерть. Страх г-жи Х, что ее ребенок будет чудовищем, в некоторой степени выходил за рамки абсолютно обычной фантазии всех будущих мам. Но может ли эта распространенная фантазия не быть основанной на сиблинговых отношениях? Суть «табу» на инцест состоит в том, чтобы не допустить секса с кем-то, кто попадает в категорию одинаковости. Когда ребенок играет в доктора с братом или сестрой, он может родить фантазийного ребенка от другого ребенка, но только от такого, который является «таким же, как и он», а не с другим. Таким образом, сиблинговая репродукция представляет собой другой вариант аутоэротической партеногенетической фантазии. Запрещение одного влечет за собой запрет другого. Символично, что запрет исходит от материнской позиции: вы не можете рожать таких, как
