Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

А на руке, неловко так она в сторону отогнулась, синяк длинный. Смотрю на этот синяк, а сам чувствую, как внутри меня ярость поднимается и клокочет. Парень-то у Машки хороший. Душа-парень-то. Думаю: «Всё, конец тебе Тимка. Убью. Даже разбираться не стану что, как, почему». Отправился за ним к Марье. Не знаю, что он у неё делал, как ей рассказывал. Потом вышел на ступеньки и запер её на замок в доме. А как сошёл, так тут я его и встретил. Начал я его бить, а сила уже не та. Не могу с ног сбить. Бью, и полегче как будто становится. Тут Марью заметил в окне. Смотрю на Тимку, на сопли его кровавые. Нельзя так, думаю. Начал взашей толкать его на двор, к огороду, чтобы с глаз её убрать. А дальше он и сам пошёл, что я уже еле за ним поспевал. «Прости, бать, прости», — твердит. А что мне этим его «прости» делать? Как к парню подошли, я ещё ему пару оплеух влепил. Тут Клава показалась. Посмотрела на нас так, что у меня руки тут же опустились. «Пойдём, отец, домой», — позвала. Я глядь на Тимку, а он тоже как в воду опущенный стоит.

Захар Платонович замолчал.

— Но, я смотрю, — сказал следователь, — он вам помогает вовсю. Не лентяй самовлюблённый он у вас.

— Нет, знамо дело, нет, — подтвердил отрицанием Захар Платонович. — Он всё делает, всегда помогает. И слушает, самое любопытное, нас. Но никогда не отчитывается. Сделал, да и всё тут.

Евгений Фёдорович посмотрел внимательно на обоих родителей. «Да, не просто быть родителями!», — подумал он, но вслух сказал вот что:

— Любезные, я вам должен всё-таки сказать то, что вам будет не совсем приятно услышать о своём чаде. Вы готовы? Им совершено ещё одно преступление: Тимофей Захарыч соблазнил и имел неоднократные половые сношения с Олесей Елоховой. Как я понимаю, дочкой своего хорошего приятеля или даже друга, которая вполне годится и ему в дочери.

— О, нет… Олесю?.. — прошептала потерявшая голос и цвет лица мать.

Отец ничего не сказал, только нахмурил брови и закусил нижнюю губу.

— Вот такие вот вилы в бок, — вздохнул Евгений Фёдорович.

— Постойте! — забасил Захар Платонович. — Ну, это ничего. Может, он жениться собирается на ней? Что ж, она девица ничего себе, самый сок! Я, например, могу парня в этом понять. Послушайте, какую я вам историю про себя расскажу и супругу мою законную Клавдию Семёновну Глухову, урождённую Орехову, как мы впервые встретились.

Клавдия Семёновна, услышав это заявление, встала с места тихонечко и бесшумно вытекла в сени.

Захар Платонович, заметив провожающий его законную супругу взгляд следователя, объяснил:

— Не любит она этой истории. Смущается.

— А-а!

— Ну, слушайте! Был мне двадцать один год. Я только из армии вернулся. Мои сверстники тогда по три года служили. Военное поколение. В смысле, рождённое в военные годы. Как счас помню, дали нам делянку в лесу, на поляне. Вот в этом, в нашем, что за огородом. — Евгений Фёдорович понимающе кивнул. — Я с косой оттуда, значит, возвращаюсь. Сенокос тогда был. Иду усталый, потный. Задумался, по сторонам не смотрю. Потом глаза поднял, глядь, а передо мной по дороге девка молодая идёт! И до того хороша! На голове косыночка белая, из-под неё — коса длинная, жгучая, чёрная, до пояса. Талия тоненькая, попка круглая торчит под подолом. Она обернулась — глазищи чёрные, улыбка лукавая, а в руках баночка с квасом. Как видение! А грудь какая сочная! Я и про усталость свою тотчас забыл. Ум за разум у меня зашёл! Я косу бросил и за нею бегом, она — от меня. Поймал я её за косу. Она не растерялась — протягивает мне баночку квасу. Ну, кто ж откажется в жару, да ещё после такой работы! Я пить, а она опять бежать! Я банку бросил и — за ней. Схватил её и держу. Она мне: «Пусти!» А я ей: «Не пущу!» И так несколько раз. «Моей будешь!» — говорю. Повалил её на папоротник с хвощём и своё дело это сделал. А она не плачет, не кричит, а улыбается, как будто и не понимает вовсе, что с ней происходит. Потом и сама меня ногами обхватила и давай все соки последние из меня выжимать. А как выжала, встала, в платье разорванное завернулась и ушла. Потом пять лет я её забыть не мог, всё искал. Мне бы не нежиться в траве, а расспросить, кто, откуда да как звать. Встретил её потом в посёлке на базаре. Она там с матерью была. Так я на мать не посмотрел, прижал её к груди и говорю: «Выходи за меня!» Она говорит: «Да!» А было ей тогда, в лесу, пятнадцать лет! Как Олеське сейчас. Мне, правда, не тридцать шесть. После уж я узнал, кто такая, чья, откуда. Вот такая история!

— М-да… Вы хотите сказать мне этим рассказом, это у вас семейное — пятнадцатилетних девчонок в траву заваливать?

— По всему выходит, да. Я женился тогда на Клаве-то. Может, и Тимка на Олесе женится?

— Не знаю. От следствия он это дело хотел утаить. Но он оплошал: кувыркался с ней в сене при восьми свидетелях и ещё презервативы оставил в качестве доказательства. И пусть там было темно, и свидетели сами заняты были, но, думаю, ни один из них не засомневается в том, что между Тимофеем и Олесей происходило. Кстати, вашу историю мы, пожалуй, в протокол заносить не будем и в суде о ней промолчим, согласны? Не доставим им такого удовольствия!

Захар Платонович кивнул, тряхнув бородой, и спросил:

— Это что ж, все в нашем сарае были? А мы, выходит, и слыхом ничего не слыхивали?

— Выходит, так.

— Ну и Тимоха! — помотал головой Захар Платонович. — Так зачем же Ванька в сарай к нам залез?

— У вас есть какие-нибудь идеи на этот счёт? — поднял брови Евгений Фёдорович.

— Ума не приложу… Дайте-ка подумать… Что, из-за Олеськи, что ли?

— Это одна из версий. Только у Тимофея вашего эта версия не созрела, поэтому он пытался из парня выбить причину. И остальных дуралеев малолетних он к этому привлёк. Как вы думаете, кто