Десант на Эльтиген - Василий Гладков

С южной окраины доносились редкие автоматные и пулеметные очереди, зато вдоль берега все чаще плясали ясно видимые в наступающей темноте тусклые огни разрывов. Вражеская артиллерия взяла под обстрел район причалов. Видимо, немцы тоже ждали подхода катеров.

Бушин докладывал: нужно переносить КП.

— Сегодня противнику не удалось добиться прямого попадания по нашему капониру. Но это дело случая. Ведь сброшено сто бомб. Завтра он, безусловно, повторит атаки и добьется цели.

— Это верно. Вы наметили место?

— Предлагаю перейти на правый фланг и разместить КП в блиндаже морского батальона. Оттуда спокойнее будет управлять боем.

— Так и делайте. Совсем стемнеет — переносите КП и к двадцати трем ноль-ноль соберите командиров.

Иван уже несколько раз пытался предложить мне поесть, но никак не мог найти удобный момент, наконец он подошел и сказал:

— Товарищ командир, вы еще ничего не ели. Я приготовил. Пойдемте.

Вместе с Копыловым мы прошли в мою трехметровую комнатушку. Иван по-хозяйски накрыл стол на двоих. Две солдатские кружки с кипятком. Две порции сухарей по сто граммов. Две порции колбасы — 50 граммов.

Только сели, прервал телефон.

— Челов у аппарата!

Я взял трубку, и сразу рука непроизвольно стиснула ее, как ложе автомата.

— Товарищ комдив! Смертельно ранен Клинковский.

— Клинковский?!

— Только что отправил его в медсанбат.

Копылов смотрел на меня, не мигая. Он тоже не хотел верить в случившееся. Я отодвинул еду и встал из-за стола.

— Вы куда? — спросил Копылов.

— В медсанбат.

Копылов молча вышел следом. Почти бежали по траншее.

Трофимов доложил, что у майора оторваны обе ноги. Он в очень тяжелом состоянии.

— Все же проведите нас к нему.

Мы спустились в подвал, где размещались все тяжело раненные. Их было до восьмидесяти человек. Клинковский лежал сразу же у входа. Его трудно было узнать: глаза впали, нос заострился, губы посинели. Увидел нас, глаза налились слезами. Тихо, почти шепотом сказал: "Умираю, прощайте!"

Трофимов держал Клинковского за руку, проверяя пульс, сказал: "Потерял сознание".

Мы прошли на середину подвала. Раненые спрашивали, отбили ли атаки, удержали ли позиции, будет ли пополнение. Отвечали, а у самих сердце кровью обливалось.

После медсанбата мы направились в 37-й полк. Жизнь шла своим чередом и предъявляла требования к тем, кто продолжал жить. Нужно было проверить, где теперь проходит передний край, насколько немцы потеснили нас в центре, как готовятся позиции на новом рубеже.

Пробираясь по разрушенному ходу сообщения, поднялись на склоны косогора западнее Эльтигена и остановились там, где проходила третья траншея обороны полка. Ночную тишину нарушали шум прибрежных волн и далекие орудийные выстрелы. Над морем мерцали всполохи.

— Это, должно быть, наши катера пытаются пробиться к нам, — сказал Копылов.

— Хорошо бы получить сегодня ночью побольше боеприпасов и особенно ручных гранат. Они нам вот как будут нужны, — ответил я. — Кроме того, побольше бы отправить раненых.

— Что-то севернее Керчи все затихло, — говорил Копылов.

— Да, сегодня с утра там была сильная канонада. Душа радовалась, были надежды на успех, но оказались — безрезультатно. Наши войска понесли потери и ни на шаг не продвинулись.

— Неужели?

— Не хотел говорить об этом, — ответил я, — но вам скажу. В девятнадцать часов я запрашивал штаб армии, и мне ответили: успеха нет.

Мы стояли, глядя на море. Там, в темноте, за проливом, лежал берег Тамани.

— Сегодняшний бой показал, Михаил Васильевич, что своими силами нам плацдарм не удержать.

— Каков же выход? — спросил Копылов.

— Выход один — будем прорываться на Керчь. Об этом я подробно доложу. Думаю, что вы, Михаил Васильевич, меня поддержите. Другого выхода не вижу.

План выхода с боем на Керчь у меня созревал постепенно. Первая наметка его возникла, когда мы с Беляковым и Ковешниковым осматривали Чурбашские болота. Тогда мелькнула мысль, не удастся ли, если дойдет до крайности, воспользоваться рутиной в мышлении противника. Правый фланг десанта упирался в труднопроходимый участок местности между Чурбашским озером и побережьем Керченского пролива. Теоретически здесь невозможны были действия крупных сил, особенно в период осенних дождей. Тщательная разведка в течение двух недель показала, что гитлеровские командиры положились на труднопроходимость этого района и слабо его обороняли. Оплошность, открывавшая нам ворота на север! Удастся прорваться через болота — пойдем на Митридат. Если захватим Митридатские высоты, положение под Керчью существенно изменится в пользу нашей армии.

Правый фланг у Блбуляна отодвинулся к поселку метров на сто. Здесь в нашей обороне образовалась небольшая вмятина, как раз в направлении КП дивизии.

— Смотри, Михаил Васильевич, как фрицам хотелось захватить наш КП!

Проходя по траншее, мы наблюдали, с каким усердием солдаты укрепляли свои новые позиции. Ночь на плацдарме всегда была заполнена упорным трудом. Ночь — наша спасительница. Вот еще один штрих к характеристике противника: за все 36 суток боев на "Огненной земле" немцы совершенно не атаковали нас ночью. Это давало нам возможность восстановить разрушенные днем окопы и траншеи, пополнить боеприпасы, покормить людей и хоть немного отдохнуть.

Густая темнота плотно окутала Эльтиген. Над ним застыли мрачные тучи. Однако в восточной части небосвода появились просветы — первый признак улучшения погоды. Значит, прилетят девушки и сбросят боеприпасы. И, может быть, подойдут катера.

У площадки ручного пулемета слышна ругань.

— В чем дело?

Солдат хотел огрызнуться, но, увидев, кто перед ним, браво вытянулся и доложил:

— Расчет пулемета оборудует позицию. Докладывает первый номер рядовой Карпенко.

— Из-за чего шум?

— Как тут не будешь ругаться, товарищ комдив! Нам нужен хороший сектор обстрела, вот в этом направлении, — он показал рукой, — а там лежит фриц убитый. Здоровенный! Я его тягал, тягал, так и не мог оттянуть. Из-за него создается мертвое пространство, немцы могут завтра подползти и оттуда забросать нас гранатами.

— А вы за этим фрицем поставьте противопехотную мину.

— Во це будэ гарно. А мы не додумались, — ответил Карпенко.

— А как вы думаете, товарищи, если завтра противник опять предпримет такие атаки, как сегодня, сумеете отбить?

— Отобьем, — ответили оба солдата. — Мы сегодня их много уложили. Наша такая тактика: допускаем поближе, метров на восемьдесят, и потом бьем наверняка. Расстояние мы точно знаем вот в этих трех секторах для нашего пулемета. Давай только побольше патронов. А то стреляешь и каждый выстрел считаешь. У нас сейчас всего сто патронов осталось. Не знаем, дадут еще или нет.

— Таким героям как не дать! Прикажу, чтобы сегодня ночью больше дали патронов. А давно вы воюете в дивизии?

— Уже год. Все время пулеметчиками. Были в десанте под Новороссийском, брали Цемесскую бухту.

— А награды имеете?

— За Новороссийский бой, — ответил Карпенко, — я награжден орденом Красного Знамени, а Сидоренко — орденом Красной Звезды. За форсирование Керченского пролива оба награждены орденом Красного Знамени.

— Молодцы, — ответил я им, — если так храбро будете воевать, домой с Золотыми Звездами вернетесь. Откуда родом, товарищ Карпенко?

— Я — шахтер, — ответил пулеметчик, — до войны работал на руднике имени Артема, от Новочеркасска сорок километров, а Сидоренко — ставрополец, колхозник села Михайловского.

— А кто дома у вас?

— Мать-старушка… Отец был потомственный шахтер, перед войной умер. Я работал и учился, в октябре сорок второго года должен был закончить рабфак. Думал жениться осенью, была хорошая невеста. Мама писала, когда немцы подходили к нашему руднику, моя Катя ушла с Красной Армией. Сейчас не знаю, где она. Но ничего. Лишь бы живым остаться, тогда разыщем друг друга.

— А у вас, товарищ Сидоренко?

— У меня дома — жена и сын. Вчера ему исполнилось пять лет. До войны я работал бригадиром в колхозе. Наш колхоз был богатый, а сейчас плохо. Война все разорила. Месяц назад получил письмо от жинки. Она писала, что в колхозе одни женщины. Осталось шесть стариков, по семьдесят лет, и пятнадцать мальчиков-десятилеток. Вот и все мужчины. Сельхозинвентаря мало. Два старых трактора, три грузовых машины и пятнадцать коров — вот все тягло. Но все же посеяли весной и собрали неплохой урожай.

Во время беседы подошел молодой офицер, представился. Это был командир роты лейтенант Калинин… У него в роте осталось тридцать солдат. Оружия достаточно: три ручных пулемета, двадцать автоматов и три бронебойки. Но боеприпасов мало.

— Сто патронов на пулемет. Какая же это работа, — снова повторил Карпенко.