Корпорация «Попс» - Скарлетт Томас

— Алиса, — говорит он, подойдя.

— Жорж, — отвечаю я.

На нем шорты до колен, полотняная рубашка и дорогие на вид спортивные сандалии. Он их сбрасывает, садится рядом со мной и тоже болтает в воде ногами.

— Боже, холодновато, — замечает он.

— Просто нужно привыкнуть, — откликаюсь я. — Как жизнь?

— У меня-то? Сплошные дела, непрерывный стресс… все как у всех.

Я смеюсь:

— Я творческий работник. У меня не бывает стрессов.

Он тоже смеется:

— Ладно… но я хотел спросить…

— Что?

— Как вам все это нравится? В смысле, проект?

— Даже не знаю, — честно отвечаю я. — Спросите через недельку.

— До меня дошли слухи, что из занятий по нестандартному мышлению толком ничего не вышло.

— Да нет, все в порядке, — говорю я. Потом нахмуриваюсь. — Это что, опрос фокус-группы?

— Что? О нет. Простите. Я вообще-то вас искал, потому что…

— Потому что?

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, пытаясь погасить то, что мерцает в глубине моих глаз, прежде чем он это увидит. Жорж всегда волновал меня, и всегда будет волновать. Я замечаю, какими тощими его смуглые ноги кажутся в шортах, и внезапно представляю, как он выглядел, когда был ребенком. Но этот мужчина — корпоративное лицо всех творческих работников «Попс». Он наш босс. Он недосягаем почти как луна. Когда он поворачивает голову, чтобы меня поцеловать, я разрешаю себе захотеть его ровно на пять секунд; я отсчитываю их про себя — его губы касаются моих, его пальцы легко ложатся на мою руку, — но потом отстраняюсь и встаю.

— В параллельной вселенной, — говорю я, прежде чем уйти. А потом, почти шепотом, так что он, наверное, не слышит, добавляю: — В мечтах.

После уличной жары в комнате у меня прохладно, почти как перед штормом. Каким-то образом я умудряюсь проникнуть внутрь, плюхаюсь на постель и только после этого замечаю, что кто-то запихал под дверь два конверта. Еще несколько секунд я лежу, ощущая спиной приятный холодок пухового одеяла, incommunicado,[52] словно застыв во времени. Потом встаю и подбираю конверты.

На одном написано мое имя. На другом — ничего. Открываю первый. Письмо от Жоржа. «Иду вас искать, чтобы дать вам вот это, — читаю я. — Если я вас не найду (или если я все испорчу) — все равно, это вам». В конверте лежит визитная карточка, пустая, если не считать имени Жоржа и номера его сотового. Я держу в руке тонкий прямоугольник; яркие кадры иной жизни прокручиваются у меня в голове. Я не знаю, чем эта жизнь заканчивается; не знаю даже, как бы она могла начаться.

Во втором конверте именно то, что я опасалась найти. Очередной узкий поздравительный бланк, на сей раз со следующим текстом: ВЙБИПАВЭШРП? Я сажусь за конторку, быстро черчу «квадрат Вигенера» и начинаю расшифровывать по строкам, которые соответствуют буквам «ПОПС». Несмотря на прохладу, мне вдруг становится отчаянно жарко. Буква за буквой послание проявляется на странице, и до меня доходит, что я надеюсь: законченный текст сообщит мне что-то о личности отправителя и о том, чего он — или она — хочет. Но записка оказывается даже страннее, чем предыдущая: «тысчастлива?» Ты счастлива? Ну и ну. Как это понимать? Зачем мне это прислали? Теперь я знаю: это определенно любительская работа. Вопросительный знак выдал заговорщиков с головой. В криптографии никто не ставит знаки препинания, они совершенно лишние. Вместо того чтобы размышлять над содержанием записки, я переключаю внимание на другие факторы: способ отправки, чернила и так далее. «Попсовский» поздравительный бланк — бумаженция ничем не примечательная; видимо, потому ее и использовали. На работе у нас таких бланков хоть завались. Но мы не на работе. Может, кто-то привез их с собой сюда, в Девон, специально, чтобы писать мне эти послания? Сколько здесь нахожусь, не видела никаких поздравительных бланков; с другой стороны, я же не знала, к примеру, что для нас приготовят купальные костюмы и наймут поваров. Снова изучаю бланк. Чем-то он отличается от тех, которые мы обычно используем (не то чтобы я их так уж часто видела). Ну конечно. Адрес. Здесь указан местный, а не штаб-квартиры в Лондоне. Это что-нибудь значит?

Тот, кто это отправил, сделал это сегодня — принес сам или нанял посыльного. Вывод вполне очевиден: это кто-то из участников проекта, а может, Мак или Жорж. Оба раза, когда я получала эти записки, Жорж был в «Цитадели Попс», но зачем ему париться и посылать мне одну записку шифром, а другую — клером?[53] Телефонный номер, который он мне дал, инкриминирует его гораздо больше, чем клочок бумаги с невинным вопросом, счастлива ли я. Маловероятно, что это Жорж.

Я скручиваю сигарету и, прикурив, уничтожаю в пламени зажигалки «квадрат Вигенера» и расшифрованную записку. Я уже знаю, что в ней говорится; ни к чему оставлять улики. Хочу ли я, чтобы мой корреспондент догадался, с какой легкостью я разгадываю его послания? Пока не решила. На самом деле я даже не знаю, надо ли, чтобы он понял, что я вообще проявляю к ним интерес. Однако важнее другое: я совершенно не хочу, чтобы кто-нибудь нашел расшифровку. Это скомпрометировало бы не только само послание, но и ключ. Каким бы пустым или нелепым послание ни казалось, ключ выдавать нельзя ни при каких условиях.

Дела нужно делать сразу, иначе их вообще никогда не сделаешь. И правда: откуда ты знаешь, что случится через пять минут? Если я не сожгу это сейчас, вдруг шанс больше не представится? Произойти может что угодно. Я могу вернуться к бассейну, нырнуть, стукнуться головой и через три месяца очнуться в больнице. «Мы прибирались у тебя в комнате, Алиса, и нашли всякие странные бумажки. Чем ты там занималась? Дешифровкой? Почему?» Я понятия не имею, кто пытается со мной связаться, а потому не знаю, хочу ли связываться с ними. Мы так обожаем всё откладывать на потом. К вечеру я вернусь домой. Муж придет с работы. Купим еду в супермаркете. Если запасы кончатся, просто сходим и купим еще. Но ничего не знаешь заранее. До блокады ленинградцы выкидывали остатки еды на помойку, не задумываясь, что может стрястись беда, а несколько месяцев спустя варили суп из старых чемоданов. Однажды ты можешь проснуться и узнать, что твоя мать умерла, или что отец пропал без вести, или что разразилась война. Ты просто не знаешь, что будет завтра.

Счастлива ли я? Честное слово, у меня нет ответа.

Я смотрю карточку Жоржа и поздравительный бланк на конторке. И сжигаю их тоже.

— Если хочешь, чтобы я начала с самого начала, — говорит бабушка, — наберись терпения. Мне придется вспомнить Вторую мировую войну или даже времена еще раньше.

— Войну? — переспрашиваю я.

Она кивает и делает глоток виски.

— Ты, наверное, заметила, как я расстроилась, когда твой дедушка заговорил про Блэтчли-Парк. Странно, что ты не спросила, был ли он там в войну…

— А он был? — спрашиваю я, придя в волнение от одной этой мысли.

— Нет. Я была.

— Ты?

— Я была одной из немногих женщин-криптоаналитиков. Я работала с Тьюрингом над расшифровкой сообщений «Энигмы». Работа была трудная, но очень увлекательная. К началу войны мы с твоим дедушкой уже были любовниками и планировали пожениться. Однако война кого хочешь заставит поменять планы; можешь быть уверена — свадьбы в те годы играли редко. Мы оба учились в Кембридже. Я была одной из первых женщин, кому на самом деле разрешили получить степень; как и твой дедушка, я занималась математикой. В тридцатых, когда я училась на последнем курсе, Тьюринг был в Кембридже членом университетского совета. Я помню, поначалу его очень воодушевляло антивоенное движение — примерно до 1934 года, когда ситуация в мире усложнилась. Гитлер делал страшные вещи — терроризировал и убивал людей на улицах Вены и тому подобное; в воздухе все время носились разные слухи, и никто не знал, чему верить. Едва ли кто-то хотел войны. Но вдруг оказалось, что ее не избежать… За два или три года до объявления войны я закончила университет и начала писать диссертацию, чтобы получить место в аспирантуре, но у твоего дедушки были большие неприятности. Он уже тогда был на редкость упрямым и постоянно ссорился с властями. Он был страстным противником любой войны и однажды ночью, незадолго до защиты диплома, разукрасил стены вокруг университета пацифистскими лозунгами. В конце концов его заставили сознаться в этом проступке. Меловые надписи полностью отмылись, но ученый совет не допустил твоего дедушку к защите. Сказали, что допустят только в том случае, если он принесет официальные извинения, но он отказался. Заявил, что это была не какая-то дурацкая выходка, а политическая акция, после чего просто взял и ушел из университета, поклявшись никогда не возвращаться. Хотя он остался жить в Кембридже и продолжал дружить с нашей большой университетской компанией, он так и не извинился. Да, веселое было времечко. Тьюринг улетел в Принстон, надеялся познакомиться с математиком по фамилии Гёдель,[54] но вместо него встретил другого кембриджского профессора, Г. Г. Харди…