За Москвою-рекой. Книга 1 - Варткес Тевекелян

— Как мать? — спросил, он.

— Все еще больна. Врачи никак не могут разобраться, что с ней.

— Передай ей привет. Если что нужно, скажи, не стесняйся. Смотри, Сергей, экзамены не провали!

Сергей развел руками.

— Для подготовки мало времени остается! Хочу просить вас дать мне отпуск за свой счет, дней на десять — двенадцать, не больше.

— Хорошо, напиши заявление, я тебе отпуск разрешу, если, конечно, Николай Николаевич не будет возражать.

— Жаль, но что поделать, экзамены-то ведь сдавать надо! — Никитин улыбнулся. — Когда-то сами сдавали, помним, что это такое.

Власов посмотрел на часы и заторопился — пора обедать.

— Что-то наш директор сегодня невеселый, — сказал Сергей, когда Власов ушел.

— Будешь невеселым, имея дело с таким типом, как Баранов! Власов только что отменил его распоряжение.

— О перевыполнении плана?

— Ну да! Баранову очень хочется услужить начальству. Вот они и не сходятся характерами.

— Я очень рад за Леню. Он теперь воспрянет духом, а то ходил как в воду опущенный… Спасибо вам!

— Погоди очень-то радоваться! Попомни мои слова — Власову еще достанется от Толстякова за твоего дружка, — сказал Никитин.

Лежа в постели, Власов читал книгу. Было около двенадцати ночи, когда позвонил телефон. Дежурный по комбинату сообщил, что «согласно полученной телефонограмме директор вызывается к начальнику главка завтра, восемнадцатого декабря, в десять часов утра».

«Похоже, Баранов успел нажаловаться», — мелькнуло в голове. Власов снова лег и, чтобы не думать о завтрашней встрече с Толстяковым, от которой ничего хорошего не ждал, снова принялся за чтение…

В начале первого вернулась с вечерней смены Матрена Дементьевна. Власов поспешно потушил свет и притворился спящим. Ему не хотелось разговаривать с матерью и огорчать ее своими неприятностями. Поужинав на кухне, Матрена Дементьевна на цыпочках прошла к себе и легла. В доме стало тихо.

Власову не спалось, он ворочался с боку на бок.

Матрена Дементьевна прислушалась, потом встала и, надев халат, вошла к сыну.

— Что не спишь-то? Нездоров? — Шершавой ладонью она дотронулась до его лба.

— Да нет, просто не спится! — Он пододвинулся к стене. — Садись.

— Чего же ты все ворочаешься?

— Так, разные неполадки…

— Изводишь ты себя, сынок, вот что я тебе скажу! О себе не думаешь. — Она подобрала под себя ноги, удобно устроилась на его постели, как делала, когда он был маленьким. — Вокруг столько, девушек хороших — неужто никто не нравится?

— Опять сорок пять, за рыбу деньги! Да пойми ты — не до девушек мне сейчас.

— Не говори! Когда человек наладит свою жизнь, у него и работа спорится!

— По-твоему, если я женюсь, то Баранов сразу станет хорошим человеком?

— Не Баранов станет хорошим, а ты к нему по-другому относиться будешь — терпения у тебя прибавится. Нельзя, милый, всех людей делить на хороших да на плохих, как будто люди такими рождаются. Нужно иметь большое сердце и в человеке искать хорошее — глядишь, он и сам переменится к лучшему.

— Эх, мама, ты сама хорошая, вот и не замечаешь, сколько вокруг нас мелких людишек, подленьких душ…

— Почему не замечаю? Не слепая! Есть, конечно, и такие. Что же с ними делать? Изничтожать? Так, по-твоему?

«Действительно, что с такими делать? Снять с работы, выгнать? Этим ведь ничего не добьешься — они будут работать в другом месте», — думал Власов.

— Я этого не говорю, — сказал он.

— Вот видишь, значит, нельзя! Почему же все вы норовите управлять окриком, чуть что — кулаками размахиваете? Нет, сынок, только на окрике далеко не уедешь!

— Послушать тебя — так нам следует записаться в непротивленцы. Были такие, даже свою философию создали, но путного ничего не добились. Политика непротивления злу как раз на руку Барановым.

— Что ты все тычешь Барановым? — рассердилась Матрена Дементьевна. — Не о нем речь, я вообще говорю. Получше оглядись по сторонам, тогда поймешь. — Она зевнула. — Поздно уже, а среди ночи разговоры разговаривать не дело. Спи себе спокойно, утро вечера мудренее! — Она поправила подушку, одеяло и вернулась к себе.

И оттого, что она пробыла у него несколько минут, оттого, что он ощутил ее ласку, на душе у Власова стало спокойнее…

В семь часов он был на ногах. Утренняя гимнастика и прохладный душ успокоили разгулявшиеся — нервы.

Разыгралась метель. Налетали порывы ледяного ветра. Дрожали провода, фонари, раскачиваясь на высоких столбах, рисовали на земле светлые круги. Снежная пыль клубилась вдоль улиц, ослепляя редких прохожих.

«Начнутся заносы, и мы останемся без пряжи и топлива», — подумал Власов. Он ненадолго забежал на комбинат, просмотрел сводку работы ночных смен, выслушал доклад диспетчера, вызвал к себе снабженцев и начальника транспортного отдела, приказал им связаться по телефону с фабриками и поставщиками, разузнать о состоянии дорог и переключить весь автотранспорт на вывозку топлива и пряжи.

До встречи с начальником главка времени оставалось еще много — час с лишним. Власов решил пройтись пешком и по дороге собраться с мыслями. Он велел шоферу приехать за ним в министерство к одиннадцати часам и вышел на улицу.

Недалеко от трамвайной остановки кто-то окликнул его.

— А… Анна Дмитриевна! Вы так закутались, что и не узнать! — Власов подошел к Забелиной.

— Нарядилась, как матрешка! Холодно. — Она поежилась. — Почему прошли остановку? Разве вы не на трамвай? Или замечтались?

— Ни то, ни другое, — просто решил пройтись пешком.

— В такую погоду?

— Ничего страшного, я ведь солдат! А вы куда собрались в такую рань?

— В институт. Кстати, Алексей Федорович, я говорила с руководителем сектора автоматизации Надеждиным, свела с ним Николая Николаевича. Надеждин заинтересовался его терморегулятором, хотел зайти к вам. Нужно написать бумагу, и они включат регулятор в тематический план.

— Большое спасибо, но…

— Но?

— Боюсь, дело затянется. В институтах темы разрабатываются годами.

Скользя по обледенелым рельсам, трамвай прокатил метров на пять дальше остановки. Вагоны были переполнены. Анна Дмитриевна, наблюдая за толкающимися людьми, махнула рукой и повернулась к Власову.

— Все равно не сядешь! Я, пожалуй, пройду с вами через мост, а там поеду на троллейбусе.

На мосту ветер дул сильнее. Щеки Анны Дмитриевны еще больше раскраснелись, пряди золотистых заиндевелых волос падали из-под платка на высокий лоб.

Власов украдкой наблюдал за нею. Ему вдруг захотелось сказать ей, этой почти незнакомой женщине, что-то хорошее, теплое, но он смутился, покраснел и снова заговорил о делах:

— Скажите, Анна Дмитриевна, не найдется ли в вашем институте готовой схемы, пригодной для нашей красилки?

Он отважился взять ее под руку.

— Я интересовалась этим. Есть единственный готовый проект для мыловаренного завода, но вряд ли он подойдет вам.

— Нужно взглянуть, может быть, используем принцип. А как ваша работа?

— Ничего, кажется, все идет нормально. Испытание с антимолевым раствором дало положительные результаты. Наши собираются рекомендовать его промышленности. Что касается остальных моих тем, то над ними еще придется поработать…

— Во всем можете рассчитывать на нашу и, конечно, на мою помощь, — сказал он и снова покраснел.

— Я в этом уверена. — Анна Дмитриевна улыбнулась. — Вы человек смелый и всегда протянете руку помощи другому. Признаться, я немножко завидую вам.

— Нашли кому завидовать! — вырвалось у Власова. «Милая ты моя, если бы ты знала только, как мало поводов, чтобы мне завидовать», — подумал он.

Как бы угадывая его мысли, Забелина сказала:

— Вероятно, вам часто приходится несладко. В этом нет ничего удивительного, всякие поиски даются нелегко!

— К сожалению, да…

— Вот и мой троллейбус. Всего доброго! — Она крепко, по-мужски, пожала ему руку и вскочила в подошедшую машину.

Власов еще некоторое время постоял у остановки, глядя вслед удаляющемуся голубому троллейбусу.

Глава тринадцатая

Домашние неурядицы все больше и больше отравляли жизнь Василию Петровичу.

Жена, и без того капризная, взбалмошная, в последнее время стала просто невыносимой. Причиной тому послужил уход Леонида из дома. В первые несколько дней после его исчезновения Лариса Михайловна притихла и, ссылаясь на мигрень, заперлась у себя, почти не показывалась. Но как только Юлий Борисович Никонов, который по ее просьбе наводил справки, сообщил ей, что Леонид живет у Полетовых и работает чертежником на комбинате, Лариса Михайловна словно преобразилась, пуще прежнего кричала на всех, устраивала истерики и дошла до того, что однажды в присутствии домработницы Любаши обвинила Василия Петровича во всех своих Несчастьях.