Я нашла его в Интернете - Хамуталь Бар-Йосеф

распростился с ней и отправился восвояси. Пламенеющая луна проливала сказочный свет на спящий город и на мою любовь.

Кое-как, без особого желания, я продолжал занятия. Сократил количество академических дисциплин. Проводил время возле киоска и в прогулках по кампусу. Однажды я сказал ей: «Ты очень красивая женщина, ты самая красивая женщина из всех, каких я видел в своей жизни». Она улыбнулась и слегка покраснела. Мои слова были приятны ей, и мне было приятно их произнести. Но припадки истерических рыданий продолжались и сделались более продолжительными. Я боялся, что она не сумеет выдержать груза моих эмоций и однажды попросту скажет: оставь меня. Но еще сильнее я боялся, что она умрет. Она имела обыкновение ездить в конце недели в Иерусалим, навещала мать. Воображение мое рисовало страшные картины: дорожную аварию, в которую она может попасть, и прочие ужасы. Я предвидел неизбежные несчастья и знал, что без нее для меня попросту нет жизни.

Однажды в феврале, в сумерках, мы сидели возле киоска. Фонари на территории университета еще не зажглись, недвижный зябкий воздух и унылая тишина наводили тоску. Яэль выглядела слегка рассерженной. У нее что-то не ладилось с учебой, она рассказала о лекторе, взявшем за обыкновение заманивать студенток к себе в постель, давая понять, что это — условие получения более высокой оценки. Она сообщила об этом тем игривым тоном, каким обычно рассказывают неприличные анекдоты. Добавила, что этот поганец возлагал и на нее подобные надежды, но, поскольку она отказалась, затаил обиду и теперь попытается отомстить. «Если не сумел поиметь меня таким образом, прижмет на экзамене». И само предположение, и форма, в которой оно было выражено, показались мне странными. Я посмеялся, когда она с иронией отнеслась к своему положению женщины как объекта секса, но по телу у меня пробежала болезненная судорога. До тех пор эта тема вообще не затрагивалась в наших разговорах.

Мы расстались, я зашагал по направлению к копировальному отделу, но вдруг почувствовал, что горло у меня мучительно сжимается и я вот-вот снова зарыдаю. Было шесть часов вечера, я срочно нуждался в поддержке профессионала. В сильном волнении поспешил к отделению психологической помощи. В первой комнате никого не было. В отчаянии я постучал в дверь кабинета заведующего и вошел, не дожидаясь приглашения. Он прервал телефонный разговор и обернулся ко мне. Я был на грани обморока, дрожал всем телом и не мог говорить — только указал на стул, как бы спрашивая, можно ли сесть. Он поинтересовался моим именем. Я сказал, что речь идет об интимных переживаниях, о затруднениях, связанных с любовью. Рассказал ему вкратце о моем прошлом. Он заметил с улыбкой, что чувственные стрессы, в особенности касающиеся неудач в любовной сфере, — это самая распространенная тема в клинической практике, и посоветовал не откладывая обратиться к психологу больничной кассы или к частному специалисту, например к профессору Вайнфельду, и заодно передать ему от него привет.

Я вышел из университета нетвердой походкой с раскалывающейся от боли головой. Слова Яэль скакали у меня в сознании, как неожиданно расплодившиеся шустрые мыши. Идти мне было некуда. Собравшись с силами, я зашагал в сгущавшихся сумерках по направлению к дому профессора Вайнфельда в Афеке, не обращая внимания ни на машины, ни на дорожные указатели. Я находился за пределами реальности. Минут через двадцать я оказался возле виллы профессора в Афеке и принялся с силой колотить в дверь. Профессор открыл и спросил с неподдельным испугом: «Что случилось?» Я разразился самыми горькими рыданиями, какие только случались со мной в жизни, и не мог вымолвить ни слова. Он гладил меня по спине, по плечам, пытался успокоить, но очень быстро взял себя в руки и уже официальным тоном велел прийти к нему на проверку завтра вечером. После чего исчез за деревянной коричневой дверью. Я вернулся домой и, ничего не говоря родителям, рухнул в постель.

Назавтра я предстал в указанный час перед профессором Вайнфельдом. Он встретил меня с трубкой в зубах и характерным польским взглядом указал на кожаное кресло, уже известное мне по моим прежним визитам в его клинику. Взглянул в окно, набил трубку табаком и спросил:

— Что так ужасно? Что случилось?

Я попытался объяснить ему, что некий гадкий презренный тип покусился изнасиловать и убить божественную энергию, воплотившуюся в этом мире в образе Яэль. Что думать про Яэль таким образом — это отвратительное проявление зла и мерзости, угнездившихся где-то за пределами нашего человеческого существования. Стремиться ради удовлетворения минутной похоти к обладанию телом Яэль? Чтобы она — воплощение нежности и всего самого ценного и величественного на земле — стала объектом гнусных посягательств? Это выше моего понимания. Я описал ее фигуру и добавил, что она ангельское совершенство. Как вообще осмелился имярек, мужлан, обладающий половым органом, каким бы ученым он ни был, раскрыть свой поганый рот и делать неприличные предложения, извергать выражения, абсолютно недопустимые в любом мало-мальски приличном обществе?

Профессор кое-что записал себе на заметку и сказал:

— Это заурядное житейское дело, нельзя волноваться из-за таких пустяков сверх меры. Подобные вещи часто случаются.

Утром следующего дня я рассказал Яэль о своей беседе с известным профессором. Она усмехнулась:

— Я сама говорила тебе это прежде твоего профессора. Может, заплатишь мне за сеанс терапии?

В тот период я начал делать ей небольшие подарки. Купил книгу Амоса Оза «Мой Михаэль» и снабдил ее дарственной надписью: «С чувством уважения, сердечной любви и со смирением душевным». Но мое либидо думало иначе.

Обнаженная женщина, черная женщина!

Твой цвет — это жизнь, очертания тела — прекрасны.

Я вырос в тени твоей, твои нежные пальцы касались очей моих;

И вот в сердце Лета и Юга, с высоты

Раскаленных высот я открываю тебя — обетованную землю,

И твоя красота поражает меня орлиной молнией прямо в сердце.

Обнаженная женщина, непостижимая женщина!

Благовонное масло, без единой морщинки, масло на теле

атлетов и воинов, принцев древнего Мали;

Газель на лазурных лугах и жемчужины-звезды на ночных небесах твоей кожи;

Игра и утеха ума; отсвет красного золота на шелковой коже твоей,

И в тени твоих волос светлеет моя тоска

В трепетном ожидании восходящего солнца твоих глаз.

Обнаженная женщина, черная женщина!

Я пою преходящую красоту твою, чтоб запечатлеть ее в вечности,

Пока воля ревнивой судьбы не превратит тебя в пепел и прах,

чтоб удобрить ростки бытия