Вакуумные цветы - Майкл Суэнвик

– Нет, нет, мы говорим об историческом периоде крайнего бескультурья. Эмигранты первого столетия не были лучшими представителя Земли. Художественная литература снова вошла в моду только после колонизации Внешней системы. Поверьте мне, когда месяцами торчишь в крошечном корабле без заморозки, начинаешь ценить Энтони Троллопа. Жалко, что к тому времени половина его книг пропала.

– Но лучшие уцелели. Те, которые люди действительно любили читать.

– Не обязательно. Имейте в виду, что сто пятьдесят лет назад большинство сведений хранилось в электронных устройствах, а первый удар Земля нанесла по банкам данных. В начальный месяц войны, прежде чем отступить на свою территорию, Земля внедрила во все значительные информационные сети Внутренней системы Искусственный интеллект. Эти сети пришлось уничтожить. Некоторые даже говорят, что без Ванга и Маленкова…

– Мне кажется, что Маленков сам был не человек, а Искусственный интеллект.

– Зато патриот.

– Да, конечно.

– Ну, как бы там ни было…

Ребел положила подбородок на колени, слегка повернула голову набок и с удовольствием слушала. Ей было уютно, ее переполняло счастье и в то же время грусть. Она наслаждалась теплом очага и не вникала в смысл слов: они представлялись ей милым, неразборчивым журчанием знакомых голосов, интонации плавно то повышались, то понижались. Это было прекрасно. «Остановись, – молила она. – Пусть это мгновение длится вечно!»

– Вот пример, из которого вы поймете, что я имею в виду, – сказал Борс. – Слушайте:

…и мыОдни, среди надвинувшейся тьмы,Трепещем: рок суровый погрузилНас в гущу схватки первозданных сил.[9]

Здорово, да?

– Потрясающе. Но что вы хотите этим сказать?

– Это из «Дуврского берега» Мэтью Арнолда. Но в единственном сохранившемся экземпляре этого стихотворения всего четырнадцать строчек, отрывок с описанием берега, в нем нет строк, которые я процитировал. В критической статье, из которой ученые выкопали строчки о «надвинувшейся тьме», говорится, что это была большая поэма. По уцелевшему отрывку этого не скажешь. – Борс вздохнул. – Если бы я смог найти оригинал, я бы сделал карьеру.

Уайет рассмеялся и поднял руки.

– Сдаюсь! Вы совершенно правы. В пыльных уголках Земли, несомненно, спрятаны тысячи рукописей, хранящие затерянные сокровища. Новые трагедии Шекспира, тома хокку Басе, полная «Илиада», приложения к очеркам Кпомасси об ответственности культуры.

– Я вовсе не претендую… – Раздался нежный перезвон колокольчиков, и огонь погас. Вода перестала течь, камин ушел в стену и спрятался за покрытыми эмалью створками. – Смотрите, который час! Мы входим в общее пространство. Приготовьтесь.

И тут, в точно заданный момент, двигатель потух, и сила тяжести исчезла. На какой-то миг перед глазами Ребел все закружилось, и она перестала различать, где верх, а где низ. По холодильному кораблю пробежал легкий шорох, и развернулся световой парус. Ребел тошнило, она сдерживала рвоту. Чтобы не упасть, она крепко вцепилась в ручки кресла. А потом дурнота прошла. Ребел отпустила кресло и взлетела.

– Так, – сказал Борс. – Поскольку у нас нет ни еды, ни кислорода, ни желания обходиться без них, пора замораживаться. Признаться, мне жаль прерывать наш разговор, но, возможно, мы возобновимого через несколько месяцев на орбите Земли. Гробы, пожалуйста.

Из пола тихо выросли три черных гроба. Ребел в испуге посмотрела на них.

Она была не готова уйти. Заснуть на несколько месяцев, пока корабль будет летать среди планет.

Умереть.

Как испытательница психосхем (а Эвкрейша была настоящим профессионалом), Ребел знала, что ее личность не выдержит замораживания. Настанет мгновение пробуждения, краткий миг, когда сознание человека отключено. Полностью свободное от желаний и своего "я" человеческое существо ищет путь в пустоте, затем обретает индивидуальность м вновь становится собой. Проводились исследования, результаты были всегда одинаковы. Когда существует выбор из двух и более личностей, побеждает сильнейшая. При изучении психодиаграмм сила личности измеряется объемом воспоминаний.

А воспоминания Эвкрейшй теперь восстановились полностью.

Уайет повернулся к Ребел и стал что-то ей говорить. Она покачала головой, он умолк. По его застывшему лицу Ребел поняла, что Уайет тоже впервые посмотрел правде в глаза.

– Я что-то упустил? – переводя взгляд с Ребел на Уайета и обратно, спросил Борс.

Ему не ответили. Ребел отвернулась и направилась к дальнему гробу. Осмотрела его и открыла крышку.

– Солнышко… – задыхаясь от волнения, начал Уайет.

– Не надо.

Ребел легла в холодильную камеру. Подкладка была серой и жесткой, со всех сторон торчали какие-то устройства. Ребел немного поерзала, отодвинула врезавшиеся ей в бок провода. На Уайета она так ни разу и не взглянула.

Ребел хотела ему сказать, что ей было с ним хорошо. Что она любила его. Что она ни о чем не жалеет… Ну, насчет последнего она не уверена. Она о многом жалеет. Но она знала, что если сейчас начнет говорить, то не сможет остановиться.

Больше всего Ребел хотела на прощание поцеловать Уайета.

Наверное, так лучше. Уйти сразу, вдруг, чем медленно гнить, пока от нее ничего не останется, а ее место займет другая.

Остается лишь закрыть крышку. В пяти местах в нее вонзятся иголки, внезапная холодящая боль от уколов почти тут же перейдет в онемение, и оно охватит все тело. Защитное желе потечет внутрь; насколько возможно, она задержит дыхание, лотом откроет рот и вдохнет желе, и задохнется, а потом... пустота.

Против воли Ребел подняла глаза и увидела лицо Уайета. Строгое, сдержанное выражение скрывало овладевшие им ужас и боль. Ей показалось, что он вот-вот заплачет.

Рука Уайета потянулась к ней. Он стал наклоняться вперед. Ребел знала, что, если он дотронется до нее, даже слегка, она не удержится и даст волю чувствам.

Ребел подняла руку и захлопнула крышку.

Глава 11. МЕЖДУ ЛУНОЙ И ЗЕМЛЕЙ

Ее сковал лед.

В совершенной вселенной царили тишина и прохлада. Вокруг нее неощутимо менялась мощность электрических цепей. Ей было спокойно. Прибор нежно протолкнул в ее горло тонкую трубку и отсосал разжиженное защитное желе. Раздался беззвучный гром; лед, тронутый теплом, содрогнулся и начал раскалываться. Иголки коснулись ее в семи местах и укололи. Но она не узнала ощущения боли. Теперь она выплывала наверх из-под полярного льда. Она нажала на мембрану включения сознания, перегородка подалась под ее рукой и разбилась вдребезги, впустив поток белой пены.

Задыхаясь, она вырвалась на поверхность и оглохла от непонятного грохота. Воздух обжигал холодом. Она глотнула этого воздуха, и он опалил ее легкие.

Борс открыл гроб, и она проснулась.

– Приветствую вас, – улыбаясь, произнес Борс. – Добро пожаловать в мир живых.

– Я… – начала она и покачала головой. – Это было…

– Уайет сказал, что сначала вам будет трудно сориентироваться. – Борс протянул ей руку, и она выплыла из гроба. – Пожалуйста, откройте коридор. В «Пеквоте» есть небольшая часовня, может быть, лучше назвать ее комнатой для размышлений. Если хотите, можете отдохнуть там в одиночестве и собраться с мыслями.

Но она не испытывала никаких трудностей. Напротив, ее сознание было поразительно ясным. Она воспринимала все со сверхчеловеческим пониманием, мысли следовали одна за другой так быстро, что она не успевала облечь их в слова. Ей казалось, что она родилась слепой и только сейчас прозрела. Откровение ее ошеломило.

– Было бы неплохо, – ответила она. – Нет. Пожалуй, я так и сделаю.

Борс оставил ее в маленькой круглой комнате. Одна из стен представляла собой экран; кроме того, в помещении находилась реденькая решетка гравитационной теплицы. Между прутьями буйно разрослась зелень, пышные ветки растений тянулись во все стороны. Два бурых листика плавали в воздухе, и она немножко подвинулась, чтобы по-братски поделиться с ними пространством. Она была с ними на равных, с этими листьями. На стене отражался внешний мир: с одной стороны сине-белая Земля во всей своей красоте, с другой – старая унылая орбитальная колония. Рядом с ее пригородными резервуарными поселками, фермами и заводами суетились астронавты в простых скафандрах. Корабль проник в самую гущу колонии, висящей между Луной и Землей.

Она медленно сосредоточилась. Что-то было не так, но она ощущала такое счастье, что ей было все равно. Обещание свободы кипело в ее крови, веселое и острое, как пузырьки шампанского. Полный набор воспоминаний Эвкрейши и те немногие воспоминания Ребел, которые были использованы для скрепления ее личности, твердо встали на место заодно с их единственным общим переживанием: минутой восторга, в которую Ребел заполнила мозг Эвкрейши и с радостной целеустремленностью опрокинула на программер стакан воды. Теперь она знала, что сделала это потому, что была дочерью волшебницы, и понимала, что значит быть дочерью волшебницы. Свет этого яркого мгновения, когда вода извивалась в воздухе, как алмазный дракон, все еще ослеплял, не давал увидеть ей цель, но это не имело значения. Она знала нечто гораздо более важное.