Волшебная сказка Нью-Йорка - Джеймс Данливи

Шарлотта заявила, что я был пьян и вел себя неуважительно. С людьми, которые всего только старались быть со мною любезными. Уверял их, что я похоронщик. Бальзамирующий их папочек. Изнуренных, сломленных рабочих кляч, уже отвопивших свое в ночных кошмарах. Породивших сыночков, которые выросли и стали подобны богам. Настолько же честные и отважные, насколько вороватыми и трусливыми были их папаши.

Слезы стояли в глазах Шарлотты. Когда я прощался с ней на крыльце.

— О, Корнелиус, не может быть, чтобы ты действительно так думал. Наша страна совсем не такая.

Я наклонился, чтобы поцеловать ее. Легко коснулся губами губ. И убежал, громко крича. Нации нужен король. Перескочил через изгородь и, не выбирая направления, целую милю тащился подлеском, продираясь через кусты. На мощеной лесной дороге остановил машину. Сообщил, что выпал из самолета. Парашют зацепился за дерево. А я свалился мордой в колючую чащу. Малого так взволновал мой рассказ, что у него баранка в руках заплясала. Сказал, что я мог бы продать эту историю киношникам. Надо только немного углубить интригу. Он бы с удовольствием взял на себя обязанности моего агента. В конце концов я объяснил ему, что осуждаю алчность и отвергаю оппортунизм. А он сказал, что ему вообще-то в другую сторону.

Кое-как вскарабкался по ступенькам станции. Нависающей над закусочной, в которой я разжился виски для Фанни. Встретил пьянчугу, пошатываясь, выползавшего из последнего вагона. Путаясь в слогах и тыча пальцем. Он заявил, что теперь его место прямо вон там. Спросил у него, где было там и когда было теперь. Он пробурчал, что там было вон там, а теперь было прямо теперь. В общем, довольно верно. Белые надгробные камни и мавзолеи, воздвигнутые на земле, в которой зарыта моя Элен. В этой огромной ночи он единственный странник, сознающий, куда бредет. Там, на вечеринке, мальчик Терри рассказал мне, что Стену, видать, придется жениться. Потому что его девушка, когда он расположился на ней, сказала. Не бойся, можешь в меня спустить. Оказывается, она уже при брюхе. И при адвокате тоже. Стенов папаша рвал и метал. Отправил ее в Париж, чтобы она там сделала аборт и посетила всех, какие есть, прославленных модельеров. Месяца через три она возвратилась, гораздо лучше одетая, с гораздо большим пузом и уже с двумя адвокатами. Теперь ей в Венецию хочется. А я, когда был мальчишкой, хотел лишь одного, чтобы кто-нибудь сводил меня на родео.

Сижу, обтрепанный и ободранный. Насупротив огромной витрины, в которой выставлены бриллианты и бусы. В уютные утренние часы женщины, подобные Фанни, выступают из пузырящейся ванны. И припудрясь и надушившись, танцующей поступью минуют вечно прищуренных детективов, заходя вовнутрь, чтобы купить себе к завтраку изумрудов. В поезде, которым я доехал до города, был еще только один пассажир, спросивший меня, не нуждаюсь ли я в медицинской помощи. Я ответил, нуждаюсь, в психиатрической. Но когда он рванул к дверям, я его успокоил. Сказал, что со мной все в порядке. Просто у нас сию минуту закончился ночной кросс знаменитостей. Пересекли всю страну. Преследуя благотворительные цели. И мой шофер, он бежал сзади меня, нес мою глюкозу, сломал ногу. Поезд качало, и автограф, который мне пришлось дать, вышел немного шатким. Пассажир уставился на него, потом сказал, сроду о вас не слышал, мистер, но все равно, большое спасибо.

Кристиан ладонью захватывает прядь волос. Тянет ее книзу, закрывая левый глаз. Этот одинокий прохожий уже близко. Останавливается, смотрит. Должен же он увидеть, это просто на мне написано. До чего мне необходим человек, который сводит меня на родео. Прохожий делает шаг. Вновь останавливается и оглядывается.

— Бездельники проклятые, чтоб вам пусто было.

Кристиан поднимает глаза. Нет больше на Пятой авеню ни единой души, кажется, могла бы эта ходячая гнида ощутить прилив братской любви. Проникнуться сочувствием к моему горю. Горю отставного бальзамировщика, нуждающегося в работе. Озирающего это устланное асфальтом ущелье в поисках друга. И видящего лишь трех воробьев, вспорхнувших на край мусорной урны. Так нет же. Он издевательски морщит нос и кривит губы, изрыгая ругательства. А я ощущаю себя слишком усталым, чтобы прямо сейчас преподать этой нации урок. Достойного поведения ранним утром в общественном месте.

— Что ты здесь делаешь, педик паршивый. Вот такие бездельники и позорят этот прекрасный район. Я тебя за два квартала углядел, расселся тут.

Мужик, чем дальше отходит, тем храбрее становится. Извлеки я что-либо отборное из котла, в котором кипят у меня гневные тирады, и предъяви ему, сукин сын наверняка удерет. Лови его потом. Всегда полагал, что если уж рявкать, то громко. Предоставляя человеку честный шанс убраться подальше от моей плотоядной пасти. Пристыженно свешиваю голову. Усугубляя его отвагу. Пусть этот простодушный мудак подберется поближе, чтобы еще раз меня обложить. И мы с ним сольемся в экстазе, который он не скоро забудет.

Кристиан роняет чело на скрещенные руки. Мужчина опять останавливается, оглядывается и поворачивает назад. Медленно приближается к сокрушенно замершему Кристиану. Встает всего футах в десяти. Подойди поближе, ты, неотесанный хам. Чтобы я мог закогтить тебя в один благословенный прыжок. Издаю сдавленный стон. Распространяя благоухание отверженности. Он подступает поближе, желая присмаковаться.

— Безобразие, уселся рядом с таким богатым зданием, да еще весь отрепьях, бесстыжий бездельник.

Кристиан взвивается в воздух. Двуногий, двурукий. Сграбастывая этого общественного обвинителя с Пятой авеню. Который лишь сдавленно ахает, когда добрый старый мускулистый Корнелиус заламывает ему за спину руку, пригибая его лицом к тротуару. Всегда любил этот рычаговый захват. Позволяет жертве проникнуться здравым смыслом. Перед тем, как ты отломаешь ей задницу.

— Что вы делаете, вы меня ограбить хотите. Только не убивайте.

— Не рассчитывай на прощение, негодяй. Как ты посмел привязаться ко мне, пока я дышал свежим воздухом, погрузившись в столь необходимый мне сон на этом прекрасном бульваре.

— Ой, ну больно же. Я спину у доктора лечу. Вы, наверно, актер, сынок.

— Принц-сирота.

— Чего это вы такое говорите.

— Так вот, пока я еще не лишил тебя всех прав человека, ответь мне, чем ты зарабатываешь на жизнь.

— Эй, это вы про политику чего-то, а я простой таксист, христом-богом клянусь, сынок. И больше ничего. Простой таксист. Я никому зла не делаю.

— Ты только что злонамеренно нарушил мое уединение.

— Нет, без шуток, я никому не делаю зла. Я же не знал, что вы тут уединяетесь. Вы только не убивайте меня, ладно. Вы, должно быть, актер, сынок. Ну конечно актер. Хотите, я вам мои деньги отдам, у меня, правда, всего тринадцать долларов, берите их себе. Только не убивайте.

— А почему ты решил, будто тебе повезет настолько, что я тебя всего лишь убью.

— О господи, я думал вы просто безобидный бездельник, нет, без шуток. Я же не знал, что вы грабитель.

— Ты хотел добавить сэр.

— Да, сэр, хотел, сэр.

— Ты назвал меня педерастом.

— Ох, нет, но это же еще до того, как я понял, что вы грабитель. Сэр.

— Когда ты в последний раз приносил клятву верности своей стране.

— Господи, сэр, не хочу я в политику лезть и все такое. Отпустили бы вы меня, а. У меня сердце больное.

— А теперь, предосудительная и поганая гнида, позволь преподать тебе кое-что по части хороших манер. Сейчас я научу тебя не разевать глупую пасть там, где джентльмен вкушает заслуженный отдых.

— Нет-нет-нет. Как рыба буду молчать, ей-богу. И вы никакой не грабитель.

— А, так выходит, я педераст.

— Нет-нет-нет. Мне просто в голову что-то вскочило, я и не понимал, чего я такое говорю.

— Знай же, ничтожество, что я и есть педераст.

— Господи, да они же отличные ребята, нет, без шуток, я правда так считаю. По мне чем больше педерастов, тем и лучше. Я подозреваю, что у меня зять педераст, и ничего, терплю ради дочери. У меня два хороших внучка, а от дочери с зятем я ничего и не слышал, кроме как дай-дай-дай.

— Ты, значит, мудак не простой, а добросердечный.

— О господи, христа ради, не надо так со мной разговаривать, лучше отпустите меня, клянусь, я даже не пискну, когда вы меня станете грабить. Мне через полчаса на работу. Если я во время в гараж не приду, они меня искать поедут.

— Повторяй за мной.

— Все что хотите, друг.

— Я неблаговидная, никчемная, омерзительная свинья.

— Больно длинное первое слово, мне такого не выговорить. Можно, я просто скажу, никчемное говно.

— Нельзя.

— Друг, я вас умоляю, пожалейте меня. У вас там чего, ножик или еще чего-нибудь.

— Я собираюсь подвергнуть тебя оскоплению.

— Ну, умоляю вас. Вы так странно говорите, совсем как профессор из колледжа, я не могу поверить вашим словам.

— Я повторю их. Я собираюсь подвергнуть тебя оскоплению. Опустись на колени и руки держи за спиной. Будешь дергаться, я проткну тебе этим ножом становой хребет. Так что когда твои ноги ударятся в бегство, чтобы спасти тебе жизнь, голова знать об этом не будет. Одно движение и ты обратишься в покойника, а не в скопца. Мне же достаточно будет, чтобы подобные тебе не рождались больше на этой земле. Я намереваюсь превратить ее в приятное место. Только для приятных людей.