Волшебная сказка Нью-Йорка - Джеймс Данливи

— Не лезь ко мне с этой гадостью.

Кристиан подбирает снимки. Укладывает их обратно в бумажник. Развернувшись, отходит к стене. Чтобы разглядеть подвешенную за лапки птичку с синими, серыми и черными перышками. Подписано «Райская птица Наследного принца Рудольфа».

— О господи, Корнелиус, прости, я не нарочно, я просто испугалась, увидев эти картинки. У меня последнее время что-то неладное с головой, такая усталость. Сижу одна в этой паршивой норе. Мне просто хотелось, чтобы ты взял меня с собой. Ты такой молодой. А я чувствую себя жутко несчастной. Выйду за богатого старика. Потом он помрет, а я буду богатой. Вот как я всегда думала.

— И вышла и теперь ты богата.

— Богата.

— Так в чем же дело.

— В тебе. Ты приходишь сюда, берешь, что тебе нужно, а после ищи тебя свищи. Женись на мне.

— Как.

— Это все, что ты можешь сказать. Как.

Посверкивающие бриллиантами напряженные пальцы Фанни Соурпюсс. Глубоко ушедшие в обивку софы. В свете раннего утра она неотрывно смотрит на Корнелиуса Кристиана. Грохают три выстрела. Потом четвертый. В тот миг, как она вскакивает, стиснув кулаки и дрожа.

— Что это, Корнелиус.

— Стрельба.

— Так рано.

— Ранняя стрельба.

— Это внизу, на улице.

— Да, внизу на улице.

Фанни перебегает ковер, сорочка ее взметается. Волосы рассыпались по плечам. Брак это тюрьма. Где ты будешь делать то, что она тебе прикажет. Из-за денег, ради которых она вышла замуж.

— О боже, троих уложили. Троих мужчин.

Опустившись на колени, оба смотрят в окно, Фанни прижимается к Кристиану. Поворачивается, чтобы поцеловать его в щеку. Пальцы ее снимают с пиджака приставшую сосновую иголку. Между тем как со всех пустых дальних улиц налетают звуки сирен. Ветерок колышет занавеску в открытом окне. Одиннадцать зеленых с белым патрульных машин. Сверкают красные мигалки. Швейцар Фанни, потирая ушибленную мной задницу, разговаривает с полицейскими. Три всклокоченных человека в пижамах высовываются из окошек посольства. Один поднимает на нас глаза. Делаю ему ручкой. Но он, похоже, не усматривает в этом ни шутки, ни проявления дружелюбия.

Освещенные зарей медицинские кареты увозят тела. Фанни задумчиво наблюдает, как я раздеваюсь ко сну. Издалека еще долетают звуки сирен. Кончился долгий день. В угрюмом и суетливом городе. Где за каждой стеной дрыхнут чужие люди. Умри и ты мгновенно исчезнешь. Из мыслей и воспоминаний. Привидения и того от тебя не останется. Уже снесли дом, в котором умерла наша мама. И где мы с братишкой стояли, шепча. Что она предстала пред очами Господними. Ночи напролет она кашляла. Когда она лежала в гробу, мой дядя из Рокавэ я поцеловал ее. Слезы текли у него по лицу. Его оттащили, рыдающего, хватающегося за голову. У нее были светлые, уложенные колечками волосы. Такие тонкие, а вены были толстые, синие. Ладони Фанни сложены на простыне, которую она натянула поверх груди. Стоит ей увидеть моего молодца, как у нее начинают двигаться губы. Дрожь пробивает меня при мысли, что это лежит моя мать. Без отца, бывшего серой и мрачной тенью. Вешавшей шляпу и пальто снаружи на дверь. В последний раз видел его, когда он явился с бутылкой виски в ту комнату с печкой посередине, где, замерзая, жила наша мама. Постиранное белье сушилось на трубе, выходившей на улицу сквозь дырку в окне. Пьянство у моего отца было в крови, так говорил дядя, и я слышал, как он сказал. Я люблю тебя, Нен. Он забрал меня и брата, купил нам новые черные костюмчики с короткими штанами и лоснистые черные галстуки. Я стоял на сером крыльце погребальной конторы. Рядом за углом прямо под открытым небом торговали ювелирными изделиями. Очень хотелось, чтобы все увидели, какой я симпатичный и как хорошо одет. Но только старый китаец с косичкой меня и заметил. И дал мне какую-то странную комковатую конфету. При моем приближении Фанни начинает трясти. Она закрывает глаза. Кладет ладонь на волосы. Женись и будь богатеем. Останься свободным и будь бедняком. Деньги всегда были тем, чего всем не хватало. Пока дядя не отослал нас туда, где по его словам был свежий воздух и лес, чтобы играть. Мигер подружился со мной, когда умерла его мать. Он научил меня, как выстоять. В этом гнусном мире. Где нет ничего, кроме лжи. Я рассказал ему, как однажды скормил монетку одному из автоматов, из которых можно, управляя чем-то вроде маленького подъемного крана, вытащить губную гармошку, и получил всего навсего шоколадную конфетку с ликером. Мы с ним удирали с уроков в полуразрушенный дом. Отец его был в отъезде, тянул где-то телефонные линии. И после школы Мигер сам себе готовил спагетти. А поев, сам мыл тарелку. Он говорил, что Богу молиться — пустая трата времени. Монахини ублажаются свечками. А священники все дрочилы. Потому они и носят с собой такие большие белые носовые платки. Говорил, что в школе все меня считают тупицей, а он знает, какой я умный. Мы курили с ним сигареты на чердаке заброшенной фабрики. Мигер, закинув ногу на ногу, говорил, что больше никому не позволит собой командовать. Ни учителям. Ни полицейским. И никому другому, пропади они все пропадом. Волосы он зачесывал назад, разделяя в середине пробором. Говорил, что я маленький, но второго такого бойца он не встречал. Что кулаки у меня летают так быстро, что их и увидеть не успеваешь. И рассказывал, как харить девчонок. Завести в кусты и трахнуть об землю. Для того они и существуют, а еще им положено убираться в доме, мыть посуду и не мешать тебе сидеть в большом удобном кресле и ничего не делать. Кроме того бабе следует молчать в тряпочку, если конечно ты не хочешь, чтобы она что-нибудь сказала. Правда, они вместо этого ищут себе богатых мужей, чтобы можно было самим ничего не делать. Только слоняться по дому и дуть кофе чашку за чашкой. Его отец подрядил прибираться в доме бывшую сиделку. Мигер залез на чердак и провертел в потолке ванной комнаты дырочку. В субботу мы наблюдали, как она лежит на спине в ванне. Вода намочила волосы у нее между ног. Мигер сказал, что там находится щелка, куда вставляют. Потом мы с ним ходили по ребятам, у которых были сестры, и Мигер проделывал дырки в их потолках. И все сидели вокруг и дрочили. Каждый чердак в округе был залит спермой. Пока не пошла купаться чья-то мамаша. И не началась драка. Тот мальчишка сказал, я не позволю вам пялиться на мою мать. Мигер сзади зажал ему локтем горло, чуть не придушил. Они боролись, пока с потолка на мамашу в ванне не посыпалась штукатурка. Целых три мили мы тогда пробежали. И спрятались в лесу. Отец мальчика долго еще объезжал в машине окрестности, разыскивал нас. Мигер сказал, что мамаша ему понравилась, потому что у нее эти штуки такие здоровые. И что нам повезло, остались без матерей. А то захотелось бы нам их отодрать, и пошли бы дети, и они приходились бы нам братьями. Фанни, втягивая щеки, почмокивает. Девочки, поцеловав меня, обычно потом вытирали губы. Потому что я был далеко не красавец. Впрочем, Мигер сказал, что в темноте, когда мы будем всей шоблой трахаться после окончания школы, я покажусь не хуже других. Там ведь не поймешь, чья нога или сосок у тебя во рту. В словаре это называется извращением. Фанни тянет руку. Свой дорогостоящий кулачок. Чтобы понежить мою мошонку в украшенной драгоценностями ладони. Возьми эту женщину и пусть она станет твоей законной, венчанной женой. Она каждый день бывает у парикмахера. Она купила первый в Нью-Йорке дом со сдвоенным лифтом. Она сдает квартиросъемщикам целую улицу. И владеет семью заводами, производящими горы ткани. Обладай ею и оберегай ее. Пока она богатеет. А резец мой изнашивается. Доколе смерть вас не разлучит. И не отвалится в небесах твой елдак. Ибо там счастье вечное и богатства уже не нужны. В то время как на земле они способны избавить тебя от ада. Возьми меня, стонет Фанни. Школьницей в пору летней жары она голышом лежала в постели. Размышляя о том, что в такое время делают богачи. Открытые окна. Слышно было, как футах в двадцати от нее, в соседнем доме старенький мистер Приббль уламывает жену, чтобы та ему дала. Корнелиус, когда я была маленькой, этот костлявый старый пердун лазил ко мне под платье. Я хотела, чтобы все любили меня. Пыталась покончить с собой. Перерезала запястья. Если бы только я встретила тебя тринадцать лет назад. До того, как погубила свою жизнь. Решив, что ничего хорошего меня уже не ждет. А значит и жить не стоит. Мне казалось, что я стою посреди пустой железнодорожной станции. После того как все поезда и все люди ушли.

Кристиан тычется в шею Фанни Соурпюсс, целуя ее. Часть меня лежит у нее внутри. Столь нежно укутанная. Ее мир гибнет, а мой живет. Ноги это последнее, что покидает женщину, уходя дорогами старости. Корнелиус, послушай меня. Имея деньги, ты можешь за все заплатить. За косметический ремонт любви. Дрыхнуть до десяти утра или до двух пополудни. Ты знаешь, вон там в сейфе свалены акции, ценные бумаги и облигации, приносящие дивиденды. А если они ничего не приносят, так у тебя всегда есть револьвер, чтобы из него застрелиться. У меня куча поверенных, черт бы их всех подрал. Не знаю, кто хуже, они или родственнички-шантажисты, которые, пока я не стала богатой, орали, что я поблядушка. Теперь каждый из них желает, чтобы я купила ему силосное зернохранилище да еще и финансировала бесперебойную работу его верзохи. Я нуждаюсь в тебе, Корнелиус. Женщине нельзя оставаться одной в этом мире.