Сказка для взрослых - Эдуард Юрченко

Думающее зверье понимало, что старый шакал специально настраивал всю лесную живность против медведя, готовя трагическую развязку всей этой умело поставленной трагикомедии. Медведь, будучи в плане умственных способностей незамысловатым, как трухлявый пенек, ничего этого не замечал и, соответственно, продолжал с усердно подыгрывать старому шакалу.

Леший предложил правителю отобрать у всех лесных обитателей часть накопленного на черный день. Эта скотина высчитала, что на лапах у лесной живности находится аж семьдесят мильярдов живых шишек, и что если обложить это наличное добро оброком, то, глядишь, в лесной казне и прибавится… Ну а как пилить лесную казну – медвежья свора знала не понаслышке.

С к а з о ч н и к: Да-а-а… Сдается мне, дорогой читатель, что мы, люди, ой как много плохих привычек от зверей-то набрались… Нехорошо это…

XVIII

Долго ли, коротко ли, а кабан-смутьян (ну, тот, что смуту против старого кабана затеять удумал), идеологически обработанный шакалом, не на шутку возомнил себя спасителем кабаньего отечества – он не валялся на поляне, не грел пузо на солнышке, не цеплялся к молодым свинкам и не лакал забродивший мед, хотя возможности для этого у клыкастого были очень неплохие, ведь полученных от крота шишек щетинистому хватило бы не на один год привольно-разгульной жизни. Но!.. Образ ответственной за все племя зверюги настолько засел в небольшом мозгу хряка, что ощущать он себя мог не иначе как Верховным Главнокомандующим щетинисто-пятачкового войска. Правда, на пути реализации столь завидных планов у молодого претендента была одна большая незадача – старый кабан.

Вначале претендент попытался самостоятельно придумать сценарий свержения действующего предводителя, однако фантазия его порождала исключительно финальную часть предстоящего действа, а именно – сцены торжества по поводу восхождения его, смутьяна, на престол. Он и ходил взад-вперед, и подпрыгивал на месте, и бился башкой о сосну, но бестолковое серое вещество вновь и вновь порождало только фанфары, разукрашенную поляну, целый гарем молодых свинок и провозглашавших здравицы гостей, прибывших на празднование воцарения нового кабаньего предводителя.

Помечтав таким образом, мятежный боров решил-таки воспользоваться подсказкой шакала и начать собирать свою будущую армию победителей. Вначале хитрован попытался проводить идеологическую работу среди себе подобных, но это не принесло должного результата. То ли не слишком убедителен был, то ли никто его не слушал, то ли слушающим было абсолютно пофигу – кто там кому в лесу предводителем приходится.

Помыкавшись так несколько дней и вконец разочаровавшись, усердная свинья вдруг вспомнила наставления шакала, и план потихоньку начал склеиваться. Любящие покутить за чужой счет кабаны упивались забродившим медом, цеплялись к свиньям и другим кабанам, выясняли время от времени отношения друг с другом и, благодарности ради, делали вид, что слушают разглагольствования своего благодетеля, устроившего банкет. Кабан где-то понимал, что его бредни вряд ли тронут вусмерть нализавшееся зверье, но решил в точности выполнять наставления шакала, так как своих идей у него не появилось:

– Ну что, други мои, – задавал тон кабан, – сербнем медку, да за нашу привольную кабанью жизнь, да за то, чтобы мы сами могли выбирать себе предводителей, не слушая старших!

– Молодежь рулит! – поддерживали его из толпы, и погружали свиные рыла в большие корыта, наполненные хмельной субстанцией.

– А давайте-ка еще сербнем за то, чтобы старый кабан издох наконец, и не парил нам мозги своими байками о правильных кабаньих принципах! О каких принципах говорит этот болтун? Чего он нам мозги пудрит? И вообще – мы его на правление не выбирали.

– А кто его выбирал? – задал кто-то вопрос.

– Не знаю я, – ответил кабан, – только я его не выбирал. А ты его выбирал? А может, ты?

– Так мы только с этого годка-то и можем голосовать.

– Вот, правильно говоришь – только теперь и можем, а раньше его наши не шибко далекие и запуганные предки выбирали. Но теперь-то все изменится, не дадим узурпатору нас в грязь втаптывать. Хватит уже ему над нами, кабанами, глумиться. И вообще…

– Так он вроде боец еще тот, много про него историй рассказывают. Легенда…

– Какая легенда? Был когда-то легенда, воевал со всеми, кто не так в нашу сторону смотрел, шакалов щемил да своих защищал, а сейчас…

– А что сейчас?

– А сейчас приволок на нашу поляну шакалья да зверей чужелесных, и носится с ними, как свинья с выводком, облизывает их да хвосты заносит… Тьфу! Противно даже говорить об этом…

Много еще было сказано, немало вылакано, и немногие встретили рассвет, стоя на всех четырех. Усталость скосила загулявшую живность так, что место празднования на утро напоминало поле брани, усеянное телами сраженных бойцов. Стоны и храп раскатывались над поляной, а выхлоп переработанного меда, источаемый могучими легкими, вызывал рецидив у возвращавшихся из небытия кабанов, и они вновь проваливались в иное, более соответствующее их состоянию, измерение. Лягушки перестали квакать, трава завяла, а птицы улетели…

С к а з о ч н и к: Как бы это странно не звучало, но я даже среди людей такие экземпляры встречал… Бывает же…

Утро старый шакал встретил с головной болью. Полночи он придумывал всякие пакости, а уже под утро эти лихо придуманные пакости никак не давали ему уснуть.

– Старею, – подумал шакал, хлебнул из кадушки водицы и уставился в нее, чтобы увидеть собственное отражение. Вода успокоилась и животина увидела изрядно помятый портрет шакальей наружности.

– Ну и что, что некрасивый, зато умнющий, как сто кабанов, вместе взятых, – убеждал он себя.

Побродив по полянке и растормошив спящих тут же волков, хитроплет распорядился позвать к нему лешего (ну, того, что до недавнего времени был лешим, а после выборов занял место медведя). Затем немного подумал и решил лицезреть обоих – и лешего, и медведя. Когда сонные деятели приковыляли, позевывая, шакал начал свою песню:

– Как спалось, лежебоки?

– Да спалось-то хорошо, вставалось плохо.

– Не ворчи ворчун, а то проспишь самое интересное, – хитро ответил шакал.

Медведь, точнее – тот, который последние пять лет играл роль медведя, сделал пару шагов и рухнул к ногам собеседников, треснувшись головой о кусок корня, торчащий из земли и завыв от боли.

– У-у-у, – протянул шакал. – Я смотрю, вы вчера что-то хорошо отмечали?

– Угу, – ответил медведь, кивая в сторону лешего, – вот его избрание и отмечали.

– Плохо выглядите, причем оба, – отметил шакал.

– Да хотели тихо посидеть… – оправдывался медведь. – Ну, чисто символически…

– А получилось, как обычно, – закончил начатую мысль шакал. – Мед, трава, кикиморы, соловьи, белки, и опять мед, кикиморы, мед, мед, кикиморы, кикиморы… Я ничего не пропустил?

– Кикиморы были не так часто, – потупив взгляд, ответил медведь. – Я после меда обычно не боец…

– Да ты и без меда не особо-то боец. И почему-то мне кажется, что начинали вы вдвоем, а банковал ты, как всегда, в гордом одиночестве. Кивни, если я прав.

Животное вздохнуло и молча кивнуло. Несмотря на то, что за пять лет правления его личное состояние многократно увеличилось, что позволить себе он мог все, о чем только мечтало другое зверье, что совмещение меда с кикиморами были явно противопоказаны чахлой от природы скотине, медведь, тем не менее, при любой возможности погулять на дармовщинку тут же уходил в глубокий загул, сопровождаемый блудом и всем тем, от чего в мире людей у врачей волосы встают дыбом. Леший же был полной противоположностью медведю, и потому-то был более обласкан шакалом: нельзя сказать, что он не куролесил, однако делал это всегда втихаря и вдалеке от посторонних глаз – все-таки сказывался долгий период жизни, проведенный им под личиной волка. Школа, знаете ли…

– А скажи-ка мне, бравый гуляка, – продолжал морально уничтожать медведя шакал, – часом, не орал ли ты вчера, что теперь твоя очередь место лешего занять?

Медведь заерзал, леший, отвернувшись захихикал, а шакал испытывающе смотрел в упор на разобранную по запчастям зверушку. Конечно же, шакал точно знал, что было вчера, причем в деталях и со всеми пикантными подробностями, однако должность гроссмейстера обязывала удивлять зависимых от него зверей. Потому-то и любил толстоносый изображать из себя великого провидца, выдавая известные ему факты за недюжинные аналитические способности.

– Я не специально, – проблеял медведь, – честное медвежье.

– Может, ты и мед лакал не специально, и кикимор тискал абсолютно случайно?

– Ну, нет. Мед и кикиморы были как причина и следствие, – оправдывался медведь.

– Ага, – смекнул шакал, – я так понял, что к тебе без приглашения заявились кикиморы, и ты по этому поводу надрался медку? А? Или нет: тебя насильно захватили кикиморы и заставили лакать мед. Так дело было?