Гёте. Жизнь как произведение искусства - Рюдигер Сафрански

Пусть эти двое найдут друг друга, и при первой же встрече в них зародится неясное и сильное предчувствие, что в другом воплощено высшее счастье и блаженство, и пусть они никогда не расстаются. <…> В его [юноши] песнях будет правда и живая красота, а не те яркие раздутые идеалы, что, подобно мыльным пузырям, наполняют сотни немецких песен.

Но есть ли такие девушки? И где нам искать такого юношу?»[356]

У рецензента есть основания полагать, что такая девушка и такой юноша действительно существуют. Юноша – это он сам, а девушка – Лотта Буфф.

В середине мая 1772 года Гёте приехал в Вецлар, чтобы записаться «практикантом» Имперской судебной палаты. Здесь он, как в свое время его отец, должен был набираться опыта, в первую очередь в сфере государственного и административного права. Имперская судебная палата была высшей судебной инстанцией, где разбирались все правовые конфликты между имперскими сословиями, а также жалобы подданных на своих господ. Уголовные дела здесь не рассматривались. Сам этот институт возник еще в 1495 году и находился сначала в Шпейере, а с конца XVII века – в Вецларе. Этот маленький городок с населением около 5000 человек буквально кишел судьями, прокурорами, адвокатами, посланниками и их подчиненными, советниками посольств и судебными приставами. Все они занимались своими запутанными делами, которым не видно было конца. Некоторые процессы в суде тянулись более ста лет. Предметом этих разбирательств были бенефиции, подати, налоги, земли и договоры аренды. Стороны пытались ускорить процесс или, наоборот, оттянуть принятие решения при помощи взяток. В суде процветала коррупция, и за пять лет до приезда Гёте были начаты проверки, что привело к еще большему увеличению армии чиновников. Летом 1772 года это коррупционное расследование по-прежнему продолжалось.

У практикантов при суде не было обязательной программы. Они могли рыться в судебных документах, благо выбор был огромен: 16 000 неоконченных дел громоздились на столах судебных служащих – непролазный юридический подлесок Священной Римской империи немецкой нации. В «Фаусте» в сцене разговора Мефистофеля со студентом Гёте подводит итог своим занятиям в Вецларе:

Вот поприще всех бесполезней.

Тут крючкотворам лишь лафа.

Седого кодекса графа,

Как груз наследственной болезни.

Иной закон из рода в род

От деда переходит к внуку[357].

Гёте это поприще не интересовало. Он участвовал в нескольких слушаниях, сводившихся к тому, что судья зачитывал длинные малопонятные заявления и ответы сторон. Не успел Гёте появиться в Вецларе, как его новые знакомые стали подтрунивать над этим худощавым доктором с большими глазами, который, казалось, занимался всеми науками, кроме юриспруденции. Он сразу же прослыл эстетом и философом; о том, что он пишет рецензии, тоже вскоре стало известно. Секретарь посланника Вильгельм Иерузалем, чуть позже прославившийся своим самоубийством, был знаком с Гёте еще со студенческих лет в Лейпциге и презрительно называл его «франкфуртским газетным писакой»[358]. «Гёц» еще не был опубликован, но о нем тоже уже говорили, и в одном из обеденных обществ, где сотрапезники давали друг другу новые имена, Гёте получил прозвище Гёц Честный. В Вецларе Гёте тоже притягивал к себе людей, многие искали его общества. А как же иначе? Ведь он мог так увлекательно рассказывать о Гомере, Пиндаре, Оссиане и Шекспире и так красиво декламировать их стихи своим высоким голосом. Гёте вращался в кругу молодых юристов, адвокатов и секретарей посольств. Общество чиновников более высокого ранга и часто дворянского сословия его не привлекало. Среди своих новых друзей он сразу оказался в центре внимания. Секретарь посольства Ганновера Иоганн Кристиан Кестнер, жених Шарлотты Буфф, описывает сцену своего знакомства с Гёте летом 1772 года. Место действия – деревня Гарбенгейм, излюбленное место прогулок. «Там же, – пишет Кестнер, – я увидел его; он лежал на спине на траве под деревом, беседовал с некоторыми из тех, кто стоял вокруг, – с философом-эпикурейцем (великим гением фон Гуэ), философом-стоиком (фон Кильмансэгом) и чем-то средним между этими двумя (д-ром Кёнигом), и чувствовал себя превосходно»[359].

Гёте возлежит на траве, остальные стоят вокруг него и внимают его речам. Кестнер описывает эту сцену с некоторой иронией. Этот юноша на траве, безусловно, производит впечатление, но можно ли его принимать всерьез? Станет ли уважающий себя человек так разговаривать с людьми? Или же он вовсе себя не уважает? Кестнер подошел ближе и заметил, что приятели говорили об «интересных вещах», и то, что говорил Гёте, было «интереснее всего». «Вам известно, – пишет Кестнер в письме, в котором пересказывает эту сцену, – что я не склонен к поспешным суждениям. Безусловно, я заметил, что у него есть то, что называют гением, и живое воображение, но для меня этого все же недостаточно, чтобы ценить его высоко»[360]. Тем не менее впоследствии он познакомился с Гёте ближе, и произошло это в доме его невесты Лотты Буфф. То, каким образом Гёте оказался вхож в этот дом, он впоследствии описал в «Страданиях юного Вертера».

Гёте пригласили присоединиться к загородной поездке в Вольпертсхаузен, где в гостинице «Дом охотника» должны были быть танцы. Всего среди приглашенных было двенадцать молодых людей и тринадцать юных дам с безупречной репутацией. В одной карете с Гёте ехала и девятнадцатилетняя Шарлотта Буфф. За время поездки Гёте успел влюбиться в эту хрупкую девушку с небесно-голубыми глазами и светлыми волнистыми волосами. Танцевали полночи напролет. По свидетельству Кестнера, в ту первую ночь Гёте еще не знал, что Лотта «уже помолвлена с другим»[361]. А поскольку помолвка не была официальной, Кестнер, несколько позже присоединившийся к этой компании, вел себя так, будто с Лоттой его связывает только дружба.

На следующий день Гёте нанес ей визит в служебном здании Немецкого рыцарского ордена, так называемом Немецком доме, где отец Лотты исполнял обязанности управляющего имуществом. Его жена не так давно умерла, и Лотта, как старшая дочь, взяла на себя заботу о братьях и сестрах. Во время своего первого визита в Немецкий дом Гёте стал свидетелем сцены, которая тоже описана в «Вертере»: Лотта, окруженная детьми, режет хлеб, вытирает малышам нос, примиряет ссорящихся, одних увещевает, других подбадривает.

В «Поэзии и правде» Гёте подчеркивает, что как раз тот факт, что Лотта была невестой другого, позволял ему вести себя с ней «беззаботно», и что он сам был удивлен, как скоро и сильно «оказался увлечен» ею «до полного самозабвения»[362]. Это было для него тем более