что бросаешь эту замарашку,» – бух! Бах! Бам! Конец. Её это убило. Вечные издевательства, насмешки, ложь, как ей казалось, со стороны человека, который был для нее смыслом жить – все это убило её внутри… – девушка перевела дыхание и продолжила. – В начале мая (да, столько месяцев ей пришлось жить в своём собственном аду) кто-то выкрал из лаборатории в Естественно-научном комплексе флакон, но не раскрыли с чем он был. Так как кругом камеры, все сразу узнали, что похитительницей оказалась Олисавья. Флакон сразу же хотели забрать, но определённое нахождение девочки не смогли отследить, потому весь курс, включая меня, бросили на её поиски, предварительно сказав, чтобы мы никому ничего не говорили, а в случае обнаружения тотчас же сообщали куратору по делам о преступлениях в школе (тебе же известно, как все у нас строго, особенно с воровством). Разделившись, каждому пришёл приказ в каких местах смотреть: по камерам отследили слепые зоны, где могла бы прятаться Олисавья. Действовали быстро, ибо все понимали, что ни к чему хорошему это не приведёт. По стечению обстоятельств или по велению самой судьбы выпало найти её мне. Девочка стояла на балконе близ запасного выхода с открытой бутылочкой в руках и будто знала, что приду именно я. Она, услышав шаги, повернула в мою сторону свое заплаканное лицо и сказала: «Привет, Мишель, однако ты долго, – я не поняла. – Мне крайне хотелось, чтобы это была ты, – я снова не поняла, но уже попыталась сказать, что лучше ей отдать флакон и пройти со мной; тогда-то я все и загубила. – Жаль, очень жаль, что ты, как и все, не способна принять мои желания, – качая головой, отвечала она. – Я надеялась, что ты, может быть, постараешься мне помочь, но – нет: ты на стороне садизма, – я попыталась уверить её в обратном, и это было ещё одной ошибкой. – Смешно, что самая успешная ученица до сих пор боится стрессовых ситуаций и не умеет говорить с будущими самоубийцами, – я испугалась: мы были на третьем этаже, а в руках у неё неизвестная жидкость. – Ты, наверное, думаешь, что я спрыгну, – почему я раньше не знала, насколько она хороша в психологии поведения. – Но можешь не бояться: это не стало бы уроком для всех тех, кто еще не понимает, что нельзя считать человека куском мусора. Из-за его вида или проблем – хоть из-за чего. Мой же урок покажет, что действительно уродливо, – я хотела подойти, но страх неминуемого сковал мои ноги. – Они говорили, что я страшная, – я терпела; они говорили, что от меня ужасно пахнет, – я молчала, пыталась простить их, но, когда они заставили поверить в это Боба, так что он прямо в лицо сказал мне: «Ну ты и правда мерзкая» – на мои слова о любви, тогда-то я поняла, что должно стать их расплатой, – я ждала, что она будет делать. – Сзади тебя записка – ну, ты знаешь, как поступают суицидники – отдашь её, кому надо – пусть все узнают, что стало причиной моего сумасшествия, как скажут потом. Но я хочу, чтобы ты знала правду: в тебе есть силы все изменить». Она тогда так светло улыбнулась, что более красивой я её ещё никогда не видела… Но, не успев опомниться, мой взгляд застыл на том, как она подносит к лицу флакон со словами: «Наше геройство не пройдёт мимо – люди будут помнить. Прощай,» – и резким движением руки выливает все его содержимое себе на лицо, – на минуту голос девушки задрожал. – Она жутко закричала… А я не могла и сдвинуться с места… Помню, тогда забежала толпа людей – все были в ужасе от увиденного, но кто-то все же смог вызвать медпомощь. Как позже выяснила экспертиза, Олисавья вылила на себя едва ли ни смертельный раствор серной кислоты. Все думали, что она умрёт, но она выжила… оставшись навечно, как она после попыталась сказать, «тем самым уродом» … – Мишель невольно присела на песчаный берег.
Юноша, поражённый рассказом, аккуратно приобнял её и подал обещанный платок.
– Нет, все уже хорошо, – сказала та в ответ, пытаясь улыбнуться, но взяла предложенный лоскуток ткани из его рук. – Просто… мне очень больно от осознания, что время идёт, я пытаюсь что-то исправить, а мир все равно до сих пор отягощается жестокостью ежедневно; насилие и расправа являются чем-то обыденным, чем-то привычным для нас, и мой час уходит, а людей, желающих помочь в этом деле не прибывает, – девушка смотрела на него с искренним беспокойством и надеялась, что он сможет её понять, но Амос не понимал. – Смотри… – окончательно увидев безвыходность своего положения, Мишель лишь только указала на разгоревшееся всей гаммой цветов море. – Звезды пали с неба… – сказала она и предрекла: – Падем же с ними и мы.
Глава одиннадцатая
Белые костюмы с ядовито-цветастыми полосами в соответствии лиге курсанта, чёрные туфли и точно такие же, чёрные, перчатки, присланные каждому ученику его семейством в индивидуальных застекленных шкафчиках, парящих рядом с комнатами, предвещали скорое начало майского бала. Что же такое – этот бал?
Пять утра. Школьникам даётся полчаса на личные сборы (посещение ванной и гардеробной); ещё полчаса – на путь до своего комплекса. Шесть утра. Все на месте: десятикурсники разошлись по своим занятиям мастерствами – тренировка. Девять утра. Подготовка к церемонии закончена. Репетиций больше не будет. Курсантам вновь даётся полчаса на путь до своих комнат и полчаса – на повторные сборы. Десять утра. Почтмейстеры семейств выпускников декодируют отпечатками ладонь владельцев-курсантов заблокированные парящие шкафчики и вынимают оттуда костюмы, не забывая выложить украшения – приглашают для каждого ученика собственного слугу их дома. Слуги наносят макияж девушкам и слегка припудривают юношей, помогают обоим надеть праздничную одежду, уложить волосы и подобрать аксессуары, располагающие выбором в виде различных серёжек, шляпок-вуалеток, цилиндров и запонок. Первый час. Курсанты выглядят безусловно идеально. Им даётся тридцать минут на повторение речи Великим магистрам; ещё тридцать – на дорогу до Аллеи цветов (места празднования). Два часа. Выпускники там, где и должны быть, но пока что одни: двести двадцать три курсанта молчаливо и бездвижно стоят в семи колоннах, разделившись на девушек и юношей внутри каждой группы. За ними – зелёный газон и каменные тропинки, школа. Перед ними – желто-красный лес, раздвинутый надвое недлинной, широкой дорожкой из плит белого мрамора, по краям усаженной розовыми, гранатовыми, бежевыми цветами и темноствольными деревьями им под тон. Путь усыпан лепестками, а в конце его сверкает белизной тринадцатиметровый пьедестал с беломраморным столом, который постепенно занимает для себя собрание Высших
