Марий и Сулла - Милий Езерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Отчего ты грустна?
— Нет, госпожа, я весела…
Рабыня улыбнулась, но глаза ее по-прежнему были печальны.
— Земля велика и заселена множеством племен и народов, — сказал Тит Помпоний. — Иудея соприкасается со Счастливой Аравией, где живут эрембы, но ее угнетают жадные и безумные жрецы…
Сулла не любил за столом ни политических, ни чересчур умных бесед, предпочитая шутки, пение, смешные рассказы, игры и музыку.
— Твои познания делают честь твоему уму, Тит Помионий, — заметил он, — но знаешь прекрасную пословицу: не засеяно поле — без забот хозяин. Так и ты: не сей мыслей за столом, чтобы не было забот хозяину…
Тит Помпоний пожал плечами:
— Если так, то позволь возразить тебе словами Менандра: маленькая выгода несет большой убыток. Разве было бы мало пользы от моих речей?
Но Лукулл шутливо захлопал в ладоши:
— Такая польза хороша для школьниц и для девочек, которых наставляют на путь Весты, не так ли, благородный Метелл? А мы далеки от школы и от весталок, как земля от солнца.
— Ты пьян, благородный Люций Лициний, — нахмурился Метелл Далматский.
— Оставь его, пусть говорит! — со смехом сказал Сулла.
По знаку госпожи вбежали танцовщицы, и флейтистки заиграли веселую песню. Хор девичьих голосов доносился из таблинума, и когда флейты умолкали, лиры строгими звуками сопровождали припев:
Слава жизни, песням, пляскам,Слава девам, упоеннымИ любовью, и вином!Дионис, Дионис!
Слава доблестным героямИ эфебам из гимназий,Гистрионам и борцам!Дионис, Дионис!
IX
Покорив Азию, Архипелаг, кроме Родоса, всю Грецию до Фессалии и народы, жившие у Понта Эвксинского и Эгейского моря, «Новый Дионис», как величали Митридата эллины, проводил зиму этого года в Пергаме.
Брак царя с Монимой, простой, ионийкой, дочерью переселенца из Милеты, возвысил Митридата в глазах демоса, хотя царь хотел первоначально купить связь с ней за пятнадцать тысяч золотых. Умная гречанка отказалась, и влюбленный Митридат принужден был предложить ей диадему, а ее отцу — управление Эфесом.
Празднества и увеселения продолжались в Пергаме всю зиму. Царь баловал молодую жену и был в хорошем настроении. Поручив своим полководцам Архелаю и Неоптолему дальнейшее покорение Эллады, он веселился, как легкомысленный юноша.
Мульвий прибыл в Пергам в дождливый день. Город показался ему пустынным, но когда Мульвий поднялся к акрополю, он увидел большую толпу народа, теснившуюся у дворца Атталидов.
С трудом добился он приема.
Митридат, окруженный вельможами, в дорогих эллинских и персидских одеждах, встретил его на пороге обширного простаса ласковой улыбкой и отошел к жертвеннику Гестии. Это был огромного роста муж, широкоплечий, порывистый, одетый в широкие желтые персидские штаны, расшитые красными узорами, и в пурпур; у пояса висел персидский меч с рукояткой, усыпанной драгоценными камнями. На красивом лице царя светились живые глаза, а длинные вьющиеся волосы прикрывали на лбу шрам, оставленный, как рассказывали, еще в детстве ударом молнии. Царь только что принял сирийское посольство, предлагавшее ему корону Селевкидов и восторженно величавшее его продолжателем дела Дария и Александра Македонского, и поэтому был весел, со всеми ласков и доступен.
— Привет величайшему царю мира и полководцу, превзошедшему победами лучших стратегов, да сохранят его боги, — сказал Мульвий, наученный приближенным царя, греком Каллистратом. — Шлют тебе привет и вожди римских союзников: отчаянно храбрый Понтий Телезин и отважно-стремительный Марк Лампоний…
— Разве война с Римом еще не кончилась?
— Царь, мы держимся, но силы иссякают. Весь Самниум, Лукання и Бреттия обнимают твои колени и умоляют: «Величайший герой, пошли нам войска, снабди оружием и золотом: а мы поможем тебе обессилить и унизить Рим, обещаем союз всех италийских народов!»
— Друг, предложение твое заманчиво, но Рим, несмотря на его кажущийся распад, очень крепок…
— Царь, мы поможем тебе сокрушить его! Обессиленный, он отзовет легионы свои из Эллады…
Митридат наморщил лоб, толстые губы его выпятились.
— Позвать Гермаиоса и магов, — обратился он к греку Каллистрату. — Послушаем, что они скажут.
Когда вошел главный жрец Гермаиос, старик в персидской одежде, а за ним — маги, Митридат спросил его:
— Отец, что написано на небе о борьбе моей с Римом? Следует ли вторгнуться нам в Италию?
Гермаиос взглянул на Мульвия, и в глазах его сверкнул огонек.
— Великий царь, — медленно заговорил он дрожащим голосом, — о вторжении в Персию боги говорят так:«Путь твой не туда», а о завоевании Индии: «Великий Александр не покорил ее», о подчинении Италии:«Вспомни Аннибала…» Поэтому, царь, отвергни предложение чужеземца и не искушай богов.
Маги поддержали Гермаиоса. Митридат взглянул на Мульвия:
— Слышал, друг? Я только человек, а боги запрещают вступать мне на землю Италии…
Мульвий вышел со стесненным сердцем.
Два дня спустя он сел на торговое судно, отплывавшее в Брундизий, и, высадившись в Италии, тотчас же отправился к Телезину.
Наступала весна, и вождь готовился к борьбе.
Выслушав Мульвия, он вздохнул:
— Разве можно устоять против Рима? Но борьба необходима. Кто знает, что случится в будущем… Поезжайв Рим, свяжись с популярами. И если они придут к власти…
Не договорил.
Мульвий понял. Простившись с Телезином, он сел на коня и помчался по военной дороге, ведущей в Рим.
Путь был трудный Десятки раз останавливали его караулы, требуя предъявить пропуск, и он вынимал табличку с подписью и печатью Метелла Пия, которую добыл, убив в дороге сенатского гонца, возвращавшегося из лагеря Метелла.
Осторожный и осмотрительный, Мульвий вез в Рим сумку с донесениями сенату от римского полководца.
X
После Союзнической войны (самниты продолжали бороться), когда вся Италия стала пепелищем и грудой развалин; когда сенат, обеспокоенный всеобщей нищетой, недовольством плебса и безвыходным положением земледельцев, не знал, как им помочь; когда войскам, ожидавшим отдыха, было приказано занять важные стратегические пункты на случай повторного восстания рабов, — популяры внезапно появились вновь, как Минерва из головы Юпитера.
Мульвий пытался объединить нескольких товарищей, укрывавшихся в плебейском квартале, но они не знали его и боялись предательства. Когда же Мульвийузнал о возникновении нового общества популяров, он, не колеблясь, отправился к народному трибуну Сульпицию Руфу, на которого были обращены взоры всего плебса.
Сульпиций был человек смелый, дерзкий, готовый на отчаянную борьбу.
Именитый и богатый, он отказался от патрицианской знатности и большого состояния, чтобы стать народным трибуном, потому что разделял стремление своего друга Ливия Друза и ратовал за спасение республики от развала, который готовили своими действиями и политикой всадники и сенаторы. Он уважал Сатурнина и старался подражать ему, но упрекал его в нерешительности, трусости и малодушии.
«Имей я столько сторонников, как он, я заставил бы Мария провести законы: союзники и вольноотпущенники должны быть распределены по всем трибам и получить в них право голоса, — думал он, — а сенаторов, задолжавших две тысячи динариев, нужно лишить высокого звания… Поможет ли мне Марий? Говорят, что он — предатель. Хотел бы я знать, как поступили бы все эти болтуны, будь они на его месте!»
Окружив себя тремя тысячами сателлитов из среды пролетариев и недовольных плебеев, создав анти-сенат из молодых людей, принадлежавших к самым знатным фамилиям, Сульпиций решил провести ряд законов, но сперва хотел заручиться поддержкой влиятельных мужей.
Однажды, сидя на ступенях Капитолия, он беседовал с друзьями. Был вечер, форум опустел, и только несколько человек стояли у ростр; вскоре к ним подошел толстый, грузный, высокий Марий и, приказав следовать за собой, направился к Сульпицию.
— Привет народному трибуну, да хранят его боги дорогого отечества!
— И тебе привет, великий Марий! — подняв руку, могучим голосом ответил Сульпиций.
— Боги, пекущиеся о Риме, надоумили меня встретиться с тобою. Распусти сателлитов по домам, а сам с друзьями зайди ко мне… О, кого я вижу! Телезин и Лампоний! Привет храбрецам…
Голос его осекся. Самнит и луканец молча смотрели на него с презрением.
— Друзья…
— Нет, враги, — ответил Телезин. — Вспомни Сатурнина, которого ты предал, вспомни войну, когда ты сражался против нас!
— И еще вспомни, Марий, смерть благородного Ливия Друза, — с ненавистью выговорил Лампоний.
