Египетские сны - Вячеслав Морочко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заканчивается «Корова» толковой молитвой: «Господи наш! Не взыщи с нас, если мы забыли или погрешили.
Господи наш! Не возлагай на нас тяготу, как ты возложил на тех, кто был раньше нас.
Господи наш! Не возлагай на нас то, что нам будет невмочь. Избавь нас, прости нам и помилуй нас! Ты – наш владыка, помоги же нам против народа неверного».
Инструкции, что надо делать с «неверным народом», есть почти в каждой суре. На востоке люди умеют и любят мучить друг друга. Впрочем, так же, как и на западе.
Надо сказать, что «Корова» название – не самое запоминающееся. Есть суры: «Женщины», «Скот». «Гром», «Пчелы», «Перенес ночью», «Различение», «Муравьи», «Поклон», «Стояние в ряд», «Рассеивающие», «Препирательство», «Взаимное обманывание», «Завернувшийся», «Вырывающие», «Нахмурился», «Скручивание», «Раскалывание», «Сгусток», «Охота к умножению», «Предвечернее время», «Разве мы не раскрыли», «Пальмовые волокна» и прочие. Всего – 114 сур.
Когда переводишь Коран, кажется, что читаешь подстрочник стихов на чужом языке.
Но подстрочники, в отличие от оригинальной поэзии, часто звучат, как сумбур, ибо поэтические связи зыбки и интуитивны. Они подчиняются не логике, а наитиям.
Сразу же за «Коровой» идет большая сура «Семейство Имрана». В ней – пропасть коротких строф, убеждающих в могуществе Господа, призывающих смертных верить и противостоять неверным. Отдельные строфы выглядят не связанными с – предшествующими и последующими. Кажется, что писатель забыл о ранее написанном, и всякая строфа для него – внезапное откровение. Похоже, что промежуток времени между написаниями строф длился от нескольких часов до нескольких дней. В «Семействе Имрана» не навязчиво (почти что пунктирно) дается евангельская история о «Святом семействе» – Марйам (Мария), Закарий (Иосиф) и Иса (Иисус). В конце суры приводится короткое наставление и не слишком уверенное обещание: «О вы, которые уверовали, терпите и будьте терпимы, будьте стойки и бойтесь Аллаха, – может быть, вы будете счастливы.
Есть разные суры. Вот, например, маленькая сто девятая сура – „Неверные“: „Во имя Аллаха милостивого, милосердного!“
Скажи: „О, вы неверные!“
Я не стану поклоняться тому, чему вы будете поклоняться.
И вы не поклоняйтесь тому, чему я буду поклоняться.
И я не поклонюсь тому, чему вы поклонялись.
И вы не поклоняетесь тому, чему я буду поклоняться!
У вас – ваша вера, и у меня – моя вера!» – тут все ясно, хотя и противоречит иным, более непримиримым и жестким местам из Книги, доказывая, что в Коране можно найти все, как в любом человеке.
– Ну что? – спросил шейх, когда через несколько дней я вернул Коран. – Успел все прочесть?
Я молча кивнул.
– И за пару ночей все понял?!
– Во всяком случае, получил представление.
– Ну и как, по сравнению с вашей Книгой? – Он, явно, меня провоцировал.
– Они слишком разные, хотя, по сути, об одном и том же.
– Значит, ты ничего не понял! – он становился все агрессивнее, как будто я его чем-то обидел.
А между тем рана его заживала. С полостными ранами это случается редко. Я даже разрешил ему подниматься и делать прогулки, и уже скоро должен был снять с него швы.
Однажды я застал его за молитвою и вышел, чтобы дождаться за дверью, когда он кончит. Завершая обращение к Богу, Абдаллах повысил голос, чтобы я мог слышать. И я услышал:
«Господи наш! Избавь нас, прости нам и помилуй нас! Ты наш владыка, помоги же нам против народа неверного, а особенно против англичан, а особенно против докторишки проклятого! До чего все они отвращены! Порази их Аллах! Накажи их мучительным наказанием! Замени их другим народом!»
– И это благодарность за исцеление!? – спросил я, входя.
– Предатель! – шрам на его щеке налился кровью. – Ты сообщил обо мне своему начальству!
– У меня два трупа и пленный. Я обязан был доложить об инциденте. Или я должен был тебя об этом спросить?
– Молчи неверный! – Твой Бог не подсказал тебе правильный путь. Скоро тебя отсюда возьмут.
– Куда?
– Узнаешь. А сейчас не хочу тебя видеть!
Уже выходя, я услышал сказанную в пол голоса фразу: «Мне здесь больше нечего делать».
Через несколько дней я узнал: всех оставшихся раненых, вместе со мной, переводят в центральный госпиталь.
Абдаллах исчез в ту же ночь, когда случилась наша размолвка. Я был изумлен его информированностью. Скорее всего, он имел какие-то связи: все-таки – шейх
Я почти забыл о нем. Но через две недели он сам нашел меня в городе у моего нового жилища, когда я возвращался с дежурства.
– Тихо, лейтенант, – сказал он, направляя на меня пистолет. – Не вздумай шуметь! Ты знаешь, как я стреляю!
Когда вошли в дом, он сказал: «А теперь заверши то, что начал».
После ранения он был явно слабее меня, и я легко мог бы сбить его с ног. Но, удивленный внезапным исчезновением и новым появлением шейха, я молчал: мне хотелось знать о нем чуточку больше.
– Ну, очнись, лейтенант! – приказал он и шлепнул меня по щеке.
Наконец, я спросил: «Чего вы хотите?»
– Ты что, уже по-английски не понимаешь!? – взорвался он. – Хочу, чтобы ты снял проклятые швы!
– Ах, вот что! – я сделал вид, что возмущен. – И для этого нужен был пистолет!? Приходите завтра в госпиталь – сделаю все в лучшем виде, как полагается.
– Лейтенант, или ты сделаешь это сейчас, или…
– У меня даже нет инструментов!
– Я позаботился, – он протянул мне пакет. – Разверни!
Я сделал то, что он приказал и обнаружил целый набор инструментов.
– Но так можно внести инфекцию.
– А ты не вноси. Вымой руки, как полагается. У меня тут есть вата и спирт. Это же пустяковое дело. Я сказал! Приступай! Не тяни!
– Все равно, надо быть осторожным.
Я перебрал инструменты, понюхал спирт, сказал: «Ну, ладно, ложитесь». Успокоившись, я даже сострил: «Опять, Абдаллах, вы заняли мою койку».
– Лейтенант, сейчас не до шуток, – морщась вымолвил шейх, продолжая держать меня под прицелом. До конца процедуры он больше не проронил ни звука и, лишь уходя, прорычал: «Желаю никогда не попадаться мне на глаза – иначе кончится плохо!»
Шейх по-прежнему оставался загадкой. Как будто нас разделял непроницаемый занавес.
Я не мог и предположить, что настанет время, когда завесы падут, тайны раскроются, и мы с ним схлестнемся в битве за Нил не на жизнь, а на смерть.
18.
Мне приснился восточный базар: фрукты, корзины, лепешки, соленая, свежая рыба, пестрые одеяния, оживленные лица, тюбетейки, тюрбаны, крик попрошаек и зазывал, говор феллахов, которые выглядят здесь достойнее, чем какие-нибудь столичные штучки. Здесь – тесно, как на всем Ниле. А будет еще теснее.
Плотность населения вдвое больше, чем в Голландии. Здесь нет гор, лесов, степей, островов, где можно было бы уединиться.
Бедуин, попавший в город, возвращается расслабляться в пустыню. Но пустыня враждебна.
Горожанин с феллахом отдыхают в толпе.
Базары – средоточие жизни востока. Здесь происходит обмен информацией (глашатые, разносчики слухов), решение споров, купля-продажа. Тут стригутся, бреются, моются, устраивают поножовщину, играют, иногда убивают.
Европейцу здесь нельзя расслабляться. Он должен быть на чеку.
Ко мне уже, кажется, притерпелись.
Если молодой человек станет признаваться в любви на языке Корана, его сочтут ненормальным.
Каламбуры и шутки невозможны на литературном арабском. Решать бытовые вопросы, петь, спорить, ругаться можно только на диалекте. Подобное раздвоение стало бедой для египетских литераторов. Описания и авторские мысли они излагают на языке Книги, а диалоги должны быть на диалекте. И близкие хедива, и простые феллахи, которых мне приходилось лечить, разговаривают на местном наречии, не имеющем разработанной лексики, словарей и учебников.
Египтяне постигают его с колыбели и не нуждаются в правилах. А все пришлые находят собственные пути его постижения (если находят).
Я выбрал кратчайший «путь» – через базар. Здесь можно практиковаться сколько потребуется. Да и карьера моя пошла в гору, как только люди хедива узнали, что в госпитале есть доктор, с которым можно советоваться на родном языке.
Что касается Александра Мея, хотя он и обещал, что разыщет меня, однако с тех пор, как мы расстались на корабле, он не давал о себе знать.
В свободное время я снимаю офицерскую форму, переодеваясь в более подходящее для здешнего климата местное одеяние. Впрочем, одежда египтянина – тоже род униформы.
Собираясь из дома, я накрываю голову тюбетейкой (в праздники египтянин наматывает на нее тюрбан из полотенца, а кто побогаче – из специальной ткани), надеваю «галабию» – длинную белую рубаху (до пят) из хорошего тонкого сукна, с широкими рукавами, без воротника. Как некоторые, я ношу сандалии без задников, хотя большинство ходит босиком.
Женщины молодые и старые поголовно носят «мелаи» – ниспадающее до пят суженое под грудью коричневое или черное платье. На голову местная дама накидывает платок или покрывало.
