Война и Мир (СИ) - "СкальдЪ"

— Позволяю, отправляйся и помогай, — Николай рассмеялся. — Только береги себя, у меня на тебя большие планы. Думаю, пора начать продвигать тебя, как политика. Впервые мы тебя покажем на заключении мирного договора с Турцией.

— Да какой из меня политик, Николай? Я человек сугубо военный. Мы, кавалеристы, существа нежные, прямоходящие и кривоногие. Так что не по коню седло.

— Ничего, ничего, многие начинали с военной службы, а потом неплохо проявили себя и в дипломатии.

— Не убедил, Николай, своего согласия я не даю.

— Пока не даешь, а время, оно, знаешь ли, многое может поменять.

От Романова я ушел недовольный. Вроде и заботится обо мне наследник, хочет, чтобы я вырос, да только мне подобное совсем не интересно. Но все же он в силах надавить и сделать так, что будущее предложение, каким бы оно не было, мне принять придется.

После обеда в Плевну доставили почту. Я обрадовался, получив весточку от Софьи Шуваловой. Девушка сообщала, что твердо решила потрудиться в роли сестры Милосердия, дескать, таков ее долг перед Отечеством. И она смогла убедить родителей, что так правильно, что нельзя отсиживаться дома, в то время, когда твой народ проливает кровь в справедливой войне.

«Решение мое окончательно, все уже готово. Матушка сделала большое пожертвование, оплатив санитарный поезд. Сама же я 30 июля выезжаю из Москвы и еду в Бузеу, к баронессе Вревской, где смогу помогать в выздоровлении нашим раненым солдатам и офицерам».

Естественно, Юлию Петровну Вревскую, бывшую фрейлину императрицы, на Балканах знали. Женщиной она была в высшей степени достойной, поддерживая дружбу с такими людьми, как Тургенев, Соллогуб и поэт Полонский, художниками Верещагиным и Айвазовским. Она осталась вдовой в двадцать лет, а с началом нынешней войны продала свое орловское имение и отправилась в Действующую Армию. Место ей нашлось в Бузеу, где организовали крупнейший госпиталь. Поначалу данный лагерь хотели построить в Яссах, но затем командование передумало, посчитав, что туда слишком долго везти раненых. Находящаяся в ста верстах от Бухареста Бузеу для подобной цели подходил куда лучше.

То, что Софья Шувалова решила пойти по схожему с баронессой Вревской пути вызывало одно лишь одобрение. Всем бы такую сознательность! Теперь главное, чтобы она не заразилась в госпитале сыпным тифом — для нынешнего времени это вполне заурядная перспектива, которую не следовало списывать со счетов.

«Надеюсь, служба позволит тебе ненадолго отвлечься от тягот войны и навестить меня в Бузеу, — такими словами закончила свое послание молодая графиня. — Я была бы этому рада».

Отложив письмо, я призадумался. Наши отношения продвигаются все дальше и дальше. Мы уже не скрывали, что испытываем друг к другу симпатию, а там, глядишь, и до любви недалеко. Теперь необходимо посмотреть на девушку вживую, оценить ее внешне и если все меня устроит, то пора просить ее руки. Естественно, следует дождаться окончания войны, дабы не подвести ни себя, ни хорошего человека. Признаюсь, этому я был только рад, вот только что-то мне подсказывает, что не просто так Софья решила отправиться в госпиталь. Нет, я не сомневался в ее патриотическом порыве, безусловно, он присутствовал. Но вместе с тем интуиция подсказывала, что Шувалова твердо решила доказать себе и всему миру, что она достойна такого человека, как Михаил Соколов. Я не хвалил себя и не превозносил над другими, но вместе с тем и знал, как меня оценивают простые люди, враги и друзья. Относились ко мне чуть ли не так же, как ко Скобелеву. Подобное отношение обязывало, мне следовало, что называется, соответствовать. Но и другим хотелось соответствовать. Вот Софья Шувалова и отправилась в Бузеу.

Утром из Плевны по дороге на запад выступили восстановившие численность казаки Зазерского и драгуны Ребиндера, к обеду за ними потянулись ракетчики Гаховича и артиллеристы Ломова. С ними находилась свежесформованная пулеметная команда капитана Тихонова. Большая часть гусар Смерти под командованием Костенко город покинули под вечер, при мне остался первый эскадрон Ильи Самохвалова. Сам я собирался отправиться за своей бригадой утром следующих суток, но в Плевну неожиданно прибыл мой брат Митя. Хотя, за последние годы он вырос и даже возмужал, набрался опыта в журналистике и стал заместителем знаменитого редактора «Московских ведомостей» Михаила Каткова. Так что теперь лишь в семье да близким друзьям позволялось называть его детским именем, для всех же остальных он стал Дмитрием, а то и Дмитрием Сергеевичем.

— Митя! Какими судьбами? Вот так встреча, ведь я тебя совсем не ждал! — я обнял брата, отстранился, осмотрел его с ног до головы и еще раз обнял, радуясь встречи. Несмотря на партикулярное платье и молодость, брат очень сильно напоминал меня самого, каким я был семь лет назад. Вот только лицо, линия губ и глаза выдавали в нем человека мягкого, который не пропустил через сердце и душу невзгод войны. Да и шрама у него нет, так что он выглядел вполне обычным мужчиной, добрым, интеллигентным и приветливым.

— А я специально ничего не сообщал, да и родителей с Полинкой упросил хранить тайну. Мы надеялись сделать тебе сюрприз. Так что, получилось?

— Еще как! Ну, давай, рассказывай!

Брата я встретил на временной личной квартире. Со мной проживали лишь Фальк да Архип Снегирев. Велев последнему ставить самовар и выкладывать на стол все самое лучшее, я усадил Митю в кресло и принялся расспрашивать его о родных и последних московских новостях.

Все было замечательно. Отец с мамой еще раз, наверное, десятый по счету, поздравили меня с генералом и прислали многочисленные гостинцы — мед, грибы, шоколад, икру, вяленую рыбу, сигары и прочие радости нашего бренного тела. Полина нянчила ребенка и была счастлива, хотя и опасалась, что со Скобелевым или со мной может что-то случиться. Ну, оно и понятно, родные всегда переживают за своих, иначе и быть не может.

Около часа мы беседовали о семье и друзьях и успели от души посмеяться, вспоминая детские шалости и «Божьей милостью гусарского ротмистра».

— Илья Артамоныч постарел и сдал, но неизменно вспоминает тебя и чуть ли не всему Богородскому уезду рассказывает о том, что именно он когда-то направил юного Мишу Соколову по гусарской стезе. Видел бы ты как он тобой гордится, пересказывая твои Азиатские походы! Ну, а когда ты получил генерала, то он и вовсе был на седьмом небе от счастья, ему это как бальзам на сердце. Написал бы ты старику, Миша, тот будет рад.

— Обязательно напишу, хотя, признаюсь, времени у меня совсем мало. Но ты и сам передавай ему привет и мои наилучшие пожелания. А теперь к делу — каким галопом тебя к нам занесло?

— Все просто, Катков решил, что раз у меня такой героический брат, то глупо подобным не воспользоваться. Публика с радостью будет читать о твоих очередных подвигах и свершениях Особой бригады. Да и гусары Смерти сейчас приобрели такую бешенную популярность, что за любой слух о твоем полку готовы хорошо платить. В Москве даже ресторацию под называнием «Кара Улюм» хотели построить, да губернатор не позволил, уж больно имя эпатажное. И хотя у «Ведомостей» на Балканах сейчас есть два корреспондента, Шаховский и Мец, Катков здраво посчитал, что и третий не помешает. Так что я сюда работать приехал и писать очерки.

— Ага, понял. Хорошо, если надо писать, то я тебя предоставлю самые лучшие условия. Я завтра отправляюсь следом за своей бригадой, мы пойдем на Кутловицу, но ты останешься у меня на квартире, выспишься с дороги и догонишь нас через день или два, все равно за это время ничего интересного не произойдет.

— Годится, — улыбнулся брат. — Признаться, после тряски в наших вагонах я чувствую себя так, словно черти на мне канкан плясали.

— Вот и отдохнешь. Что там с твоим «Саваном власти»? Как продается книга?

— Неплохо, хотя я и рассчитывал на большее. Не всем нравится, что я написал про Годунова, а не о ком-то из первых Романовых. Тогда, знаешь ли, и поддержки от властей было бы больше — так мне кое-кто намекнул.