На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979 - Анатолий Кузнецов

Надо признать, что идеологический государственный аппарат хлеб даром не ест. По-видимому, в нем имеются выдающиеся знатоки человеческой психологии, человеческих слабостей, может, гениальные специалисты по внедрению дезинформации, если слово «гениальный» применимо к такой области. Виден почерк. Видно существование досконально разработанных трудов, мобильной и гибкой системы, как бы существование целого НИИ — научно-исследовательского института по дезинформации.

Примеров наберутся тысячи, но, пожалуй, самой яркой за последнее время остается все же идеологическая операция в связи с вторжением в Чехословакию в 1968 году. Создатели ее, безусловно, заслужили орденов, если не званий Героев Социалистического Труда. Она была проведена безукоризненно, и нынешняя операция с Солженицыным, на мой взгляд, все же ее не затмевает.

Вспомним, как это было. Официальная печатная версия: Дубчек и его ЦК совершили ряд пагубных ошибок и ряд каких-то неназванных деятелей во имя спасения социализма в Чехословакии обратился за помощью к Советскому Союзу. Громкая версия, открытая версия первого этажа. Грубая, в худших традициях времен сталинизма, не способная убедить почти никого.

Но танки шли по Чехословакии, а по Советскому Союзу срочно созывались собрания, на которых неофициально, почти по секрету сообщалась как бы подлинная подоплека: «Мы были вынуждены ввести танки, потому что, опоздай мы буквально на один день, с Запада уже готовились вторгнуться западногерманские танки».

Блестящий ход. В августе 1968 года я сам присутствовал на собраниях, где это сообщалось, видел своими глазами, как тысячи людей сразу верили и проникались ненавистью к Дубчеку, ненавистью к чехам и словакам вообще: ах, мол, вот оно что, предатели, что затеяли втихомолку, друзья называется! Молодцы в нашем правительстве, правильно сделали, что бросили танки. И невдомек было им, что сперва им дали явно, грубо и небрежно крапленую карту, а потом бросили другую, еще более, но уже незаметно крапленую, и ее-то люди приняли за чистую. Сработал второй этаж.

Однако для тех, кто слушал западные станции, немедленно была приведена в действие и система третьего этажа — в нескольких вариациях, конфиденциально, на ухо: «Ну да, конечно же никакие немцы и не думали вторгаться, это сказка для ширпотреба, но…» Дальше следовали разные варианты, кому какой индивидуально ближе: «…но под шумок либерализации чехи просто хотели восстановить капитализм». Или: «Сколько волка ни корми, он в лес смотрит; они только и ждали, как нам нож всадить в спину и перекинуться на Запад». Или: «Так это же все еврейский заговор, там одни евреи все затеяли и всем ворочали! В печати нельзя этого сказать, вы же сами понимаете, а подлинная причина вся в этом». И так далее. Этот третий, кухонный, этаж призван был подстраховать срывы первого официального и второго полуофициального.

Сейчас, в последней кампании против Солженицына, тоже совершенно четко видно трехступенчатое построение дезинформации. Первая, официальногазетная, сводилась, в общем, к обильной ругани, поразительно напоминающей сталинские времена: «предатель, продавшийся империалистам, оклеветавший советский народ» и пр. и пр., по существу все синонимы былого «враг народа».

Однако по всей стране лекторы и докладчики на собраниях устно сообщали, что дело, оказывается, совсем в другом и гораздо проще: он не Солженицын, а Солженицер, Исаевич, еврей — вот почему и шипит, и обливает грязью наш народ. Или еще: он с немцами сотрудничал, а не просто в плен попал, за что осужден был правильно. Эта вопиющая ложь на полном серьезе, не печатно, а только словесно преподносилась и преподносится по всей стране. Кого не захватила эта вторая ступень, для них — третий этаж, выглядит примерно так: «Да нет, конечно, никакой Солженицын не еврей, и это все — глупости для колхозников. Он, конечно, здорово вскрыл, читали «Ивана Денисовича»? Но на этом пункте он потом прямо чокнулся, захлебнулся в собственной злобе и еще вообразил себя мировым гением, а под шумок миллионы-то валюты загребает. Делец — гнусный тип». И другие, подобные вариации. Как это тяжело и как грустно. Наглядная персонификация поговорки: «Ложь на лжи едет, ложью погоняет».

Считается, что у лжи короткие ноги, что правда в конце всех концов все же всплывает, торжествует. Но вот короткие ноги лжи компенсируются трех- и более ступенчатостью, совсем в духе космической эпохи, и нагромождены у нас уже такие сложнопереплетенные Эвересты дезинформации, что возникает тревожный вопрос.

Да разберем ли мы их до конца когда-нибудь, эти Эвересты неправды, которая корректировалась неправдой же и опровергалась неправдой же? Да еще с хитрыми вкраплениями прожилок правды, которую попробуй выдели, отличи. Сколько под этими Эверестами уже навсегда погибло и сколько погибнет правд, которых никто и никогда не узнает? Мы полагаем, что правды всплывают? Но мы видим те, которые всплывают. А те, которые не всплывают? Простой пример. Тысячелетиями безапелляционно считалось, что Нерон поджег Рим. Теперь выяснилось, что это вздор. Правда всплыла через тысячи лет, и то случайно, потому что кто-то случайно все-таки захотел это дело раскопать, и ему удалось убедительно это сделать. А в отношении каких и скольких вопиющих дезинформаций человечество питает полное доверие, принимает их за чистую монету — так хорошо в свое время были запрятаны концы?

Наполеон умер естественно или его отравили? Или из нашей отечественной истории: кто же все-таки убил царевича Дмитрия? Злодей Борис Годунов или он трагически, несправедливо оклеветан? Но даже не в этом дело, а в том, что иные правды если даже и всплывают, то всплывают слишком поздно — ни к чему уже.

Ладно, это я чересчур углубляюсь. Цель моей беседы проще и практичнее: обратите внимание на многоступенчатость дезинформации в Советском Союзе. Рекомендую помнить о ней.

16 марта 1974 г.

Заколдованные круги

В свое время я, как и множество людей, пережил сполна любовь к песням Булата Окуджавы. Осталась она во мне и сейчас. Вместо трескучих, шипящих самодельных магнитофонных записей у меня есть Окуджава на великолепных долгоиграющих пластинках, выпущенных на Западе, книги Окуджавы со всеми отпечатанными текстами. Хочу это особенно подчеркнуть, чтобы сказанное дальше не было понято неверно, потому что именно любовь моя к Окуджаве в один прекрасный день, еще когда я был в Советском Союзе, вылилась вдруг в ошеломляющий вопрос: да, все это хорошо, грустно, мучительно человечно. Какое счастье, что ты, Окуджава, и мы с тобой не растеряли этого. Но: и что? Я понимаю, глупый вопрос, но…

В небе дальше будут серебряными лодочками плыть спутники, Марье Ивановне, по-видимому, предначертано ходить до гроба по очередям за селедочкой. Потерпевших крушение, может быть, подберет (может, не подберет) троллейбус случайный, чтобы довезти куда? «Граждане, выходите, троллейбус идет в парк». Потерпевших крушение, минутно согревшихся человечностью и пеньем, нас дальше ждет то же: возвращенье по темным подъездам с черными котами, где надо б лампочку повесить, но мы знаем: денег на эту лампочку мы, кажется, не соберем.

Вот именно, вот это самое: собрались мы, попели. Ну? И что?

Решившись наконец бежать из безвыходности, — мой личный, нетипичный, уж действительно свирепо случайный троллейбус! — я пережил много сомнений: вскакивать в него или не вскакивать? Мне казалось, что я чего-то недосмотрел, что есть люди, знающие, где находится нить, идя по которой можно выйти из нашего лабиринта.

Полтора года я метался из города в город, говорил с множеством умных людей: «Какой вы видите выход?» Ни один человек не знал выхода. Всегда все сводилось к одному: «Плохо, плохо, становится все хуже. Неразвязываемый узел, заколдованный круг».

Приведем мрачную аллегорию Салтыкова-Щедрина «Карась-идеалист». Тот карась знал волшебное слово и считал, что если бы ему удалось встретить щуку и сообщить ей это слово, в ней бы пробудилась совесть. Слух о странном карасе дошел до щуки, она велела доставить его. Когда он предстал перед ней, довольно потрепанный жандармами-ершами, он собрал все силы, затрепыхался остатками плавников и гаркнул: «А знаешь ли ты, что такое справедливость?» Щука от изумления так широко открыла рот, что нечаянно втянула карася и проглотила, а окружающая свита озабоченно спросила, не оцарапалась ли она и хорошо ли изволила покушать?

Наверное, в рыбьем царстве потом много было разговоров о жертве карася и слово «справедливость» возросло популярностью. Может, даже соседние акулы поморщились, осудили — одни так, другие этак — бессовестную щуку. На том конец. Мрачная сказка и мрачные мысли.

Отсюда у некоторых людей и возникает философия безвыходности, которая, если ее очистить от всяких ученых слов, просто, ясно укладывается в поговорку: «На свете правды нет». На вопрос «Есть ли жизнь на Марсе?» — армянское радио отвечает: «Тоже нет».