На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979 - Анатолий Кузнецов

Когда мы установили голову, я вышел на катере на Волгу, чтобы с биноклем откорректировать постановку. В это время мимо монумента проходил пассажирский пароход, на котором ехали разные люди, по разным делам. Перед монументом, примерно на расстоянии километра, пароход развернулся, и все люди, сколько их там было — человек до 200, — хором запели: «Широка страна моя родная»… Это был чудесный момент для художника, я был очень счастлив.

Листаем книгу далее.

Скульптор Кербель и скульптор Манизер, президент Академии художеств Герасимов… Какие имена! Ни одного исследования по советскому искусству без этих имен, ни одного музея без их работ.

Кербель: «Метод социалистического реализма, опирающийся на передовую эстетическую теорию марксизма-ленинизма…»

Манизер: «Наше правительство приняло решение о сооружении бюстов на родине дважды Героев Советского Союза и дважды Героев Социалистического Труда…», «Перед нами стоит ответственная задача — скульптурно оформить грандиознейшие из когда-либо бывших строек — Сталинские стройки коммунизма…».

Герасимов: «Наше искусство не добьется подлинных больших успехов, пока все мы не будем не только политически воспитаны в духе идей Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина, но и не проникнемся ими так, как мы дышим воздухом», «Я считаю, что художники-реалисты должны… петь в полный голос гимн прекрасной советской Сталинской эпохе».

Скажите, разве это не блестящий документ? Особенный драматизм свидетельству Вучетича о монументе на Волго-Донском канале, вообще всей книге придает то, что совещание скульпторов происходит ведь за девять месяцев до марта 1953 года. Им кажется, что впереди — вечная Сталинская эпоха. Девять столетий, по меньшей мере. На самом деле — осталось только девять месяцев. Но они этого не знают. Они принимают, конечно, историческую резолюцию — программу развития советской скульптуры на ближайшие века. Цитирую резолюцию.

Пункт 1-й. Грандиозные успехи развития социалистического хозяйства и культуры… создали прочную основу для небывалого…

Пункт 2-й. Исторические решения ЦК ВКП(б) и неустанная забота лично товарища Сталина… создают все условия для успешного…

Пункт 3-й. Ленинско-сталинский план монументальной пропаганды определил основные принципы и задачи…

И далее:

Победа социализма в нашей стране, одержанная в результате успешного выполнения сталинских пятилеток, гениальное сталинское определение метода социалистического реализма… определили дальнейшие успехи…

В фонд лучших произведений советского искусства прочно вошел ряд работ скульпторов-монументалистов. Таковы памятники и монументы:… «Ленин и Сталин на канале имени Москвы», Сталин в Ереване, Сталин в Тбилиси… скульптурный зал «Ленин и Сталин — основатели Советского государства».

Кончаю цитировать. Пожалуй, хватит.

Но любопытно, что в фонд лучших произведений здесь все-таки еще не внесли монумент на Волго-Доне, несмотря даже на то, что, увидев его, спотыкались и круто разворачивались пароходы, а пассажиры, остолбенев, вдруг запевали «Широка страна…».

Что через несколько лет будет с этим фондом лучших произведений советского искусства? Как интересно.

Его будут потом поспешно, большей частью ночами разбивать отбойными молотками, быстро сгребать обломки на самосвалы и отвозить на свалки. Останутся, однако, постаменты. Да, скульптуры, произведения искусства, сносились как не имеющие никакой ценности. Постаменты, оказывается, были гораздо более ценны. Многие из них сохранились даже до сегодня, и дети, играющие в скверах и парках, уже не знают, зачем возвышаются эти странные, заросшие травой, не имеющие никакого практического применения кирпичные или бетонные кубы…

Так что хочу еще раз подчеркнуть: эти материалы научной конференции скульпторов в 1952 году в свете последующих событий выглядят очень драматично.

Драматично, но не трагично. Резолюции последующих научных конференций в том же научном составе называют другой список фонда лучших произведений монументальной скульптуры, включая монументальный комплекс в Волгограде (Сталинграде) того же товарища Вучетича и другие и другие.

Как много мыслей может вызвать какая-то простая, шаблонная книжка через энное количество лет. Меня всегда интересовало, как и многих, наверное, хранят ли известные люди у себя дома, в своих личных архивах, подобные вот опубликованные документы? Свои речи и другие выступления, скажем, в 30-х годах. В 40-х годах? В 50-х годах? Или уничтожают начисто, в заблуждении, что, уничтоженные физически или, так сказать, механически, они исчезнут и из памяти, как своей собственной, так и современников? Или, беря ближе к нашей теме, что испытывает советский скульптор, рассматривая фотографии своих произведений, бюстов, монументов, которые уже не существуют? Никто, ну буквально никто из них, не открывает секрета, по крайней мере до сих пор. Признак ли это обыкновенного, понятного, так присущего человеку недостатка отваги, и только? Или за этим кроется что-то поважнее, какой-то не совсем еще понятный, но чрезвычайно существенный закон жизни? Ну, скажем, о порядке гипноза, например, что долгое насилование своей совести или таланта вызывает в личности изменения необратимые? Что туда, как в ад, вход есть, широкий и удобный, — но нет обратного пути?

13 апреля 1974 г.

Организованность

Однажды в 1968 году мне удалось наблюдать так называемую народную демонстрацию гнева и возмущения от самого ее начала до полного конца, и на меня произвели большое впечатление ее четкость, организованность и продуманность вплоть до самых малых деталей. Это было в Москве, вблизи от площади Восстания — протест был против действий американского империализма перед зданием американского посольства на Садовом кольце.

Помню все до мельчайших подробностей, не могу только вспомнить, по поводу каких именно действий был протест. Это можно восстановить, порывшись в подшивках газет, но существенный формально повод в данном случае как раз и не так уж важен, ибо я хочу рассмотреть только одну чисто организационно-техническую сторону дела.

Я тогда ехал в редакцию на улице Воровского, у площади Восстания. Обратил внимание, что движение по Садовому кольцу перекрывается, кишела милиция, регулировщики направляли весь автотранспорт в объезд, но пропускали троллейбусы. Улица, широкая, как площадь, имела обычный вид: ни дыма от пожара, ни следа какого-нибудь строительства или аварии. Только очень внимательно вглядевшись, я увидел кучку людей перед чугунной решеткой, которая отделяла здание американского посольства от улицы. За счет таких зевак, как я, которые немедленно пошли смотреть, число людей перед посольством стало расти.

Со всех сторон подходили организованные колонны трудящихся. Ну, это известно как делается: из горкома звонят по райкомам, оттуда по учреждениям и предприятиям, дают разнарядку; местные парторги и спецотделы решают, кого без особого ущерба освободить на этот день от работы; потом в цеху, отделе или студентам в аудитории сообщают, что сейчас все как один отправляются на митинг, или на встречу кого-нибудь, или на гневный протест.

Рабочие, уволенные от работы, и студенты, освобожденные от занятий, охотно шли этими колоннами в отличном настроении, с шутками. И день был хороший, тепло грело солнце. Так что вскоре широкая улица оказалась запружена толпой почти до середины проезжей части. Тогда милиция перестала пускать и троллейбусы, чтобы совсем уж не мешать народному гневу.

Гнев выражался в том, что руководители раздавали по колоннам наспех написанные плакаты со словами «Позор!», «Прочь руки от…», а также, в малых количествах, небольшие камни, пузырьки с чернилами; в одной же группе — я сам видел — было роздано несколько старых калош. Подходя к зданию — милиционеры деловито раздвигали толпу: «Отойдите, пропустите!» — каждая новая группа выстреливала свои камни поверх решетки, а также пузырьки с чернилами, которые делали на стенах кляксы, и убиралась, освобождая место другим. Наконец раздался звон: было разбито первое стекло, что вызвало в толпе много смеха и шуток.

После того как все камни были брошены, а уполномоченные активисты прокричали в несколько голосов «Позор!», делать было, собственно, больше нечего, но все оставались стоять. Смотрели на окна. Настроение было добродушное, смешливое; комментировались удачные броски. Все ждали, не дадут ли новой колонне более увесистый камень, чтобы разбить еще одно окно. Но потом все это стало довольно скучно.

Окна посольства были мертвы, за исключением самого верхнего этажа. Там они были открыты, и на подоконниках расселись служащие, большинство в рубашках, потому что было тепло, и разглядывали сверху собравшуюся толпу. Комсомольские дружинники догадались, пошли в жилой дом напротив, высунулись из окон верхнего же этажа и стали зеркальцами пускать зайчики в глаза американцам. Это внесло некоторое разнообразие, но ненадолго, ибо солнце закатилось. Все в толпе стояли и стояли, совершенно не зная, что делать, говорили о домашних делах, о детях, службе. Так хотелось, чтобы что-нибудь делалось, что-нибудь случилось, но ровно ничего не случалось, если не считать вылазки кого-то из американцев на балкон второго этажа с фотоаппаратом. Он хотел снять всенародное возмущение крупным планом, несколько раз щелкнул. В его направлении полетела калоша под всеобщий хохот, не долетела, и он ушел.