Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа - Кэтлин Гир

— Бен Пантера многие годы оскорбляет нас, — продолжает он. — Пренебрегает постами, нарушает Шаббат и презирает правила, касающиеся очищения. Пару дней назад он спровоцировал волнения в Храме, в результате чего были арестованы несколько зелотов, весьма достойных людей. А сегодня утром двое из них были обвинены Пилатом в государственной измене и приговорены к смерти! Почему мы должны навлекать на себя неприятности, спасая человека, который демонстративно пренебрегает нами и якшается с грешниками?

— Суть вопроса не в том, с кем он обедает, — жестко отвечает Каиафа. — Мы должны забыть о личных обидах. Бен Пантера обвиняется в государственной измене по отношению к Риму, и мы должны выяснить почему.

— Что это Каиафа так раздобрился? — шепчет мне на ухо Шимон. — Он же громче всех спорил с бен Пантерой.

— Возможно, он мудрее, чем ты думаешь, — отвечаю я.

Анна, прежний первосвященник, сидящий рядом с Йохананом бен Иаковом, сверлит взглядом Иешуа. Все присутствующие здесь знают, что многие годы его семья зарабатывает деньги, продавая ягнят и голубей для жертвоприношений. Именно пять сыновей Анны, поставили свои торговые палатки в крытой галерее Храма. Когда Иешуа опрокинул столы с товаром и стал проповедовать в Храме, доходы семьи Анны серьезно сократились. С того самого момента Анна настаивал на необходимости ареста Иешуа, но Синедрион отказал ему.

Несмотря на покрытое морщинами лицо, Анна все так же выглядит статным мужчиной, рослым, с седыми до белизны волосами и длинной седой бородой. Его пурпурное одеяние стянуто ярким кроваво-красным поясом.

— Посмотри на Анну, — наклоняясь ко мне, говорит Шимон. — Прямо змея перед броском. Только и ждет удобного момента.

Каиафа поднимает руку, восстанавливая тишину в зале.

— Друзья мои, со всей определенностью заявляю, что мы должны сделать все возможное, чтобы предотвратить его казнь. Иехошуа бен Пантера чрезвычайно популярен в народе. Его казнь может спровоцировать восстание, которого мы боялись многие годы. А если это случится, будьте уверены, Рим ответит со всей своей ужасающей мощью. Теперь понимаете? Ерушалаим переполнен людьми, прибывшими на праздник. Погибнет множество невинных.

Шуршит ткань. Люди ерзают, сидя на своих местах, и перешептываются.

Иешуа стоит, не поднимая взгляда.

— Хочу задать вопрос, первосвященник, — говорит Гамлиэль, вставая.

Взгляды всех людей в зале устремляются на него.

— Знаю тебя, почтенный ученый Гамлиэль, — отвечает Каиафа согласно ритуалу.

— Ходит множество слухов. Давайте четко определим, какие цели стоят перед нами прямо сейчас. Исходя из сказанного тобой, я делаю вывод, что мы проводим предварительное расследование, необходимое для установления фактов и поисков стратегии защиты бен Пантеры… Это так?

— Именно.

Гамлиэль шумно выдыхает.

— Очень хорошо. Думаю, у всех нас дома полны родственников, прибывших издалека на великий праздник, и все мы хотим поскорее вернуться туда. Давайте выслушаем свидетелей.

Каиафа оборачивается к охранникам.

— Выведите вперед Ханоха бен Бани.

Охранники выводят некрасивого, низкорослого человека с черными, полусгнившими зубами. Его бурое одеяние грязно, из-под коричневого гиматия свисают засаленные черные волосы. Судя по всему, его подобрали где-то на улице. Он встает на колени перед Каиафой.

— Я ничего не делал, первосвященник, клянусь! — умоляюще говорит он.

— Ты здесь не для того, чтобы оправдываться, бен Бани, — отвечает ему Каиафа. — Ты должен дать показания насчет Иехошуа бен Пантеры. Ты сказал стражникам Храма, что провел последние два дня, слушая проповеди бен Пантеры в Храме. Ты хоть раз слышал, чтобы, он говорил о низвержении Рима?

Человечек поворачивается к Иешуа и смотрит на него широко открытыми глазами.

— Нет, первосвященник. Он никогда ничего такого не говорил. Он сказал, что разрушит Храм и в три дня восстановит его, и среди тех, кто был рядом со мной, были и такие, кто считал, что он применит насилие, чтобы добиться этого. В особенности зелоты. Но смысл его слов не в этом.

Старый Йоханан поднимает руку и снова встает.

— Знаю тебя, Йоханан бен Иаков, — говорит Каиафа, кивая.

— Ты когда-нибудь слышал от него слова о том, что в нем кровь царей, что он происходит из дома Давидова?

Ханох нервно дергает головой.

— Нет, он никогда такого не говорил. Но я слышал, как он спорил с фарисеями насчет машиаха.

— И что он говорил? — спрашивает Каиафа.

— Он спрашивал, не считают ли фарисеи, что машиах — сын Давидов. Когда они сказали «да», он ответил, что это бессмыслица, поскольку в священных книгах Давид именует машиаха Господом, а это значит, что машиах не может быть его сыном.[75]

По залу начинается перешептывание.

— Он когда-нибудь призывал к насилию? — спрашивает Йоханан, повышая голос, чтобы перекрыть шум. — Особенно в тот день, когда он спровоцировал бунт? Проповедовал ли он в Храме учение зелотов?

— Он сказал нам, что человек должен возлюбить врагов своих, — дрожащим голосом отвечает Ханох. — Благословлять их, а не проклинать. Я ничего не слышал о насилии.

— Ты видел, как он встречался с зелотами?

Бен Бани моргает.

— Он говорил со всеми, кто приходил к нему. Некоторые из них были зелотами. Но на этой неделе здесь половина людей либо зелоты, либо сочувствующие им.

Члены Совета тихо обсуждают сказанное им. Каиафа вступает в разговор.

— У кого еще есть вопросы к свидетелю? — спрашивает он.

— У меня, — говорит Шимон, вставая, его голубые глаза прищурены. — Бен Пантера когда-нибудь говорил, что он богоизбранный, о котором пророчествуется в священных книгах?

Ханох поворачивается к Иешуа, и его глаза светятся от счастья.

— Нет, но я верю в это, — тихо, с почтением говорит он. — Я был учеником Йоханана Крестителя. Когда его убили, я понял, что Иешуа бен Пантера — избранник народа Израилева, тот, кого мы ждали.

— Тот, кто низвергнет врагов наших и воцарится вовеки? — спрашивает Шимон.

— Да.

Рот Шимона искривляется в мерзкой ухмылке.

— В этом, я полагаю, и есть причина обвинения в государственной измене, — говорит он. — Ему и не надо провозглашать, что он из царского рода Давидова. Достаточно сказать, что он — Избранный, а остальное само собой разумеется. И Пилат может делать выводы о том, что он планирует низвергнуть Рим и стать нашим царем.

Мое сердце замирает. Шимон прав, я понимаю это. Государственная измена по отношению к Риму — очень скользкое обвинение. Его можно выдвинуть во многих случаях, начиная от оскорбления римского центуриона и заканчивая военным походом на Рим… или провозгласив себя царем, тем самым нарушив божественное право Тиберия Цезаря.

Шимон садится.

— Иехошуа бен Пантера, желаешь ли ты дать отвод свидетелю, либо задать ему встречный вопрос? — спрашивает Каиафа.

Иешуа хранит молчание.

— Охрана, уведите этого свидетеля и выведите вперед Делоса, сидонийца, — приказывает Каиафа.

Мужчина сам выходит вперед, не дожидаясь, пока его выведут охранники. Их такое поведение явно не радует, и они бросаются следом за ним. Делосу на вид лет двадцать пять, у него вытянутое худое лицо и блекло-золотистые волосы. На нем коричневая римская туника и белый гиматий.

— Я Делос, — говорит он, становясь перед Каиафой. — За давай свои вопросы.

Каиафа жестом, показывает охранникам, чтобы они немного отошли назад.

— Ты сказал стражникам, что прибыл сюда из Сидона со своей больной дочерью. Это…

— Да, — отвечает он. — Моя дочь была одержима тремя демонами. Я пришел, чтобы умолять Иешуа бен Пантеру изгнать их.

Йоханан поднимает руку, и Каиафа кивает ему.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы он говорил с зелотами? — спрашивает он.

— Нет.

К допросу подключается Каиафа.

— Он изгнал демонов из твоей дочери? — спрашивает он.

— Да, первосвященник. Моя дочь здорова, впервые за шесть лет ее жизни.

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы он говорил о том, что римские власти должны быть низвергнуты силой?