Оракулы перекрестков - Эдуард Шауров

На обширной запущенной территории старого города обитало двадцать восемь семей, двадцать восемь кланов ситтерской вольницы. Каждая семья объединяла от десяти до тридцати тысяч членов. Полноправным патриархом и главой семьи считался яфат — человек без имени (принимая на себя обязанности старшего в клане, он отдавал свое имя Яху, и упоминание этого имени расценивалось как тягчайшее оскорбление). Семья делились на пачки, пачки — на ячейки. Каждое подразделение имело своего командира. Ячейками управляли хутчи, пачками — пачи. Подчинение устанавливалось по принципу пирамиды. Под командой одного пача находилось от пяти до двенадцати хутчей. Каждая семья с кем-то враждовала или дружила. Этому вопросу Максуд уделил особенное внимание. Он говорил, кто с кем сотрудничает, кто держит нейтралитет, кто колеблется от неприязни до мелких стычек, кто ведет настоящую войну, а Бенджамиль старался запомнить всех этих Харли, Зиппо, Хьюго и Мицубиси. Чтобы врать без опаски, такие вещи надо было знать на память.

— А как же мой шараф? — поинтересовался Бен. — И твой за компанию?

— Человек с шарафом, — нимало ни смутившись, ответил Максуд, — должен быть честным, но гибким. Моей семье не будет вреда ни от тебя, ни от нашей маленькой лжи.

Бенджамиль подумал и был вынужден согласиться.

Сам Максуд был из Чероки. Его семья насчитывала примерно двадцать пять тысяч членов и считалась одной из самых авторитетных в Сити. Чероки находились в натянутых отношениях с пятью кланами, с четырьмя, в том числе с Бентли, имели прочные партнёрские связи. Так что, кроме списка врагов, Максуд перечислил фатару имена и внешние приметы самых заметных диспетчеров и пачей из Бентли. Мэй, в силу специфики своей профессии, обладал цепкой памятью, и довольно скоро он мог без запинки сказать, у кого из отцов клана кривая шея, а у кого на руке не хватает пальцев.

За разговором время бежало быстро, и Бенджамиль даже не заметил, как они добрались до затора. Вообще-то место осыпи было видно издалека, и Максуд предупреждал о нем загодя, но лишь подойдя шагов на сто, Бен увидел завал по-настоящему. Беспорядочная гора каменных обломков, поросшая ржавыми кустами перекрученной арматуры, перегораживала тоннель от пола до потолка. Чудовищная сила, расколовшая свод, засыпала широкий коридор тоннами каменной породы вперемешку с обломками перекрытия. Куски бетонных плит закопчёнными лохмотьями свисали вниз на ржавых нитях металлических сухожилий, словно шмотья живой плоти.

Изумлённый и подавленный видом разрушения, Бенджамиль остановился перед склоном подземной осыпи. Максуд стоял чуть позади, молча разглядывая завал. Похоже, вид каменного хаоса впечатлял и его.

— Здесь тоже когда-то была станция, её взорвали, когда строили стену, — сказал ситтер после продолжительного молчания. — Вон там, сбоку, — он указал вправо, — мы расчистили проход. Яфат много вбухал в это дело и сил, и крови. Теперь стопы с метро глаз не спустят, скорей всего ту станцию взорвут, как эту. Но секретная норка, Бен, — рот Максуда растянулся в довольной улыбке, — благодарение Яху, спасла мне жизнь. А моя жизнь дорого стоит, особенно сейчас.

«Моя тоже не дёшево», — обиженно подумал Бен.

У левой стены тоннеля действительно был проход. Бен и Максуд отодвинули два куска серого пластика, и перед ними открылся довольно просторный лаз, укреплённый изнутри рамами из сваренных попарно кусков рельса.

Двигаться внутри прохода можно было только согнувшись, но Бенджамиль уже давно оставил мысль об удобствах. Он осторожно карабкался вслед за Максом, холодея всякий раз, когда за хлипким настилом из разнообразного железного хлама ему чудилось зловещее похрустывание внутри многотонной горы каменных обломков.

Хотя завал простирался едва на пятьдесят метров, Бенджамиль выбрался наружу мокрый как мышь, с прилипшей к спине рубашкой, но теперь склон бетонной осыпи уже не казался ему таким зловещим, как раньше.

— Ну вот! — радостно сказал Максуд, разминая затёкшую шею. — Вот мы почти и дома.

«Почти» включало в себя ещё целый час пути. Самая первая после завала станция располагалась слишком близко от стены, пользоваться ею не имело смысла и было даже как будто рискованно.

— Дойдем до Морашасса, — решил Максуд. — Там безопасно и даже, может быть, дежурит кто-нибудь.

— Что такое Морашасс? — спросил Бен.

Максуд пожал плечами:

— Место так называется.

— Морашасс, — повторил Бен, запоминая. — Забавное название.

— Забавное, — согласился Макс. — Так все говорят, но никто не знает, что за слово такое. Просто название.

Морашасс походил на другие станции, но выглядел не столь запущенным. Или Бену это только казалось? По крайней мере следы на пыльном кафеле говорили о том, что люди бывают здесь немного чаще, чем раз в двести лет.

Максуд остановился у подножья хоботоподобной лестницы, поднял маску на лоб и, задрав голову, поглядел наверх. Лицо его сделалось торжественным. Он поочередно коснулся большим пальцем правой руки лба, подбородка, левого и правого уголка губ, и губы почти неслышно произнесли несколько фраз. Бенджамиль разобрал только: «Господи всемогущий, спасибо, что не оставил слугу твоего…» Затем Макс повернулся к Бену и сказал почти весело:

— Ну что, фатар, полезли из норы. — И добавил, постукав пальцем по задранной на лоб маске: — Снимай намордник, уже можно.

Бенджамиль стянул с лица низкочастотное устройство. Мир вокруг сделался тусклым и нечётким. Через несколько секунд глаза привыкли к неяркому, но зато естественному свету, и Бенджамиль с удивлением обнаружил, что плитка на стенах зеленоватая, а не серая и что вытертые стрелки на полу нанесены жёлтой краской. Он хотел сказать об этом Максу, но его спутник уже поднимался наверх, шагая через ступеньку.

Бенджамиль нагнал его только у самого выхода на поверхность. Яркий наружный свет резал глаза, и Бенджамиль шел за своим спутником, стараясь не отрывать взгляд от рубчатой поверхности ступенек. Поэтому, когда по ушам ударили уже знакомые звуки выстрелов и Максуд упал, Бен по инерции сделал еще два шага и только потом бросился на живот, едва не ткнувшись лицом в Максовы каблуки. «Господи! Неужели опять?!» — подумал он с отчаяньем. Но тут Максуд заорал:

— Шайтаса мацуд ибухама! Наша канцу, шаймута!

Стрельба прекратилась. Потом молодой и весёлый голос прокричал:

— Максу, сидака?! Фагаса кишир нантакуда!

— Аду! — отозвался Макс, поднимаясь на ноги.

— Чёрт-те что. — Бенджамиль сел на ступеньках и принялся отряхивать брюки.

Максуд повернул к нему радостное лицо.

— Всё на мази, дружище, — сказал он, понижая голос. — Это свои, наблюдатели. Я сам виноват, надо было сначала дать знак, а потом уже лезть наружу.

Максуд нагнулся к Бену почти вплотную, его широко расставленные глаза стали серьезными.

— Говори только на арси, и говори поменьше. Если чего не знаешь, лучше промолчи — никто не осудит. Не тушуйся, я буду рядом. — Он повернулся в сторону, откуда стреляли, и крикнул: — Здорово, чирки! Иду к вам. Я тут не один!

Наблюдателей оказалось двое: крепкий чернявый парень по имени Джавид и высокий сухой мужчина лет пятидесяти, назвавшийся Язвой. Поначалу Бенджамиль слегка ошалел от этой парочки, вернее, от их костюмов. Среди слайдов оконного три-М-проектора в рабочем кабинете Мэя имелся вид джунглей с тропическими птицами — попугаями, Бенджамиль включал его всего пару раз, он не любил студийных пейзажей, да и птицы были скорее всего биллектронными. Так вот, более всего эти двое походили на тропических попугаев. Синие штаны Джавида были порваны в двадцати местах и пестрели двумя десятками продетых сквозь дырки красных и зелёных платков; из-под коротких рукавов жёлтого френча торчали расстёгнутые манжеты красной рубахи, а на груди болталась целая связка камушков, монеток, просверленных гильз. Язва выглядел поприличнее, но тоже не без выдури: короткая шнурованная куртка с клёпаными рукавами, узкие нежно-оранжевые блестящие брюки и старинное выцветшее кепи с обрезанным наполовину козырьком. Это бело-красное кепи с половиной козырька особенно не вязалось с угрюмым, заросшим седой щетиной лицом «ситтерского бандита».

Бенджамилю почти не удивились, встретили его вполне благожелательно и даже дружелюбно, но без какого-либо видимого интереса. Максуд представил им своего фатара из Бентли, они пожали ему крест-накрест руки, и все остались довольны. Небольшой конфуз произошёл всего один раз и, к счастью, остался совершенно незамеченным. Когда, представляясь, Бенджамиль сказал:

— Бен.

Язва, изобразив на узких сухих губах подобие улыбки, ответил:

— Ясно, что бен. А звать-то как?

Бенджамиль, не знавший, что бенами в Сити зовут вообще всех Бентли, пришёл в замешательство.