Оракулы перекрестков - Эдуард Шауров

Женщина приподняла ладонями полные груди.

— Не сейчас, Вирджи!

Голос Максуда вернул Бенджамиля к реальности.

— Не сейчас, — повторил Максуд. — Он заглянет к тебе позже.

— Ловлю на слове. — Вирджи блеснула зубами и неслышно растворилась в полумраке.

— Служанки Господа, — понижая голос, сказал Макс. — Потом… если хочешь…

— Чего потом? — не понял Бен.

Несколько секунд они с Максом недоуменно смотрели друг на друга.

— Не важно… — наконец сказал Максуд. — Пошли в альтару.

«Куда пошли? — подумал Бен. — По-моему, впереди стена». Глаза его постепенно привыкли к плохому освещению, он сносно различал окружающее и видел, что дорожка из огоньков упиралась в тёмный монолит безо всяких намёков на дверь или коридор. Максуд был уже возле этой стены.

— Проклятье, — тихо говорил, щупая перед собой руками. — Сгорит здесь всё однажды к х…ям кукурузным… А! Вот!

И Бенджамиль увидел, как в непроницаемом мраке обозначился светлый треугольник.

— Сюда, — позвал Макс, заслоняя треугольник широкими плечами.

Как выяснилось, помещение храма Чероки состояло из нескольких частей. Тяжёлая занавесь из плотной ткани отделяла альтару от всего прочего. Широкий зал здесь сужался, переходя в зал поуже, с полом, приподнятым на три или четыре ступеньки. В глубине возвышения стояло огромное кресло с грудой тряпья, сваленной на сиденье, а по бокам от него — несколько грубо сваренных треног, увенчанных газовыми горелками, похожими на многохвостые бутоны тропических цветов. Здесь было ощутимо светлее, и Бенджамиль, остановившись посреди этой самой альтары, смог наконец осмотреться внимательнее. Внутренности храма, само собой, украшало великое множество рисунков: крылатые люди, кресты, беременные дамы, эрегированные члены и распахнутые вагины. Стрельбы и оторванных рук было ощутимо поменьше, зато Бенджамиль увидел здесь надписи. Художник, как смог, попытался запечатлеть сказанное на арси с помощью франглийских и вест-европейских букв. С трудом разбирая некоторые слова, Бенджамиль прочёл: «И воссияет власть Божья, и прахом падёт мирская…», «…Божья матерь грядущая, пречистая мыслями и желаньями своими…», «…Путь по светлой радуге…», «Славься, Разрушитель, путь начавший отсюда, и Зачинатель, путь начавший от края…». Вдоль стен храма, отсвечивая пыльными боками, громоздились несметные полчища пустых бутылок. Между колоннами гроздьями болтались пластиковые фаллоимитаторы, гирлянды пивных банок, стреляные гильзы на нитках. Всё это было странно и жутковато-забавно. Бенджамиль представил себе, как бравые мужчины с охапками искусственных членов быстро лазают по стенам, и его губы невольно растянула улыбка.

Громкий голос, отразившийся эхом от высокого свода, заставил Бенджамиля вздрогнуть:

— Отче преподобный! Благослови слугу Божьего Максуда, честного отпрыска из помета Чероки, и фатара его, Бенджамиля из помета Бентли!

Бенджамиль обернулся. Его друг уже стоял на возвышении в трёх шагах от кресла. Груда тряпья на сиденье вдруг шевельнулась, закряхтела и села, оказавшись невысоким замызганным старикашкой с синюшным опухшим лицом. Некоторое время старик молча сидел, покачиваясь из стороны в сторону, потом зыркнул на Максуда снизу вверх заплывшим глазом и проговорил хриплым, но отчётливым голосом:

— Чего надо, чирок? Ты кто?

— Я Максуд, преподобный отче, — сказал Макс терпеливо. — Ты меня знаешь.

Старик с сомнением воззрился на собеседника и стал медленно расцветать желтозубой улыбкой.

— А! Максик! Радуйся, сынок, — сказал он наконец. — Чего надо?

— И ты радуйся, отче, — ответил Макс. — Вот зашёл спасибо отжечь Господу и стекло освятить, как и собирался.

— Стекло принёс? — Глаза старика заблестели.

Вместо ответа Максуд поболтал бутылкой.

— Ага, — сказал старик.

Повозившись, он вытащил откуда-то из-за спины помятую металлическую кружку и протянул Максу:

— Давай!

Максуд открыл бутылку и щедро плеснул в подставленную тару. Старикашка пошевелил большим носом, раскрыл пасть с неровным частоколом длинных зубов и разом опрокинул в неё содержимое кружки. Сначала Бену показалось, что преподобного вот-вот стошнит, Максуд даже предусмотрительно отступил в сторону, но старикашка и не думал расставаться с проглоченным спиртным. Его покорёжило с полминуты, потом он крякнул и удовлетворённо заявил:

— Молодец, чирок. Люблю старое пятизвездочное пойло. От местной отравы с души воротит. Плесни ещё.

Максуд не замедлил исполнить его просьбу, и старикашка приложился вторично.

— Не рано ты собрался святить себе стекло? — спросил он, отставляя кружку в сторону. — Сколько тебе?

— Тридцать два, преподобный отче, — сказал Максуд. — Но полгода назад мне был знак. Ты сам велел приготовить стекло на всякий случай. А мне ведь из-под дерьмовой самогонки даром не надо, ты, преподобный, и сам знаешь.

«Если бы я, будучи в аутсайде или в „воротничке“, так часто повторял „преподобный“, то разорился бы на одних штрафах за нецензурщину», — подумал Бенджамиль, переступая с ноги на ногу.

— Знаки, знаки, — проговорил старик с лёгким раздражением в голосе, — ебн…сь все на этих знаках. Ладно, давай сюда свою драную бутылку. Сделаю, как просишь. Завтра забери. А это кого ты привёл? — Старик наконец заметил Бена.

— Скорее уж он меня привёл, — сказал Максуд. — Это мой фатар, отче. Его зовут Бенджамиль, он из Бентли. Он здорово выручил меня в буфере.

— Хороший у тебя фатар, — одобрил преподобный, внимательно рассматривавший Бенджамиля сквозь щёлки опухших век. — Друг до самой смерти. Иди сюда, Бенни из Бентли! Выпей стопку с глашатаем Божьим, окажи честь!

Максуд чуть заметно кивнул, и Бенджамилю волей-неволей пришлось подняться на три ступеньки и подойти к креслу.

— Где таблетки, отче? — спросил Максуд, озираясь по сторонам. — Хочу жгут поставить Яху и грядущей Богородице.

— Там. — Старик махнул куда-то в сторону. — В углу корзина.

Максуд, кивнув, шагнул прочь из освещённого круга, а Бенджамиль остановился возле кресла, не зная, что делать дальше. Ему было не по себе под взглядом весёлых слезящихся глазок. А старик лишь молча улыбался, скаля длинные зубы. Максуд где-то за спиной зашурудил по полу жестяной посудой и негромко щёлкнул зажигалкой. Бенджамилю хотелось обернуться, но он не мог отвести взгляда от лица преподобного. С минуту длилась эта игра в гляделки, потом старик усмехнулся и опустил глаза. Он завозился, отыскивая свою кружку. Заскрипела пробка, звонко забулькало в горлышке, и волшебная жидкость заплескала по металлическому донышку. Наполнив кружку едва не до самых краёв, преподобный молча протянул её Бену. Бен взял кружку и всё-таки обернулся на Макса. Тот стоял подле ступеней, держа в пальцах маленькую жестянку с колеблющимся огоньком, его умные, широко расставленные глаза смотрели на Бена внимательно и серьёзно. Неизвестно, что думал про себя Максуд, но Бенджамиль подумал, что пить придётся по-всякому. Он перевёл взгляд на преподобного, вернее, на его сизый, в красных прожилках нос, внутренне содрогнувшись, торжественно поднёс кружку к губам и сделал осторожный глоток.

— Треху, — почти неслышно сказал старик.

Бенджамиль проглотил обжигающую жидкость, хлебнул ещё раз и ещё.

«И всего-то! — подумал он с облегчением. — Если за весь вчерашний день я не подхватил никакой заразы, то уж сегодня не подхвачу и подавно».

Изрядно повеселевший Бен вернул старику наполовину опустевшую кружку. В это время за занавеской завозились. Бенджамиль опять обернулся и увидел входящего в альтару Джавида.

— Прости, отче, — сказал парень, слегка кланяясь и касаясь лба и подбородка. — Яфат хочет видеть Максуда.

— Пусть его, — отозвался преподобный. — Иди к яфату, Макс, да не забудь зайти за стеклом. А с твоим фатаром я ещё побеседую, если ты не против.

— Э… — Максуд на секунду смешался, но тут же взял себя в руки. — Как хочешь, преподобный. Бен, я пришлю за тобой кого-нибудь.

Максуд кинул на товарища многозначительный взгляд, перекрестился и вслед за Джавидом вышел из альтары.

Оставшись один на один с Бенджамилем, старик вдруг как-то помрачнел и насупился. Отхлёбывая из своей кружки, он поглядывал на своего невольного компаньона внимательно и сердито, будто пытался запомнить его лицо или разглядеть в нем какие-то неприметные черты, а когда Бенджамилю это стало надоедать, неожиданно заявил:

— Я чувствую в тебе силу, Бен из Бентли, вижу твою ауру, носом чую, что должен поцеловать твою обувь, но не стану. Ты мне не хозяин. Ты сам себе не хозяин. Хотя внутри у тебя костёр и я ощущаю его тепло. Что у тебя на уме, парень? Хотел бы я знать.

Старик залпом допил остатки спиртного и сказал проникновенно: