Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом - Тара Роси

Громадное тело медленно распалось, рассыпалось шелестящей листвой, застыло в шершавой коре, осело вечерней дымкой, канув средь трав и цветов. Обняв учителя, Баровит шепнул:

— Он ушёл.

— Поведёшь дружину домой, — пробурчал Демир. — На Полозове разойдёмся. Поскачете в Камул, я же — в Кийский острог…

— Нет, отец, — отстранив от себя воеводу, Зорька всмотрелся в помрачневшее лицо, — тебе деде велел в Камул воротаться. Думается, времени у нас мало, а успеть надобно многое, к тому же я не понял, что именно.

Вырвавшись из его рук, Демир попятился, хмурясь, прохрипел:

— Я всё сказал, выполняй. Али воля отцовская для тебя что слово пустое?

— А для тебя? — спокойно спросил старший дружинник.

Ничего не ответив, воевода стремительно зашагал вглубь леса.

Баровит подался было за ним, но остановился, решив, что сейчас разговор не задастся. Устало проведя рукой по глазам, почувствовал на себе родной взгляд, вздохнул:

— Выходи уже, довольно хорониться.

Раскидистые ветви отстранились, недовольно прошуршал кустарник, выпуская широкоплечего витязя. Волот неторопливо подошёл к другу, сжал его плечо.

— Я всё слышал, можешь не рассказывать.

— Слышал, да не видел, — пробурчал Баровит.

Изогнув бровь, Волот внимательно смотрел на него, ожидая разъяснений.

— Я не сказал о том отцу, не скажу Умиле. Посему меж нами оно останется… Деде, — пытаясь подобрать слова, Зорька нахмурился, — он как-то не так умер, неправильно.

Серые глаза прищурились, словно ловя какие-то неведомые знаки на лице друга. Волот молчал, не спеша с расспросами.

— Смерть в бою — воля Богов, смерть славная. Таких воинов, аки дед-Аким, Мара сама провожает в Ирий*. Да дед не явился во сне, не возник в мыслях, стоял предо мной, аки живой… Те, кто сами из жизни уходят, — молчат, говорить не могут, а он говорил… к тому же дед на то никогда бы не пошёл. Утопленники мокрые, от сгоревших дымом пахнет, — Баровит осёкся, пристальней взглянув на Волота. Помолчав, добавил: — Убиенные недожитые лета в межмирье дохаживают.

— Дед нас на главу выше, а мы с тобой не из малых, — нахмурился Бер, — да в плечах он сажень*. Кто мог осилить такого? Коли их много было, так то уже бой, а смерть в бою, аки ты сам сказал, — воля Богов.

— Как — мне неведомо, — скрестив на груди руки, пробурчал Зорька, — токмо думается, что деда убили. Убили подло, чем обрекли на скитание меж мирами. Теперича ему придётся забирать силу живых, а для столь доброй души то пытка.

Прерывисто вздохнув, Волот потёр лоб.

— Мда, о том теперича вряд ли узнаем.

— У няньки спросим, — бросил Баровит, всматриваясь в едва различимую тропку, по которой ушёл отец.

— Нянька в Арконе, — насторожился Волот.

— Нянька в Кийском остроге. Токмо о том, брат, окроме нас с тобой, знать никто не должен.

— Отчего?

— Так дед велел, — осёк Баровит и легонько толкнул Волота к тропке. — Поговори с отцом, уболтай в Камул воротаться. А я пока велю костры тушить да по ладьям рассаживаться, засиделись мы.

Кивнув, Волот направился за отцом, выглядывая его спину из-за стволов и ветвей.

Зорька неспешно вышел на поляну, окинул взором дружинных братьев. Костры шипели от льющейся из котелков воды, сворачивались лежаки, позвякивала утварь. Опустившись на землю, витязь потёр виски, голова гудела, холод разливался по телу. Недовольное бурчание Радмилы пробивалось через детский смех и басовые переливы мужских голосов — благословенная явь, осязаемая, привычная. Стараясь дышать ровнее, Баровит пытался оборвать связь с навью; передёрнув плечами, закрыл глаза. Кто-то приближался к нему, торопливо, едва слышно. Витязь не спешил оборачиваться, пытаясь прогнать холод. Ласковые руки коснулись плеч, заскользили к груди, кутая жаром.

— Озяб? — тепло дыхания коснулось шеи, заставив сердце учащённо биться.

Уткнувшись подбородком в плечо, Умила убрала с его лба тёмно-русую прядь, пригладила волосы.

— От Нави не так просто отогреться, — шепнул Баровит, наслаждаясь её близостью. Сцепив руки в замок, он пытался сохранять спокойствие. Одним Богам ведомо, как хотелось в такие мгновения ответить не меньшей лаской и каких сил стоило погасить это желание.

— Кто на сей раз? — ничему не удивляясь, словно Баровит встретил давнего знакомого, спросила омуженка.

Посмотрев на неё, витязь сжал девичью кисть.

— Деде.

В голубых глазах отразилась боль, губы сжались добела. Отстранившись, Умила осела на траву.

— Я надеялась, что он не меньше прадеда проживёт.

— Я тоже, — шепнул Баровит, прижав её к груди. Поглаживая золотистые волосы, закрыл глаза — она всё узнает, но после.

_____________________________________________________________________________

Лунница* — бронзовое, серебряное, реже золотое украшение в виде полумесяца.

Наворопник* — разведчик.

Гридня* (гридница) — большое помещение в княжеском дворце для дружинников.

Ирий* — рай Богов.

Сажень* (простая, малая) — старорусская единица измерения расстояния (152 см).

12. Град

Тучи — корабли Сварога, таящие в парусах небесную горечь, — серой грядой плыли над лесами, закрывая лик Хорса. Тишина сопровождала их, пряча под тяжёлым подолом трели птиц, шелест листвы. Мир замер, застыл, не желая вести счёт дням. Наслаждаясь покоем, Тара погрузилась в раздумья, ожидая, когда же Отец шумным ливнем смоет с её лика тени траура… Тишина, коя ещё нескоро вернётся в этот край.

Скрип ворот предшествовал степенному цокоту — две сотни коней покидали стойла, громко фыркая и вскидывая гривы. Чуя непогоду, скакуны тревожились, били копытами, не желая покидать тёплые конюшни. Та же печаль отражалась и на лицах хозяев — вместо того, чтобы полным ходом спешить в Тангут к семьям, им предстояло осесть в приграничной крепости. Но слова Акимовой дочери тревожили не меньше надвигающейся грозы и гнева жён. В глубине души каждый из тархтарских воинов понимал, что аримийские отряды не упустят возможности нанести удар.

— Ну, ничего, — говорили старшие товарищи, похлопывая по плечам молодых дружинников, — ариманы разок нос сюда сунут, мы в две дружины хвосты им накрутим, да боле неповадно будет. Воротятся они в свои края, а мы с чистой совестью — в Тангут. Думается, месяцем обойдёмся, не боле.

Так думал и воевода, потирая пушистые усы. Он недовольно зыркал на Рагдая, не отходящего от Роды; так ведь и проститься по-человечески не даст лысый ворчун. Вздохнув, Велибор глянул на отрока, поправляющего коню попону.

— Всё понял, Живец?

— Всё, — кивнул юноша. — Добрыне Силяновичу послание твоё вручу, семьи дружинников объеду… опосле ворочусь.

— Надобен ты здесь больно, — отмахнулся воевода, — пока ты взад-вперёд скакать будешь, мы уж сами воротимся. Посему будь при Добрыне.

— Ладно, батый, как скажешь, — улыбнулся отрок, запрыгивая в седло.

— Давай уж, — ухмыльнулся Велибор.

Махнув на прощанье, гонец выслал коня вперёд, поднимая клубы пыли. Впервые Велибору