Восстание в Кронштадте. 1921 год - Пол Аврич

к внезапным вспышкам против деспотизма. Та же традиция прослеживается в революции 1917 года, которая стала новым вариантом классического русского восстания вроде Пугачевского, которое Петр Гринев, герой А.С. Пушкина, характеризует как «бунт бессмысленный и беспощадный». А вот анархисты, максималисты и экстремисты левого крыла считали, что наконец-то свершилась «социальная революция». Они разделили свою судьбу с большевиками, чьи лозунги, частично заимствованные у синдикалистов и эсеров, соответствовали их настрою и стремлениям: «Земля крестьянам!», «Долой Временное правительство!», «Фабрики рабочим!». В качестве революционной программы они были ближе к народничеству, чем к марксизму, а потому ближе и понятнее русскому народу.

Однако после Октября Ленин и его партия, стремившиеся укрепить власть и спасти страну от хаоса, попытались направить Россию на путь централизма и авторитаризма. Их действия вступили в противоречие с желаниями крестьянства и рабочего класса, для которых само понятие «революция» уже означало децентрализацию и отсутствие авторитаризма. Народ хотел жить в децентрализованном обществе, основанном на местной инициативе и самоопределении. Крестьяне не видели разницы между «большевиками», избавившими их от дворян и помещиков и передавшими им землю, и «коммунистами», организовавшими государственные хозяйства и направившими продотряды в деревни. В 1917 году большевики обещали наступление анархо-народнического тысячелетия, но, захватив власть, вернулись на исходную позицию.

Вообще говоря, в русской революционной традиции просматриваются две противоположные тенденции. Одну, централистскую, нацеленную на смену старого порядка революционной диктатурой, представляли Ленин и его партия. Другую, ведущую к децентрализованному самоуправлению при отсутствии властных полномочий у правительства, представляли анархисты и эсеры. Кронштадт с его крестьянским партикуляризмом[186] и стихийными восстаниями относился ко второй категории.

Моряки, противники централизованного деспотизма, отвернулись от бывших союзников – большевиков – и их элитного государственного социализма. Они зашли так далеко, что заявили, будто большевистская программа не имеет никакого отношения к социализму. Для мятежников, как и для Бакунина, социализм без личной свободы и самоопределения был только новой формой тирании, в каком-то смысле даже худшей, чем предыдущая.

Это расхождение во взглядах на социализм и стало основой восстания, вспыхнувшего в марте 1921 года. Характерной особенностью большевизма было неверие в стихийную деятельность масс. Ленин считал, что рабочие и крестьяне или удовлетворятся частичными реформами, или, что хуже, станут жертвой реакционных сил. По его мнению, массы должны управляться «со стороны», убежденным революционным авангардом. Ситуацию в Кронштадте Ленин рассматривал с этой точки зрения. Из этого случая мы должны извлечь уроки, политические и экономические, сказал он, выступая на X съезде партии. Произошла «передвижка власти», и как бы она ни была вначале мала, как бы незначительны ни были поправки, которые делали кронштадтские матросы и рабочие, на самом деле беспартийные элементы служили здесь только ступенькой, мостиком, по которому явились белогвардейцы. В стране, где пролетариат составляет меньшинство, сказал Ленин, такая форма контрреволюции «более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые»[187].

Больше, чем чего бы то ни было иного, Ленин боялся «нового Пугачевского бунта». Он опасался, что тот же анархистски настроенный народ, который привел большевиков к власти, теперь отберет эту власть. Что делало моряков особенно опасными, в отличие от белых, – это то, что они подняли мятеж от имени Советов. Мятежники, как заметил Виктор Серж, душой и телом были привержены революции.

Моряки выражали волю народа и, естественно, вызывали сильное беспокойство большевистских лидеров. Ленин понимал всю привлекательность призывов мятежников для народа и подвергал их ожесточенным нападкам за «мелкобуржуазность» и «анархизм» с той же силой, с какой в свое время обрушивался на народников. В век централизованных государств и всей индустрии мечты о создании коммун и кустарных производств были не просто примитивны – реакционны. Вот почему для Ленина Кронштадт был опаснее Белой армии времен Гражданской войны. Если Кронштадт пойдет своим путем, рассуждал Ленин, это будет означать конец власти, разрушение единства. Это приведет к распаду страны на тысячи отдельных частей, затем наступит период хаоса и разобщенности, как в 1917 году, но на этот раз все будет направлено против существующего порядка. На смену придет другой централизованный режим, и скорее правый, чем левый, поскольку Россия не сможет выжить в состоянии анархии. Поэтому для Ленина все было предельно ясно: любой ценой следовало подавить мятеж.

Глава 6

ПОДАВЛЕНИЕ ВОССТАНИЯ

9 марта, после неудачного наступления на мятежную крепость, Каменев произнес речь на X съезде партии в Москве. Положение, сказал он, оказалось сложнее, чем представлялось, и поэтому подавить мятеж рано утром не удалось.

Первая атака была преждевременной. Стремясь подавить восстание, пока мятежники не получили помощь извне и восстание не перекинулось на материк, власти действовали излишне поспешно, не подготовившись должным образом. В результате большевики понесли тяжелые потери.

Теперь времени оставалось в обрез: вскоре должно было начаться таяние льда. Тухачевский в срочном порядке готовил второе наступление на Кронштадт. К театру военных действий подключили артиллерию и авиацию. На противоположном от Котлина берегу скапливались войска, переброшенные со всех концов страны: из Смоленска и Витебска, Рязани и Нижнего Новгорода прибывали батальоны курсантов и молодых коммунистов под пение « Интернационала», символизирующего их революционную преданность.

Для решающего штурма мятежной крепости части Красной армии пополнили опытными в военном деле, закаленными в борьбе коммунистами. Кроме того, массовую мобилизацию провел ЦК комсомола. Само собой разумеется, что это мощное пополнение значительно укрепило политико-моральное состояние всего личного состава частей, стоявших под Кронштадтом. Преданные власти полки прибыли с Украины и польского фронта, входившим в их состав людям разных национальностей было проще стрелять в мятежников, чем русским солдатам. Как заметил один обозреватель, против народа боролись коммунисты и инородцы.

Для оказания помощи в наступлении под Кронштадт прибыли Дыбенко, Федько, Конев и многие другие военные специалисты – командиры и комиссары, активные участники Гражданской войны. Дыбенко, известный большевик, бывший матрос-балтиец с «Петропавловска», в листовке, адресованной «старым товарищам матросам Кронштадта», осудил Петриченко, назвав его «полтавским кулаком», и призвал мятежников сложить оружие.

Правительство делало все возможное, чтобы убедить красноармейцев в том, что матросы – это контрреволюционеры, соответственно и их мятеж контрреволюционный. Средства массовой информации упорно настаивали, что мятежники «белого Кронштадта» действуют по указке эмиграции, при поддержке союзников. «Долой кронштадтских предателей. Кронштадт будет красным», – кричал заголовок одной из петроградских газет[188].

В Петрограде воцарилась тревожная тишина. Зиновьев, в попытке предотвратить вспышки в период подготовки новой атаки на Кронштадт, пообещал жителям города созвать общегородскую конференцию беспартийных рабочих и обуздать бюрократов в партии и правительстве.

Москва выражала все большую озабоченность положением в Кронштадте. 10 марта Троцкий вернулся в Москву, и его выступление на закрытом заседании X съезда партии было наполнено мрачными нотами. В тот же вечер около 300 делегатов вызвались отправиться на фронт. Стремясь доказать