Мадонна с пайковым хлебом - Мария Глушко

   — Карточки я на вас с Витькой получила, мукой забираю, правда, дают меньше, зато припек, то на то и выходит...

   Она стала рассказывать, как жила там, «на окопах», и что привезла пшена и семян, будет огород при доме заводить...

   — Ничего, теперь легче пойдет, посеем щавель да свеклу, нам бы только до первой зелени продержаться.

   Потом она спросила про Витюшку и скоро ли выпишут и все смотрела на Нину, как будто хотела еще о чем-то спросить да не решалась.

   — Я, тетя Женя, в доноры пойду, кровь сдавать. И работать пойду.

   Евгения Ивановна вздохнула.

   — Насчет работы — правильно, к людям надо жаться, люди пропасть не дадут, а чтоб кровь сдавать... Ты погляди на себя, в тебя саму ее вливать надо!

   Нина оставила два пирожка на ужин, сейчас ей хотелось пить, она глотнула из бутылки, ощутила знакомый, забытый уже вкус розового топленого молока, его не терпел Никитка, Лина бегала за ним с кружкой, уговаривала: «А сказку хочешь?.. Хочешь сказку?»

   — Писем мне не было? — дрогнувшим голосом спросила Евгения Ивановна. Нина увидела, как поползли книзу уголки ее губ, все лицо сделалось маленьким и скорбным.

   — При мне не было.

   — Выходит, опять «в потере», опять почту разбомбило... — невесело пошутила она.

   Она стояла, привалившись к дверному косяку, опустив плечи, маленькая, усталая, сложив на животе темные узловатые руки, и столько терпеливого горя было в этой ее позе, что сердце Нины рванулось к ней, как к родной.

   — Если б что случилось, уже сообщили бы, — сказала она.

   — И я так думаю... Ты ешь, ешь... Завтра еще что-нибудь принесу, мне два дня передыху дали.

   — Что бы я делала без вас? — тихо сказала Нина.

   Евгения Ивановна засмеялась, тронула ладонью

болячку.

. — То бы и делала. Не была бы тетя Женя, нашлась тетя Феня..г Кругом люди...

   Да, кругом люди, подумала Нина. "Что я без них?

Часть третья

40

   Словно надоело судьбе обрушивать на Нину удары, испытывать ее, и она принялась задабривать, осыпать милостями, как будто старалась искупить свою жестокость.

   Выйдя из' больницы, Нина на другой же день поехала на почтамт, и ей выдали пачку писем — от отца, от Никитки, от Виктора, от Маруси и телеграфный перевод от отца на тысячу рублей.

   Она прямо захлебнулась от радости — родные мои, милые, нет, не забыли! — с трудом удержалась, чтобы не вскрыть письма здесь же, на почте, ведь здесь, с Витюшкой на руках, все получилось бы кое-как, наспех, и она помчалась домой. Ликующее чувство удачи волновало ее, наконец-то она вырвалась из плена бед на простор жизни, в которой так по-мирному -светит золотое солнышко, и зеленеет трава, трепещут на деревьях листочки, и у людей такие добрые лица... В трамвае она ворковала с сыном, и какая-то женщина сказала, улыбнувшись: «Какой хорошенький мальчик...» Но Нина знала, что сказала она так от доброты, на самом деле большелобое, худенькое лицо Витющки с запавшими глазами чужим не могло казаться хорошеньким, но все равно ей стало радостно, и она ответно улыбнулась женщине—милая, добрая, знала бы она, как хорошо мне сейчас!

   Дома она сперва стала разглядывать почтовые штемпели, судя по ним, письма копились постепенно и долго лежали на почте, ведь их могли отправить обратно, и то, что не отправили, тоже было удачей. Нет, жизнь добра ко мне и всегда была доброй, и только по малодушию я роптала на нее...

   Первым она прочла письмо Никиты из Чкалова, он писал бестолково и разбросанно, Нина улыбнулась, читая его сползающие вниз строчки. Адрес Нины им сообщил отец, Никитка забрасывал ее вопросами: «Кто у тебя родился? Надеюсь, мировой пацан, мой племянник, когда он подрастет, я сделаю ему рогатку и куплю велосипед». О себе сообщал, что у него все в порядке, только ссорится с мачехой, которая заставляет его сидеть с Лийкой, а ему не хочется. «Карла (так он за глаза называл мачеху) собирается писать тебе письмо, она будет врать про меня, что я не хочу учиться, грублю и курю, но ты не верь!» И тут же признавался, что, конечно, иногда пропускает школу и получает плохие отметки, но «на фига нужен сейчас этот куб суммы двух чисел, если идет война?»! И насчет курения признавался, что просто балуется с мальчишками и вовсе не грубит, а просто он за справедливость... Под конец делился с Ниной своей тайной — «только смотри, никому!»— сушит сухари и скоро убежит на фронт.

   А в конце письма Никитка писал о самом главном: отец был ранен в ноги, лежал в госпитале, но сейчас уже ходит с палочкой...

   Ранен! Он был ранен!

   Запоздало испугавшись, она тут же вскрыла письмо отца — эти до боли знакомые островерхие буковки и это нежное, так не вязавшееся со всем его суровым обликом: «Дочурка моя ясноглазая, кралечка моя червонная...» И вопросы, вопросы. О себе сообщал скупо: «Фрицы подковали меня на обе ноги, но ты не горюй, я уже хожу».

   Папка мой, милый! Она вспомнила, как он носил ее больную на руках и пел глуховатым полушепотом: «Ты, милая дочурка моя, червонная кралечка ...»— и что-то теплое ворохнулось у нее под самым горлом. Папка, родной мой...

   «Шлю деньги, купи себе все необходимое, ты, конечно, обносилась, и малышке купи, мне просто не верится, что ты уже мама...»

   Нина улыбнулась—милый, милый, он не знает теперешних цен... Что ж, он воюет, а не торгует на толкучках, как я!

   Передохнув, Нина хотела взяться за 'письмо Виктора, но передумала, отложила его. Почему-то-она боялась этого письма.

   Маруся Крашенинникова писала, что работает на военном заводе, и сообщала ужасную весть: погибли Гена Коссе и Сережа Самоукин. Она переписывается с сокурсницами в Ижевске, оттуда узнала.

   Нина сидела, уронив на колени руки, вспомнила длинного нескладного Сергея, невысокого черноглазого Генку и как они пришли тогда, притащили ящик с книгами, чтоб она сберегла их... А Сергей тихо сказал: «Если туго придется ~ продай». Он был

добрый, Сережка, часто краснел, как девочка. Когда на катке она подвернула ногу, он тащил ее в раздевалку и приговаривал, как маленькой: «А плакать мы не будем, а до свадьбы у нас заживет...»

   Она вдруг нагнула голову, прижалась щекой к клеенке и заплакала. Впервые с того страшного голодного крика сына. Думала, что и плакать-то разучилась, но помягчело в душе, словно растопилась жесткая льдинка, и тихие слезы сползли на.сгол.

   Это была первая ее личная потеря на войне.

   Подал голос Витюшка, Нина стала кормить его. Уже работала детская молочная кухня — еще одна милость судьбы! — и Нина вчера получила -по рецепту маленькие бутылочки со смесями и киселем. На весь день, конечно, не хватало, и она по-преж- нему меняла Витюшкин хлеб на молоко.

   В комнатах было тепло, несмотря на май, Евгения Ивановна еще топила через день, чтобы просушить дом, «выгнать из углов сырость», как говорила она, и Нина распеленала сына, оставила в одной распашонке — так делали в больнице, — он лежал, гукая, вытягивая губы, болтал ручонками, мягкие, как пух, волосики мыском спускались на лоб, Нина причесала их набок, сказала:

   — А наш папка письмо нам прислал.

   Он скосил на нее глаза и улыбнулся своим беззубым ротиком, как будто понял ее слова.

   Она повертела в руках письмо от Виктора, не понимая, почему же не читает, чего боится, ведь его-то и должна была прочесть раньше других; рассматривала конверт и это знакомое заглавное «Н» в петельках... Руки почему-то дрожали, и вдруг она сразу надорвала конверт. «Дорогая Нина!» — и- опять «Н в петельках.

   «Дорогая Нина!» — Она передохнула и стала Читать дальше. О себе — мало: осенью у них выпуск и куда дальше, пока он не знал, — а все больше спрашивал. «Из писем отца и Веры знаю, что сына ты назвала Виктором, почему не Михаилом, как договорились?» «Из писем отца и Веры знаю, что ты ушла от наших, но почему?»

   «Из писем отца и Веры...» «Почему?» «Почему?» Тут были не просто вопросы, тут были упреки. Письмо оказалось не коротким и не длинным — средним. Не холодным, не теплым — средним. «Целую тебя и сына». Все.

   «Дорогая Нина!» — от этого веяло холодом, так он мог написать своей однокурснице или просто хорошей знакомой. И чни слова о том, как он пережил известие о смерти матери, ведь он так ее любил... И еще что-то, удивившее, ах, да: «...ты ушла от наших, но почему?» «Наши», значит, не объяснили. Хотелось перечитать письмо и сейчас же засесть за ответ, но она удержалась, спрятала конверт, взяла письмо Никитки.

   Он писал, как и в школьных тетрадках: первую строчку выводил ровненько, а дальше — кое-как, пренебрегая знаками препинания, лишь бы поскорее. «Она будет врать про меня», — как это похоже на него, улыбнулась Нин2. Сперва все отрицать, потом признавать одну свою вину за другой и представлять все так, что это вовсе и не вина, а просто стечение обстоятельств. «На фига нужен этот куб суммы, если идетвойна?» Мечтает, дурачок, убежать на фронт...