Тайна апостола Иакова - Альфредо Конде

— Ты привезла с собой террариум или полезешь на чердак за тем, что хранится у нас? — спросил Андрес.

— Я уже спустила его вниз, не беспокойся, — ответила Эухения, вынимая из рыбы хребет, чтобы положить на тарелку два филе блестящего белого мяса, оставив кусочек вкусной рыбки йоркширу.

Комиссар решил постараться не обращать на падчерицу особого внимания. Эухения разделила мясо на кусочки, а потом принялась большим и указательным пальцами крошить порцию, предназначенную для ее любимца.

— Петрушка! — позвала она, завершив подготовку, и тут же, словно из-под земли, возник ее песик, дружелюбно виляющий хвостом.

— Петрушка! Ну конечно, все для тебя, гребаная петрушка, — проворчал комиссар, увидев нелепого карлика. — Ради бога, Эухения, сними с него хотя бы бантик! — воскликнул он уже громко, не в силах сдержать раздражение.

Эухения не удостоила его ответом. Гордым, исполненным достоинства жестом она дала собачонке предназначенную ей порцию и тут же облизала пальцы.

— Мм… вкусно! — с наслаждением сказала она.

Главный комиссар полиции снова отвел глаза в сторону. Эта девица нарушала его душевную гармонию. Из обширного списка экстравагантных выходок, которые Эухения обычно демонстрировала в порядке релевантности, не хватало пока хождения по его дому в голом виде, а с наступлением подходящего времени года, или даже раньше, выхода в том же виде на открытую террасу, где, лежа на каменном выступе, она бы не переставала удивляться, «какие все-таки невежи здешние мужики: без конца на меня пялятся», а потом жаловаться, что в этом доме она не может делать все, что ей заблагорассудится.

«Разве это не мой дом, солнышко?» — нежно (надо отдать ей должное, всегда с неизменной нежностью) вопрошала она обычно в таких случаях главного комиссара контингента полицейских сил Компостелы.

Со всем этим Андресу Салорио предстояло мириться в ближайшие дни, пока не завершится очередная эскапада той, кого он все-таки, несмотря на все обременяющие дополнения, считал своей третьей женой.

— Как дела на любовном фронте? — решил он поинтересоваться, чтобы что-то спросить и на время отвлечься от мыслей о двух отвратительных тварях, которые неизвестно сколько дней будут беспрепятственно перемещаться по его жилищу.

— Ах, сердце мое, вся беда в том, что моя мать подцепила тебя раньше, чем я, — нежно и вкрадчиво проворковала девушка.

Андрес решил как можно быстрее приступить к еде, чтобы набитый рот помешал ему ляпнуть что-нибудь неподобающее.

Он прекрасно знал, какое значение придают карибские жители словам: крайне незначительное, по его мнению. Поэтому сказанное Эухенией ровным счетом ничего не значило. Но ему также было хорошо известно, какое значение придают тем же словам обитатели суровых галисийских краев: слишком большое, как он полагал. По крайней мере, именно такое значение придавал им он. Так что лучше ему было не вступать в словесный поединок с сей легкомысленной особой.

— Ты это делаешь, я хочу сказать, готовишь просто восхитительно, — заметил он, едва заглотнув первый кусок. — Бог мой, ну и деньки меня ожидают! — пробормотал он про себя, приступая ко второму.

Завершив трапезу, он откинулся на подголовник кресла и задремал. Его вернул к действительности телефонный звонок, на который он незамедлительно ответил.

— Шеф, вы дома?

— Подожди, я посмотрю. Где ты хочешь, чтобы я находился, сопляк, если звонишь мне на стационарный телефон?

Было очевидно, что проснулся он отнюдь не в лучшем настроении. Едва открыв глаза, он ощутил присутствие у своих ног твари, не вызывавшей у него, как мы знаем, ни малейшей симпатии.

— Дело в том, что я звонил на мобильный, но он выключен или вне зоны действия сети, — ответили ему.

Андрес взял телефон и убедился, что это было так. Он снова забыл его включить.

— Ну что там? — спросил он, не желая признаваться подчиненному в своей рассеянности.

— У нас новая проблема, — ответили ему на другом конце.

— Какая еще проблема?

— Новый труп.

— Где?

— На крыше собора.

— Где, ты сказал?

— На самом верху, на кровле. И это декан собора.

— Декан?

— Да, он самый. И там еще адвокатша.

Едва услышав новость, комиссар тут же встряхнулся ото сна и, пулей выскочив на улицу, бросился к собору. Все это начинало его сильно раздражать. Последнее, что он услышал, покидая жилище, был голос Эухении, спрашивающей его, что произошло.

— Мы с мамой договорились, что она будет мне звонить, и она очень рассердится, если я ничего не смогу ей рассказать, — услышал он, захлопывая дверь.

8

Компостела, 3 марта 2008 г., 17:30

Машина «скорой помощи», несколько полицейских машин на площади Обрадойро, а также кружащий над крышей собора вертолет привлекли внимание почти двух сотен любопытных, жаждавших узнать, что же происходит.

Андрес Салорио, запыхавшись, подбежал к Вратам Платериас и стал подниматься наверх. Добравшись до трифория, он понял, что больше не в состоянии продолжать восхождение, а посему уселся на ступеньку лестницы, дверь на которую в первый раз была открыта немногим более часа назад для того, чтобы Клара Айан, переступив ее порог, отправилась навстречу своей планиде.

А планида сия, похоже, — во всяком случае, в последние дни, — состояла в том, чтобы в самый неподходящий момент оказаться рядом с трупом. Порог, который она переступила, ни в малой степени не напоминал порог Святых Врат.

«Видно, придется мне пересмотреть свои отношения с этой заколдованной адвокатессой», — сказал себе комиссар, складывая пальцы в фигу, то есть просовывая большой палец между средним и указательным; как известно, сия не слишком приличная фигура помогает избежать разнообразных ведьмовских козней и прочих сглазов, но совершенно бесполезна в ситуации, которая в данный момент беспокоила комиссара, пожалуй, больше всего, — фига была бессильна против мучившей его одышки.

Если бы Андрес произнес то, о чем подумал, вслух, то при произошедшем у него сбое в дыхании с ним вполне мог бы случиться обморок. Салорио интуитивно ощущал эту угрозу, а посему следующее заклинание тоже сформулировал только мысленно.

«…и еще надо перестать курить сигары, немного похудеть и каждый день ходить пешком», — пообещал он себе, хотя на этот раз был убежден, что не сделает ни того, ни другого, ни третьего.

В это время в дверь просунулся полицейский агент.

— К вашим услугам, господин комиссар, — по-военному отрапортовал он, вытянувшись по стойке «смирно».

В Корпусе Национальной полиции Испании все еще сохраняются некоторые формальные нормы поведения, унаследованные от франкистской эпохи. Комиссар не считал это ни хорошим, ни плохим, но и полностью безразличным его такое поведение подчиненных не оставляло. Должна же как-то проявляться служебная субординация, черт побери, размышлял он обычно в случаях, когда подобное показное проявление иерархических отношений вызывало у него чувство неловкости.

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, — ответил он полицейскому, словно тот предлагал ему свою помощь. — Расскажите, что там наверху происходит.

Агент решил воспользоваться возможностью показать, чего он стоит, и не упустил ни одной детали. Приблизительно час назад экскурсовод собора, несколько жеманный молодой человек, приятель одного из каноников (что, разумеется, ни о чем не говорит, он упомянул данную деталь лишь на тот случай, если она может иметь хоть какое-то отношение к делу), довел адвокатессу до места, расположенного несколько выше того, где они сейчас находятся, поскольку декан собора зачем-то ждал ее на крыше.

Так вот, гид заметил, что адвокатесса пребывала в крайне нервозном состоянии; прежде чем притворить за собой дверь, он увидел, как она направляется к декану, который поджидал ее на вершине крыши, под самыми башнями-близнецами.

— Это все?

— Ну еще, похоже, нашлись свидетели из тех, что пили кофе на террасе кафе на площади Кинтана, которые слышали крики о помощи, но не могли различить, откуда они доносятся. Кто-то даже подумал, что это кричат монашки из Сан-Пайо-де-Антеальтарес.

Комиссар не смог сдержать улыбку. Одна из его прабабушек в середине XIX века была заточена в этот монастырь. У нее случилась любовь с человеком, который не пришелся ко двору в ее семействе. В память о ее пребывании окна, расположенные у лестницы, ведущей от гостиницы «Каса де ла Парра», так и остались заколоченными. Всякий раз, когда ей заколачивали одно окно, она открывала другое, чтобы возлюбленный мог проникнуть в лоно монастыря, равно как и в иное, гораздо более привлекательное для него.

«Да, она была исключительной женщиной, — сказал себе Андрес не без некоторой гордости. — Ей удалось добиться проведения реформ в ордене, аудиенции у папы, а по освобождении от обета она немедленно покинула монастырь».