Новый Мир ( № 5 2012) - Новый Мир Новый Мир

в снеговой пыли, в ледяном дожде, в торфяном аду?

Я умру, а свет мой будет еще не год

и не два разливаться в этом земном саду.

И откуда он берется всегда во мне,

словно в том колодце, где блещет звёзд отражённый свет,

на такой недосягаемой глубине,

что порою кажется: дна в человеке нет.

              *      *

                   *

Трамвайщицу подрезает джип.

Она от злости дрожит.

Смотрит вправо.

— Вот подумайте только! — кричит негромко, но зло,

Так, что запотевает стекло,

Проявляя рожицу. Радио гнусаво

Объявляет: “Яузская застава”.

Ей уже ворчат сограждане “открывай”.

Трамвайщица останавливает трамвай

И природу своей обиды не понимает,

Мелко-мелко губами перебирает,

Словно листает вчерашнюю книжку из магазина

“Заговоры. Проклятья. Народная медицина”.

              *      *

                   *

                         Галине Гампер

Стоя на краю базар-вокзала,

Выжидала визг товарняка.

Где-то рядом женщина сказала:

— Самый возраст — после сорока!

Только и писать — когда полтинник!

Только и плясать — когда каюк!

…И как будто вся она светильник,

Свет возник и всё простил вокруг.

В век дороговизны-дешевизны

Будьте же благословенны вы,

Женщины, дарившие мне в жизни

Щедрый миг родительской любви.

И пока, Пресветлая, грядёши,

Есть тебе помощницы вчерне:

Эти голубиные ладоши,

Это материнство обо мне…

Взгляд струил воинственную ласку,

Обрывал сомненья на корню…

А про инвалидную коляску

Я ни слова здесь не пророню.

              *      *

                   *

                          Питерскому поэту Гале Илюхиной

Округлив задымленный ротик,

По реке идет пароходик.

Он идёт, идёт, да устанет,

Крикнет крик и камушком канет.

Поминаньем небо печаля,

Не ходи по бережку, Галя.

Не сори цветами на моле,

Неспокойно синее море.

Не ходи туда, не сегодня —

Беспощадно лето Господне!

Обожрался илистый омут…

Что же они тонут и тонут?!

Что же они, Галя, сквозь воду

Не всплывут никак к небосводу,

Словно гладь морская — железна,

Словно даже дно у нас — бездна.

Девочка моя золотая!

Рыбьей чешуёй обрастая,

Ты перекрестилась водою:

В двадцать называться вдовою.

Думаешь, не чувствую, что ли,

Как ты рыбкой бьёшься от боли

На Ямском безжалостном пляже

Под ночные вновь репортажи…

           Корзинка для монет на могиле Бунина

С протянутой шапкой, безумен,

Бредёт от столба до столба

Иван Алексеевич Бунин

По Сент-Женевьев-де-Буа.

Подайте ему, пилигримы,

Он мертв, но и мёртвым на жизнь

Нужны ваши франки-сантимы,

Чтоб выдюжить смертный нажим.

Иван Алексеевич, вы ли?

Какие насмешки судьбы!

В могилах у нас — кладовые,

Но мы побросали гробы.

И ходит Иван Алексеич,

И кланяется за рубли

На русское кладбище, сиречь,

На ренту французской земли.

           Ольха

           1

По карнизу голубь сизый застучал,

Встрепенулся, первернулся, замолчал.

Смотрит в комнату, застыв, и с ходу — вжить —

Улетает, что увидел, доложить.

Ты московское животное, сизарь,

Я ни слова никому, не бойся, жарь!

Как, пригретый, к нам подгрёб грядущий хам.

Завтра сносит он Богоявленский храм [1] .

           2

— Маруся, — шепчет Иван Петрович, — я в Бога не верю.

Но, кажется, верю в то, что он был в дааавние времена.

Маруся, партия нас развела,

Я, Маруся, всю жизнь ощущаю потерю

И стремлюсь восстановить справедливость, она

В том, Маруся, чтобы ты мне сегодня дала.

Маруся уже лежит, ждет.

Маруся знает: у каждого свой завод.

И Петрович заводится. Цыц. Лежи и терпи.

Завтра поедем в родное логово,

В сельсовет поведу тебя, в деревенский,

А сейчас по шерсти меня потрепи.

Утречком сносим храм в Елохово,

Так называемый Богоявленский.

Праздник Сварога и Мокоши! Слышь,

Ты, Маруся, и мертвого воскресишь.

 Вот так мы его кувалдами! Вот так,

Войдём в него и разрушим, к черту, эту берлогу!

Сорок первый год, как-никак!

Ой, Маруся, хорошо, ей-богу.

Купола на Купалу грохочут звонче,

А я зубилом, а я молоточком по золотому раю…

Я, Маруся… я, Маруся, сейчас кончу.

Я, Маруся, кончаю…

                         3

Человек, разрушающий все на своем пути,

Засыпает сразу после разбоя.

Но Бога часто спасает война. К шести

Часам утра самолеты уже над тобою.

Человек уснул, насытившись ритуальным танцем

Тазобедрия, все-то в нем нелепо.

Снится ему Мария с агнцем

Посреди вертепа.

У ольхи-Елохи всполохи-скоморохи,

На паперти срамные пройдохи,

А она стоит с кульком, как икона, возле.

Кто, Елоховка, спас тебя, не Христос ли?

Сон у Петровича — не сон, истерия.

Он Марии вопрос задаёт прямой:

— Мой?

— Пушкина! — отвечает Мария.

              *      *

                   *

                         Володе Гандельсману

Верь всему и делай всё, что хочешь.

Цепь событий всё рассудит, и

ты поймешь, каких звенящих полчищ

полон глас небесного судьи.

Иов, это струпья? это трупы

детские и овцы полегли?

Верь всему, и Бог поднимет трапы,

приплывут в пустыню корабли.

И по новой — то дары, то смерти,

будет в цепи новое звено.

Бог всё стерпит, Иов — тоже стерпит,

ибо — в цепях, то-то и оно.

Скоро хмель садовый одичает.

Иов, это снова гром в степи

или Бог с проверкой?

                                 Отвечает:

— Всё равно. —

                                И бродит на цепи.

[1] Елоховский Богоявленский собор, в котором крестили младенца Александра Пушкина, был намечен к сносу — после заутрени 22 июня 1941 года.