Темные алтари - Димитр Гулев

и обойти Логерхейд-Ки с запада, но тогда яхта оказалась бы в мертвых водах залива, вдалеке от теплых течений, которые сейчас легко несли ее вдоль не слишком оживленного берега.

Они плыли, не останавливаясь, весь вчерашний день и всю ночь под низким, отягощенным звездами южным небом. К рассвету яхту окутало густым туманом, в котором только неутомимый Бэд мог ориентироваться, даже не глядя на компас. Потом подул утренний бриз, почувствовалось дыхание вод. Туман всколыхнулся, поредел, под плотной пеленой, застилавшей залив от края и до края, блеснула искрящаяся поверхность этого внутреннего моря. С каждой минутой небо над их головами казалось все более легким, поднималось все выше, пока наконец не стало совсем прозрачным, и вот уже солнце, окончательно прорвав предрассветное марево, залило ярким золотым светом всю необъятную ширь. Над Кейп-Сейблом и дальше к Эверглейдс-парку окончательно прояснилось — в бинокль можно было увидеть зеленые травы Эверглейдских болот, где индейцы-семинолы ловили аллигаторов для зоопарков штата{19}.

Со стороны освещенного солнцем борта внезапно закипела вода. Мелькнули и снова ушли в глубину серовато-маслянистые тела дельфинов. Они плыли быстро — легко догнали и перегнали яхту, — подолгу неслись под водой, но и в прозрачной глубине видны были их подвижные, мощно устремленные вперед силуэты; они мчались, беззаветно и доверчиво отдаваясь этому соревнованию с яхтой, тень которой (а может быть, и постукиванье двигателя под водой) говорила им о близости человека. Он и раньше замечал: дельфины любят показываться людям, пусть ненадолго, и явно стремятся обратить на себя внимание — очень уж лукаво светятся порой их круглые немигающие глазки; вот акулы — те, наоборот, норовят спрятаться, как прячутся в их пастях острые зубы, лодки они подстерегают всегда сзади, и спинные их плавники рассекают волны неожиданно, лишь когда они видят добычу.

Бэд тоже увидел дельфинов.

— Папа!{20} — крикнул он, выглянув из открытого окна рубки.

Бэд знал, что он давно заметил дельфинов, и крикнул просто так, чтобы выразить восторг, а может быть, напомнить о себе.

Он взглянул на смеющееся лицо юноши, увидел его так же, как видел под водой дельфинов и плавную дугу, которую выписывали их сильные, округлые тела в быстро скользящих мимо волнах. Он понимал дельфинов, больше того — испытывал к ним странную привязанность, словно и сам был дельфином — сильным и потому, наверное, великодушным, добрым, но одиноким, преследуемым хищными акулами, на которых он вроде бы не обращает никакого внимания, но ни на секунду не забывает об их присутствии. Никогда не избегал он поединков, соперничества. Наоборот, сам стремился к ним и, если рядом не было никого, с кем можно было потягаться, выискивал несуществующих или далеких противников. Победа его не слишком интересовала — не один раз он имел возможность убедиться в том, что честолюбие ему чуждо.

Какая же роковая сила заставляла его так яростно добиваться первенства — всюду и во всем, и прежде всего в главном, что составляет жизнь мужчины, — в профессии, долге, любви, охоте?

Он не признавал усталости, малодушия, страха.

Разум диктовал ему цели, железная воля неутомимо, день за днем воплощала их в дело, вечное, неутихающее беспокойство заряжало его неистощимой энергией. Только о годах своих он никогда не думал, годы существовали для него лишь как события, люди и судьбы, в которые он перевоплощался сотни раз, оставаясь самим собой, неизменным для всех времен и дорог, по которым ему довелось пройти.

Внизу, в кубрике, звякнул колокольчик, но его серебристый звон тут же поглотили белые надстройки яхты и массивная, красного дерева мебель салона.

Жюль приготовил завтрак.

Годы!

Что они такое, эти годы, собственно его годы, возраст?..

— Папа! — еще раз окликнул его Бэд из рубки.

Снова позвонил Жюль или это ему показалось?

Солнце уже припекало, море ослепительно сверкало вокруг, подвижное, сине-зеленое. Призрачно-туманный берег Эверглейдс-парка с его болотами и трясинами остался позади, все чаще виднелись высокие дома — в стекле и металле вспыхивали и тут же угасали яркие блики.

Яхта шла почти прямо на север, все ближе к земле, мимо островов, ограждающих глубокие гавани Форт-Майерса и Порт-Чарлетта. Вот уже несколько лет, как лавина курортников обрушилась и на западное побережье Флориды, продвигаясь все дальше к югу от Клируотера, Сент-Питерсберга, Тампы и Сарасоты{21}. Менялись очертания диких песчано-меловых берегов, и то тут, то там громоздились скопления многоэтажных отелей и призрачно-серебристые шары водных резервуаров, алюминиевое сияние которых было видно далеко из залива. И все же это оживление нельзя было даже сравнить с тем, что творилось в городах и отелях восточного побережья, битком набитого людьми и автомобилями, невыносимо шумного днем и еще более шумного ночью, побережья, где уже трудно было услышать могучий гул океана, облепленного целыми флотилиями судов и суденышек и затянутого маслянисто-радужной пленкой.

— Папа! — снова крикнул Бэд.

— Я слышу, Бэд! — отозвался с носа яхты седобородый плечистый человек.

Была середина апреля, солнце вставало над заливом, все раньше и раньше разрывая густую белую пелену испарений. Начиналось тропическое лето, теперь с каждым днем жара и духота будут становиться все нестерпимей; уже сейчас травы, кустарники, камыши на болотах приобрели нездоровый коричнево-горелый оттенок гнили, все чаще жгучее дыхание бесконечно тлеющего вечернего неба будет внезапно сменяться горячим ураганным ветром, сметающим песок с пляжей, пригибающим пальмы и бесконечными белыми лентами бороздящим вспененные волны. И все чаще его неукротимые порывы будут так же внезапно разрешаться тропическим ливнем, когда бешеные потоки, хлынув с потемневшего в минуту неба, укротят воду и сушу, и лишь пальмы будут оглушительно хлопать своими плотными, легкомысленно распластанными листьями.

— Иду, Бэд… — еле слышно, словно самому себе, прошептал он.

Но не двинулся с места.

Его зоркие голубые глаза все так же оглядывали простор — искрящееся море, высокую неожиданную синеву на севере — плотную, бледную, далекую. Там, в ее необъятности, над вечнозелеными хвойными лесами Висконсина, Мичигана и Иллинойса, открытыми дыханию Великих озер, сейчас, быть может, кружится снег — и опять, в который уже раз, медленно, властно, словно давно предчувствуемая боль, через годы и расстояния, через страсти, войны и судьбы, в которые он без устали вторгался (может быть, чтоб сохранить себя), возвращалась мысль о его собственном, о человеческом его возрасте.

Акул не было видно — возможно, они прятались. Дельфины, нырнув и промчавшись красивой дугой, выныривали далеко за правым