Надпись на сердце - Борис Привалов

— Простите, — обратился я к нему, — но мы с приятелями (приятелей я приплел для удобства) поспорили: за кого вы болеете? За «Торпедо» или за «Динамо»?

Мужчина в старомодном канотье улыбнулся. Лучи улыбки пролегли через щеки к углам прищуренных глаз.

— Вы все ошиблись, — сказал он. — Я болел не за команду. Я болел за судью. Судил матч мой друг, его сегодня смотрела квалификационная комиссия, и для него матч был решающим — повысят судейскую категорию или нет? Я сам бывший футбольный судья и знаю, как трудно — вдвойне трудно — судить такие ответственные матчи.

— Ваш друг проиграл или выиграл? — спросил я.

— Выиграл, — усмехнулся оригинальный болельщик. — И, по-моему, с хорошим счетом!

РЕФЛЕКС

Чтобы всякие намеки сразу притушить, я скажу так: фабрика наша работает хорошо, план выполняет досрочно, доход дает большой. Если не верите, могу с цифрами в руках доказать. По производству простой печени — месячное задание выполнено на сто семь процентов, по печени алкоголика — на сто пять. Головных мозгов выпустили почти вдвое сверх нормы. И вообще из всех фабрик, которые наглядные пособия делают, мы на первом месте.

А неприятности наши носили характер внутренний. Завелся у нас анонимщик. Ну, просто стихийное бедствие. Пишет на всех клевету и пишет. Задание по доносам выполняет и даже перевыполняет. Комиссии всякие ездят — из редакции, из прокуратуры, даже из Госконтроля. Потому хотя официально считается, что анонимщику веры нет и его писанину следует выбрасывать и сжигать, как заразу, но все-таки почему-то все гнусность эту читают, обсуждают и относятся к ней всерьез.

Директор наш, Николай Николаевич, очень высокий авторитет имел среди рабочего класса и даже бухгалтерии. Принципиальный человек — ежели подлизу какого-нибудь заметит, сразу вызывает редактора стенгазеты и говорит: вот, мол, так и так, имел место факт подхалимства, опиши в ближайшем номере с указанием фамилии. Распугал наш Николай Николаевич всех подхалимов — просто любо-дорого смотреть.

Сам он из старых папье-машистов, то есть прежде из папье-маше наглядные пособия клеил. Старики говорят, что лучше его во всей области никто селезенку и камни в печени не умел изобразить.

— Не та нынче селезенка! — вздыхали старики. — А взять камни в печени? Разве это печеночный камень? Булыжник это с улицы! А, взгляните, аппендикс? Смех один. Вот прежде, бывало, выдавались на-гора́ такие аппендиксы — пальчики оближешь!

Понятно, что когда пронесся слух, что Николаю Николаевичу в конце месяца стукнет шестьдесят лет, то стали планировать юбилей. Юбиляр об этом узнал и всякие торжественности запретил категорически.

Но запретить нам принести новорожденному поздравления — этого уж, конечно, никто не мог. Наш же скромняга Николай Николаевич взял да и уехал в отпуск, хотя стоял еще на дворе март — время, как известно, типично не курортное.

Мы послали ему по месту пребывания от коллектива телеграмму и отдельно — кто во что горазд — тоже стали посылать поздравления.

Потом очевидцы рассказывали, что директор был растроган, что весь санаторий его тоже поздравлял, и все получилось очень душевно и симпатично.

Николай Николаевич ответил большим письмом — прямо на местком. И там фамилии всех тех товарищей, кто его в индивидуальном порядке поздравил, были перечислены. Всех, кроме Нуликова. Народ удивился, потому Нуликов квитанцию показывал — двадцать пять слов общей сложностью в десять рублей!

Сам Нуликов был так огорчен, что даже бюллетень взял на два дня. И его работу по производству мозговых извилин пришлось мне делать — не срывать же график!

Когда директор прибыл из санатория, кто-то не удержался и сказал ему:

— Даже странно, Николай Николаевич, как вы, человек чуткий и с высшим образованием, забыли в своем ответе Нуликова упомянуть. Мучается человек до невозможности, даже норму не перевыполняет уже две недели.

— Не может быть! — забеспокоился директор. — Этого не может быть!

Он тут же достал из ящика стола все поздравительные телеграммы, общим числом тридцать штук, и мы прямо по списку проверили — Нуликова не было.

— Как же так? — сказал Нуликов страдающим голосом. — Да вот у меня даже квитанция есть... Двадцать пять слов... О деньгах я уже не говорю...

— Интересно, — директор взял квитанцию и полез в портфель. Вынимает оттуда еще одну телеграмму. Сверил квитанцию с номером.

— Она, — говорит. — Доставлена точно. Только гражданин Нуликов забыл под ней подписаться.

И видим мы: вместо имени-фамилии под телеграммой слова:

«Ваш доброжелатель».

Вот что значит рефлекс: привычка сработала.

С того дня у нас на фабрике гораздо легче дышать стало. И теперь все комиссии — от газет, прокуратуры и даже Госконтроля — в других местах работают, где еще нуликовых не удалось вывести на чистую водичку.

БЕЗ ОВАЦИЙ

Знаменитый советский скрипач, неоднократный победитель международных конкурсов, приехал с гастролями на далекий север. Играть ему приходилось в самых сложных условиях: и в небольших домиках перед несколькими десятками слушателей, и в холодных помещениях (ибо снаружи стоял такой мороз, что большой зал невозможно было натопить до нужной температуры), и в ярангах оленеводов.

— Больше всего мне запомнился первомайский концерт, — привычно щуря близорукие глаза, рассказывал мне скрипач. — Слушателей собралось много. Приехали с самых дальних стойбищ и деревень. Возле здания клуба стояло несколько сот оленьих упряжек. Начинаю концерт. Играю первый номер. Кончил. В зале тишина. Представляете — ни одного хлопка. Очевидно, не понравилось. Играю следующую вещь. Опять тишина. Что-то вроде легкого ветерка в конце номера — и все. Понимаете? Первый раз со мной случилось такое! Ну хоть бы один человек поддержал! Никто, никто не аплодирует. Смотрю на аккомпаниатора — он спокоен. Что такое? После третьего номера я спрашиваю пианиста: не кажется ли ему странным это обстоятельство?.. Знаете, что он мне ответил?

«Вы, — говорит, — близоруки и поэтому не видите, что делается в зале. У нас на сцене рефлекторы греют, а там холодно, и вся публика сидит в меховых варежках. Они аплодируют, не снимая их. Поэтому и звука никакого от хлопков нет... А успех большой — не волнуйтесь... Вот сейчас в зале потеплеет, зрители снимут рукавицы, и аплодисменты зазвучат на полную мощность.

ТЕАТРАЛЫ

Мы с приятелем пришли на премьеру и заскучали. Пьеса была переводная, из североамериканской жизни наших дней, но, несмотря на актуальность темы, вялая и нудная. Сзади нас сидела группа молодых людей, которая так живо интересовалась всем происходящим на сцене, так чутко реагировала на каждый жест актеров, на каждое их движение, что нам оставалось только вздыхать и завидовать.

— Вот, — шепнул мой приятель, — подросло новое поколение театралов, а мы с тобой отстали. Не понимаем интересов молодежи. Так же глупо, очевидно, себя чувствует человек, который сорок лет не был в кино: ему все кажется на экране странным, он не понимает, чем соседи восторгаются... Отцвели уж мы с тобой, братец.

А все внимание молодых зрителей по-прежнему было приковано к сцене. Их бинокли ни на секунду не отрывались от героев спектакля. Стоило новому персонажу появиться из-за кулис, как вся группа театралов замирала от благоговения, а кое-кто даже начинал что-то судорожно царапать в блокноте.

— Они, наверное, писать о спектакле будут, — шепнул я другу. — Вот молодцы!

Кончился первый акт. Несколько вялых хлопков раздалось где-то в районе директорской ложи. Но премьерная публика — это закаленные зрители, имеющие на своем боевом счету сотни, а то и тысячи спектаклей и просмотров, от них трудно ожидать бурного одобрения и вообще ярких эмоциональных проявлений. Поэтому вопрос остался открытым: кто прав? Мы или наши молодые соседи? Мы отстали, а всем представление нравится, или же... Но тут мы услышали разговор молодых театралов.

— Я так и не разглядела отделку на платье Элен, — разочарованно сказала самая хорошенькая из девушек. — У нее вдоль разреза на бедре вышивка или просто строчка? Но во всяком случае этот разрез я беру на вооружение — он идет к блондинкам.

— После третьего акта давайте хлопать сильнее, слышишь, Эдик? — распоряжалась другая. — Пускай актеры выходят побольше — может, удастся кое-что из фасонов сфотографировать.

— А этот жакетик, — сказал один из парней, — я зарисовал. Стильно получится! На танцплощадке все умрут от зависти!

— Театральные художники всегда имеют последние номера заграничных модных журналов, — объясняла хорошенькая девушка подошедшим знакомым. — Поэтому всегда нужно ходить на пьесы из иностранной жизни. И обязательно на премьеру — тогда мы успеваем схватить новинки первыми!