Блуждающие огни - Збигнев Домино

— Не вкладывай в мои уста слов, которых я не произносил, не приписывай мне мысли, которой у меня и в помине нет.

— Ну так, обвенчаете нас или нет?

— Не в моих силах отказаться исполнить долг священника.

— Я рад, что и на этот раз мы пришли к согласию. А венчаться надо обязательно в костеле?

— Господь повсюду с нами, сын мой.

— Понимаю. Поэтому, когда потребуется, я дам вам знать.

— Только, ради бога, будь осторожен, сын мой.

— Не волнуйтесь. У меня к вам еще одна просьба. Нет ли у вас возможности установить связь с Западом? Может, через какого-нибудь ксендза или через посольство? Вы ведь бываете в Варшаве.

— Да откуда же, сын мой! Прошу тебя, не втягивай меня в эти дела! Во-первых, я в них совсем не разбираюсь, а во-вторых, сейчас, в моем положении, когда в любой момент меня могут арестовать?

— Ну хорошо, хорошо. Что-то в последнее время вы стали чересчур трусливы.

— Человек несовершенен, сын мой, и ему свойственны недостатки.

Обходя стороной оживленные дороги и держась поближе к берегу реки, Рейтар направился в сторону Лап. Он делал лишний крюк, чтобы обезопасить себя. Небольшая болотистая речушка вела через село Петково прямо к реке Нарев, где и заканчивала свой короткий бег. Рейтар остался не удовлетворенным от встречи с ксендзом. Он почувствовал, что либо Патер перепуган, либо по каким-то другим причинам не проявлял особого желания к дальнейшему сотрудничеству. А ведь Рейтар хорошо помнил, как в прошлом этот ксендз посещал их лесные отряды, отправлял полевые богослужения, произносил проповеди, призывающие к борьбе с большевизмом. В его приходе всегда можно было укрыться, пополнить отряд провиантом и людьми, да и сам костел в Побеле неоднократно служил конспиративным пунктом связи. По сей день у стоящего рядом с костелом огромного креста у Рейтара был один из тайников. Перепугался ксендз, это уж точно. Если Элиашевич доберется до него, то ему несдобровать. Проклятые братья Добитко! Неужели выдадут всех? Раз явились добровольно, то выдадут, можно не сомневаться. Да, но что они знают конкретно? В данный момент немногое. Знают несколько старых, уже заброшенных схронов, могут рассказать о них, невелика потеря. Что еще? Людей знают. Да, это уже похуже, ведь органы могут устроить засады. Надо немедленно оповестить людей и категорически запретить им посещать родные места. Слава богу, что конспиративной сети они не знают. Поэтому органы не доберутся до нее, не внедрят своих агентов. А Кракусу надо врезать. Такая важная новость и доходит с таким опозданием. Чем занимаются его связные? Разложились небось, сидя в схронах, животы под перинами греют, а о своих обязанностях забыли. Самое время начать действовать — лето кончается, урожай собран.

Крестцы ржи, которые навели Рейтара на эту мысль, стройными рядами стояли вдоль всего его пути. Он шагал, засунув руки в карманы, внимательно оглядываясь по сторонам, далеко обходя густые заросли и овраги. Осторожно перейдя большак, миновал справа мерцающее огнями село Петково. В ночной тиши не было слышно никаких звуков, кроме доносящегося издалека спокойного побрехивания собак.

За Петково начались заболоченные луга и глубокие, поросшие камышом топи. Вспаханные поля остались по ту сторону большака. От болот потянуло холодом и гнилью. Под ногами хлюпала вода… Да, лето кончается. А как там мои управились с жатвой? Помог им кто, а может, наняли кого? Мать, наверное, горюет, что хозяйство приходит в упадок, Лидка надрывается от работы. Если бы был жив отец…

Старик Миньский, отец Рейтара, умер во время гитлеровской оккупации, и похоронили его не так, как подобало богатому шляхтичу. Поминки тоже справили не ахти какие, хотя сын и не пожалел кабана и выставил несколько бутылей самогону. Люди вспоминали старика Миньского по-всякому. До войны он долгое время служил старостой в гмине. Поэтому был известен на всю округу. С ним считались и ксендз, и помещик, и полицейский. У старосты была широкая натура, любил выпить, имел слабость к лошадям. Сына воспитывал в строгости, готовил к работе в хозяйстве, но тот заупрямился и после окончания гимназии поступил в военное училище. Если и простил ему старик своеволие, то только потому, что тот избрал кавалерию. Однако, когда сын вернулся домой после сентябрьской кампании[14] и отцу удалось спасти его от лагеря для военнопленных, старик, который заметно сдал за это время, решил приучить его к хозяйству. Но и на сей раз у него ничего не вышло из этой затеи.

Молодой Миньский с головой ушел в подпольную деятельность. Вскоре он стал командиром отряда самообороны всего повята. Все чаще в просторной, заросшей лиственницами усадьбе Миньских в Вальковой Гурке начали появляться одетые по-городскому молодые парни. Уединялись, спорили, выезжали на боевые операции, проводили учения. Старик Миньский не попрекал сына. Он думал, что тот борется за Польшу. По правде говоря, его удивляло, что эта борьба часто выливалась в пустую болтовню, в пьянку до упаду и стрельбу в воздух, но он ведь знал жизнь и мог понять грехи молодости. Валькова Гурка, расположенная вдали от основных дорог, скрывала подпольную деятельность сына от глаз немцев, которые редко наведывались в эти края. Не послушал Рейтар отцовского предсмертного наказа заняться хозяйством — голова у него была забита тогда совсем другим. Поэтому после смерти отца, хотя он и остался единственным наследником самого крупного в округе хозяйства (несовершеннолетняя сестра была не в счет), занимался им еще меньше, чем раньше.

Война заканчивалась. Армия Крайова готовилась к осуществлению плана «Буря». Перед подпоручником Рейтаром была поставлена задача захватить Ляск и провозгласить там власть, которая должна подчиняться Лондону. Заботы по хозяйству легли на плечи матери.

За короткий период между отступлением немцев и приходом Советской Армии в Ляске установилась власть, которая признавала лондонское эмигрантское правительство. Подпоручник Рейтар, возглавлявший отряд самообороны, успел даже создать повятовый полицейский участок. Но эта власть продержалась всего несколько дней. Первый советский военный комендант Ляска, не очень-то разбиравшийся в местных делах, относился к ней даже терпимо. Но, когда из Белостока приехали представители Польского комитета национального освобождения и привезли с собой воззвания и полномочия, все встало на свои места.

Под покровом ночи Рейтар увел верных ему людей в лес и оказался по другую сторону баррикад с новой, народной властью. Не прошло и нескольких месяцев, как сверкающий клинок сабли подпоручника Рейтара обагрился кровью. Первого секретаря повятового комитета ППР в Ляске местного каменщика Грабского Рейтар зарубил собственноручно натренированным, косым ударом сабли. С тех пор его домом стал лес. А тот, родной, окруженный лиственницами, с каждым днем приходил в упадок. Зарастали сорной травой поля, ушли от Миньских батраки, не получавшие оплаты за труд, а скот и лошадей пришлось продать, чтобы заплатить налоги и сдать обязательные поставки. На огромной, богатой в прошлом усадьбе в одиночку хлопотала старая, немощная мать. Сестра Лидка бросила все и уехала к родне в Варшаву.

Рейтар время от времени наведывался домой. Но эти визиты становились все более опасными, а потому редкими. Если в первые годы после освобождения, когда окрестности Вальковой Гурки почти полностью контролировались подпольем, Рейтар мог спокойно, даже всем отрядом, нагрянуть домой, то теперь едва он появлялся в этих местах, как Валькова Гурка сразу же блокировалась органами госбезопасности. Один раз он едва не попал в засаду, хитроумно устроенную Элиашевичем. В другой раз ему пришлось вступить в перестрелку с армейскими подразделениями и органами госбезопасности неподалеку от собственного дома. Из-за него у матери не было ни минуты покоя. Часто, причем в любое время суток, в дом Миньских могли нагрянуть с обыском. Взбешенный этим, Рейтар предпринимал попытки защитить свое родное гнездо. Дикими налетами жег, разорял дотла окрестные милицейские посты, устраивал в отместку засады на Элиашевича и его людей, но со временем вынужден был от этого отказаться — у тех было больше сил. Он пришел к выводу, что, чем дальше будет держаться от дома, тем скорее мать оставят в покое. Эта тактика оказалась верной, поскольку в последнее время, как ему доносили, Элиашевич и его люди все реже заглядывали в Валькову Гурку.

Впервые после войны Рейтар и Элиашевич встретились в июне сорок пятого года в Чешанце. Рейтар, переодетый в штатское, вместе со своей охраной приехал в городок, чтобы побродить по ярмарке, поговорить с людьми, а при случае и приглядеть для своего эскадрона несколько хороших лошадей. Элиашевич же возвращался через Чешанец домой.

Его далекий боевой путь шел от поселка Ленино до самого Берлина. Часто писал матери письма, но еще не видел ее. Случилось так, что прослужил всю войну в первом пехотном полку, и вместе с полком сразу же по возвращении с фронта был переброшен в район Белостока, почти что в родные края — в Бельский повят. Вскоре их должны были демобилизовать: ведь война-то закончилась. А пока поручник Элиашевич командовал ротой автоматчиков. Получив несколько дней отпуска, он решил наконец навестить мать. На чем был мундир из плотной хлопчатобумажной ткани, кирзовые сапоги, в руках — холщовый вещевой мешок, а в нем — всякая трофейная мелочь, матери в подарок. Крутился около крестьянских подвод, высматривая знакомых. Задержался, чтобы посмотреть живописную сценку покупки коня. Торг породистого, в яблоках, красавца жеребца, как видно, подходил к успешному завершению, так как продавец и покупатель ударили уже по рукам. Покупателем был не кто иной, как Влодек Миньский, которого Элиашевич видел последний раз в тридцать восьмом году, когда тот уезжал в военное училище. Подождав, пока Миньский рассчитался с мужиком, поручник подошел к нему сзади и хлопнул по плечу. Тот отскочил в сторону, но, сразу же узнав Элиашевича, рассмеялся и ударил картузом о землю.