Туннель в небе. Имею скафандр — готов путешествовать! - Роберт Хайнлайн

Половина веревки уже размоталась. Следовательно, я отошел от туннеля на добрых пятьдесят ярдов.

Веревка служила мне и ориентиром — когда она размотается полностью, я отойду на достаточное расстояние, как и хотела Мэмми. Вперед, Кип, вперед!

— Поспешай, парень! Больно уж холодно здесь! — прошептал «Оскар».

Я снова остановился. Не потерял ли я коробку? На ощупь я ее не чувствовал. Но в свете нашлемной фары увидел, что сжимаю ее правой рукой. Так держать! Я заторопился вперед, считая шаги. Один! Два! Три! Четыре!

Досчитав до сорока, я остановился, и, глянув вниз, понял, что вышел на самую высокую часть дороги, там, где она пересекала ручей. Примерно половина пути до места посадки корабля. Ручей — метановый, что ли? — сковал лед, и я понял, что ночь выдалась по-настоящему холодной.

Веревка размоталась уже почти вся. Можно считать, дошел до нужного места. Я опустил ее, осторожно подвинулся на середину дороги, встал на колени и попытался поставить коробочку рядом с собой. Но не сумел разогнуть пальцы. Я разжал их пальцами левой руки, высвободив коробку.

Дьявольский порыв ветра подхватил ее, и я еле успел ее схватить, чтобы она не укатилась. Потом обеими руками осторожно поставил коробочку перед собой. «Разработай свои пальцы, дружище. Постучи ладонями друг о друга», — пробормотал «Оскар».

Так я и сделал. Постепенно, со страшной болью, пальцы правой руки начали шевелиться. Неуклюже придерживая коробку девой рукой, я потянулся к ручке наверху. На ощупь я ее не чувствовал, но, как только ухитрился сжать ее пальцами, она сразу повернулась. Казалось, что коробочка ожила и замурлыкала.

Должно быть, я почувствовал вибрацию через перчатки и через скафандр — услышать-то я ее никак не мог. Я поспешно отпустил коробочку, неуклюже поднялся на ноги и немного отступил назад, чтобы можно было осветить, не нагибаясь, коробочку нашлемной фарой.

Я выполнил задачу, дело Мэмми было сделано, и, как я надеялся, вовремя. Останься у меня здравого смысла хотя бы столько, сколько есть у обыкновенной дверной ручки, я повернулся бы и рванул бы обратно в туннель еще быстрее, чем шел сюда. Но я смотрел как зачарованный на то, что происходило с коробкой.

Она, казалось, ожила, и из-под нее выросли три маленькие паучьи лапки. Она поднялась вверх и прочно стала на треножнике, примерно с фут высотой. Коробочка задрожала, и мне показалось, что ее вот-вот сдует, но паучьи лапки как будто вгрызались в поверхность дороги и держались прочно. Верх коробочки раскрылся, как цветок, развернувшийся футов на восемь в диаметре. Из него поднялся штырь, похожий на антенну; штырь покачался в разные стороны, как бы прицеливаясь, затем застыл, упершись в небо.

Включился маяк. Я уверен, что это включился маяк, хотя увидел всего лишь вспышку света. Свет, по всей видимости, был всего дишь безобидным побочным явлением мощнейшего импульса энергии — у Мэмми, наверное, не хватило оборудования и времени, чтобы устранить его или экранизировать. А я смотрел прямо на него.

Поляризаторы не срабатывают мгновенно. Поэтому вспышка ослепила меня.

Сначала я решил, что отключилась моя нашлемная фара, но потом понял, что просто не вижу ничего из-за закрывшей мне глаза зеленовато-пурпурной вспышки.

— Спокойно, парень. Это всего лишь результат раздражения глазной оболочки. Подожди, сейчас все пройдет.

— Я не могу ждать, я замерзну!

— Нащупай рукой веревку, она прикреплена к твоему поясу. Потяни ее.

Я сделал так, как посоветовал мне «Оскар»: нащупал веревку, повернулся и начал наматывать ее на руки. Веревка разбилась. Не порвалась, как обычно рвется веревка, а разбилась, как стекло. Наверное, к этому времени она как раз в стекло и превратилась. Нейлон и стекло плохо переносят холод.

Теперь я знаю, что такое «переохлаждение». Но тогда я знал только одно: оборвалась последняя нить, связывающая меня с жизнью. Я ничего не видел, ничего не слышал, я был один на голой платформе в миллиардах миль от родного дома, и ураган, вырвавшийся из бездны ледяного ада, выдувал последние искорки жизни из моего тела, которое уже почти ничего не чувствовало, кроме боли.

— «Оскар»!

— Я здесь, дружище! Ты справишься. Ну как, видишь что-нибудь?

— Нет!

— Ищи вход в туннель. Там включено освещение. Отключи нашлемную фару. Отключи, справишься! Там всего-то надо повернуть рычажок. Подними руку к правой стороне шлема.

Я так и сделал.

— Что-нибудь видишь?

— Пока нет.

— Поверни голову.

— Теперь что-то прояснилось!

— Красноватые неровные отблески, правда? Это вулкан. Вот и сориентировались, поворачивайся медленно, чтобы не упустить вход в туннель,

Я едва мог двигаться.

— Вот он!

— Порядок, теперь ты стоишь лицом к дому. Опустись на четвереньки и медленно ползи влево. Не поворачивайся, ты должен держаться по кромке дороги и ползти вдоль нее к туннелю.

Я встал на четвереньки. Поверхности дороги я руками не ощущал, но чувствовал, как на них и на ноги тяжестью навалился вес тела, они казались мне протезами. Край дороги я нашел левой рукой, вернее, моя левая рука проползла за кромку, и я чуть не рухнул вниз. Но удержался,

— Направление правильное?

— Да. Ты не развернулся, а просто сдвинулся вбок. Можешь поднять голову, чтобы найти туннель?

— Нет, разве что если подняться.

— Ни в коем случае! Включи снова нашлемную фару. Может, твои глаза уже пришли в норму.

Я с трудом поднял руку к правой стороне шлема и, наверное, задел рычаг, потому что неожиданно увидел перед собой круг света, расплывчатый и туманный в центре. Слева его разрезала кромка дороги.

— Молодец! Нет, не вставай, ты ослаб, и у тебя кружится голова, можешь упасть. Ползи. И считай. Туннель отсюда шагах в трехстах.

Я пополз, считая на ходу.

— Очень уж далеко, «Оскар». Доползем?

— Конечно! Что» по-твоему, мне очень хочется здесь оставаться?

— Я ведь останусь с тобой.

— Прекрати болтовню. Я из-за тебя со счета сбиваюсь! Тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь…

Мы продолжали ползти.

— Уже сотня. Начнем отсчитывать вторую. Сто один… Сто два… Сто три…

— Мне становится лучше, «Оскар». Теплее.

— Что?

— Теплее, говорю, становится.

— Ты не тепло чувствуешь, дубина ты стоеросовая, ты! Насмерть замерзаешь. Ползи быстрее! Нажми подбородком на клапан. Добавь воздуха. Ну же, нажми!

Я слишком устал, чтобы спорить. Я нажал клапан раза три-четыре, почувствовал, как воздух струей ударил мне в лицо.

— Двигаемся быстрее! Тоже скажет, тепло ему становится! Сто девять, сто десять… сто одиннадцать… сто двенадцать, да живее же!