Из тьмы веков - Идрис Базоркин

— Как это ты пойдешь ночью по ущелью? С ума сошла? Раз так, уж лучше я съезжу… В ночь и вернуться успею.

— Что ты! Что ты! Не молод ты, чтоб так по горам носиться! — испуганно воскликнула Наси. Она хорошо знала, как на мужа действует упоминание о возрасте. И действительно, Гойтемира как подменили. Он задвигался, засуетился.

— Поеду, — сказал он твердо. — А гостя не беспокой!

— А что я ему скажу?

— Как что? Накормишь, потом расскажешь, о чем мы договорились насчет Зору, и уложишь спать.

— Ну да! Тебя нет, нужен он мне здесь в доме! Пусть плетется к себе! Не так уж далеко!.. — Наси недовольно насупилась.

— Нельзя этого! — обозлился Гойтемир. — Человека позвали, не ребенок же он! А дома я или нет — никто не знает. Скажешь — позвали по делу. Старшина я. Мало ли что может быть! Вернусь, утром сам провожу его!

Наси снова вытерла глаза.

— Ну и голова у тебя! И сердце! Тобой меня наградившего Бога — славлю! Поезжай тогда, чтобы поскорее вернуться! Только умоляю: на опасных местах не гони! Будь осторожен! Я глаз не сомкну, пока тебя не увижу снова! — слышал Гойтемир взволнованный шепот жены.

По двору, освещенному окнами, заметалась фигура Наси. Она вынесла седло, сбрую, оружие Гойтемира. Оседлала коня. А когда он, крякнув, подскочил, чтобы сесть в седло, да зацепился ногой за высокую луку, перетащила его ногу на свою сторону и всунула в стремя. Уже у ворот она остановила его, вбежала в дом и вынесла кусок лепешки и вареного мяса.

— Ты же ничего не ел! — тихо сказала она, когда он хотел запротестовать. — Кто тебя увидит?!

И Гойтемир поехал, — держа в одной руке повод с плетью, в другой — мясо и лепешку.

— Побереги тебя Бог в пути! — донесся до него взволнованный шепот жены.

Когда Гойтемир скрылся за последней башней аула и цокот лошадиных копыт донесся уже с каменистой тропы, Наси всплеснула руками, беззвучно захохотала, хватаясь за бока, и побежала в дом, откуда доносился благостный голос Хасана. Войдя в кунацкую, она остановилась у дверей. Хасан перестал читать, поднял на нее глаза, в которых еще жила отрешенность от мирских забот. Он шепотом докончил молитву, не торопясь, перебросил оставшиеся шарики на четках и, поцеловав их, опустил в нагрудный карман.

— Если уже время, я могла бы внести еду. Кажется, пора подумать не только о душе, но и о теле… — сказала она, скромно опустив глаза и едва улыбаясь.

Хасан увидел ровную полоску ее необыкновенных зубов. Продолжая молитву, он кивком головы дал согласие, и Наси ушла в общую комнату, где ждала ее соседка.

Ужин был обильный и изысканный. Молодая отварная баранина с черемшовой подливой и галушками, баранья голова, грудинка и курдюк на отдельном деревянном блюде, вареники, творог в масле, жареные блины с начинкой — всего этого было подано на десятерых. Наконец Наси внесла индюка, за которым последовало особое лакомство — халва и чай с сахаром.

Хасан был тронут таким обилием угощения, но ел очень мало.

— Гость, кажется, боится растолстеть! — язвила Наси, принося обратно почти нетронутые блюда, на что соседка ответила, что умеренность в пище — признак благородства и воспитанности человека.

— Конечно! — не удержалась, чтобы не позлословить Наси. — К чему бобылю еда? На что ему силу тратить? На чтение книг? А настоящий мужик без мяса, что конь без овса, — борозды не вспашет!..

Соседка долго не могла успокоиться от смеха.

Посадив ее ужинать, Наси посетовала на то, что Гойтемир задерживается, и пошла к гостю. Неудобно было оставлять его одного до возвращения хозяина. Скромно сев около окна, чтобы ее легко можно было увидеть снаружи, она повела речь о Зору, ради чего Гойтемир и пригласил Хасана.

Хасан-хаджи слушал ее внимательно, но видно было, что он не ожидал этого разговора. Когда Наси умолкла, он сказал:

— То обстоятельство, которое вынуждает вас поторопиться, имеет большое значение. Я имею в виду Калоя… Но, если между ними есть любовь, вряд ли нужно расстраивать ее. Что из этого получается, нам хорошо известно. — Он пристально посмотрел на хозяйку. Прочитав в его взгляде печаль, она опустила голову. — Есть люди, к которым любовь приходит только раз. И если они теряют ее, это делает их несчастными на всю жизнь… Такой человек не может принести радость другому. Нам это тоже хорошо известно… Вот почему над тем, что вы желаете, надо подумать. Надо многое взвесить. Не зря говорят: сватай днем, да при факеле!

— Ты человек мудрый, — ответила Наси, услыхав тихие шаги за дверью. Она знала привычку своей соседки. — Вот поэтому мы и решили прибегнуть к твоему уму, к твоему совету… Но муж задерживается, а время позднее. Если разрешишь, я постелю постель, а утром вы с ним обсудите все это дело на свежую голову.

Она внесла рукомойник и, пока гость выходил во двор, постелила ему на нарах пышную постель.

Вернувшись, он совершил омовение и намаз. После этого Наси сдвинула в сторону сундук, под которым оказалась крышка люка, и, громко пожелав гостю доброй ночи, удалилась.

Вскоре в кунацкой погас свет. Наси и соседка еще некоторое время судачили, прибирая посуду. Потом и соседка ушла к себе, унося для детей лепешки, которыми, не скупясь, наделила ее Наси. Проводив женщину до калитки, Наси выпустила из ямы пса, принесла ему еду и закрылась в своей комнате. Некоторое время ее тень еще мелькала за окном, потом и в этом окне стало темно. Сон охватил горы, аул. Ничто не нарушало тишины.

Но в доме Гойтемира не спали. Хасан-хаджи глядел в едва заметное очертание окна и прислушивался к каждому шороху. Он пытался думать о том, что сказала ему Наси. Но мысли эти тотчас же улетучивались, и вместо них вставал ее образ. Цветущая, с глубокими ласковыми глазами, она чудилась ему там, у окна, где сидела весь этот вечер. Хасан, пытаясь избавиться от этого наваждения, читал молитву. Но Наси то улыбалась ему, сверкая ослепительными зубами, то грустно опускала глаза и вздыхала, и ему мерещилась ее высоко вздымающаяся грудь… Хасан мучился безмерным желанием и проклинал себя за то, что остался ночевать с ней под одной крышей.

Он понял, что в эту ночь ему уже не уснуть.

А в это время Наси заперла дверь, завесила платком окно, разделась возле своей кровати, умылась пахучим персидским мылом, которое Гойтемир подарил ей, оглядела себя при слабом свете и, накинув на голое тело широкое платье, опустилась через люк в нижний этаж, куда в холодное время загоняли скотину.

Закрыв выход из хлева на засов, она постояла, соображая что-то, потом поднялась в комнату по шаткой лесенке, раздула огонек в печке и, когда лучина вспыхнула, снова спустилась под пол.

При свете огня Наси оглядела все углы, еще раз проверила засов. Задув пламя, она подошла к другой лесенке, которая упиралась в люк кунацкой, встала на ступеньку, прислушалась… И, ничего не уловив, кроме стука своего сердца, улыбнулась…

Хасан-хаджи давно уже слышал шорох внизу. Это могли быть овцы или собака… Но когда в том месте, с которого вечером Наси сдвинула сундук, легонько скрипнув, зашевелилась половица, Хасан вздрогнул, сунул руку под подушку и сжал рукоять кинжала.

«Может, Гойтемир проведал что-нибудь и устроил ловушку?» Он замер, весь превратившись в слух. Это длилось мгновение. Люк бесшумно поднялся и прислонился к стене. Из него выскользнула женщина, Хасан узнал Наси, хотя в комнате было совсем темно. Он хотел вскочить, но не успел… Наси швырнула на стол платье и мгновенно очутилась у него под одеялом.

— Сумасшедшая! — прошептал Хасан.

— Посмотри, что делается… — с трепетным восторгом, так же тихо ответила она и прижала его руку к своему сердцу. Но Хасан не услышал биения его. Он задохнулся от ее близости…

Началась ночь. Длинная и короткая ночь. В их жизни таких было очень немного.

Небогатые родители отдали Хасана в медресе еще ребенком. А вышел он оттуда уже взрослым человеком. Голова его была полна изречений из священных книг и премудростью Ислама, а карманы пусты. Положение и средства пришли значительно позже. Но за это время его любимую девушку, которой он тоже нравился за красивые речи и мягкое обхождение, выдали замуж за богатого и влиятельного старика. Богач знал, что кто-то собирался сватать ее, но не посчитался с этим. Правда, старик не подозревал, как далеки были тайные связи Хасана со своей возлюбленной. Он не заметил последствий их и тогда, когда женился на ней. Но это не облегчило участь Хасана. Ему пришлось смириться с горькой судьбой, понять бесполезность неравной борьбы. Потом много раз Хасан имел возможность жениться. Ему намекали на это родственники очень неплохих, а иногда и богатых невест. Но он с грустью отвергал их. Только одна, только Наси существовала для него в мире. Только клятва добиться гибели Гойтемира была для него законом жизни.

Никто не знал об этом. От всех скрывал он горькое оскорбление и обиду. Много раз судьба сводила его на одной тропе с Гойтемиром. Но он не мог убить его, хотя и не был трусом. Он знал, что смерть человека не остается неоткрытой, а кровь — неотмщенной. Ему пришлось бы объяснить людям, за что он убил его, и признаться в том, что Гойтемир завладел его возлюбленной. А этого больше всего на свете боялся самолюбивый Хасан.