Новый Мир ( № 5 2013) - Новый Мир Новый Мир

У л ь я н о в. Я пробую писать его портрет. Ни освещение, ни поза, ни настроение Станиславского не благоприятствуют моему намерению. Я понимаю, что слишком поздно. Ничего не осталось от прежнего Станиславского, он весь поглощен своей рукописью. Я рассказываю ему о репетициях в студии, об Оперном театре его имени, о знакомых нам обоим режиссерах и актерах, но его ничто не может отвлечь. Я упоминаю имя Айседоры Дункан. «Авантюристка», — он произносит это слово бескровными губами, устремив глаза в тетрадь.

С т а н и с л а в с к и й. Теперь спросите меня: в чем счастье на земле? Познавая искусство в себе, познаешь природу, жизнь мира, смысл жизни, познаешь душу — талант! Выше этого счастья нет.

М и х о э л с. Как-то он спросил меня: «Как вы думаете, с чего начинается полет птицы?» Я ответил, что птица сначала расправляет крылья. «Ничего подобного, птице для полета, прежде всего, необходимо свободное дыхание, птица набирает воздух в грудную клетку, становится гордой и начинает лететь». В последние дни Станиславскому было трудно дышать, он жил с затрудненным дыханием…

С т а н и с л а в с к и й. Двадцать лет в театре… В течение почти четверти века изо дня в день приносить искусству беспрерывные большие и малые жертвы. Добровольно приносить себя в жертву, скрывать себя, делать невозможное, принять постриг, подчинить себя военной дисциплине, отдать весь талант и знания.

Д у х о в с к а я. В нем была жажда жизни: дожить до завершения своей работы, достигнуть цели своей жизни. Ему казалось чудом, что, не будучи ученым, он создает учение об искусстве. И эта жажда завершить свое дело заставляла его мучительно бояться, что он не успеет сделать этого. Поражали упорство и настойчивость, с какими он, больной и слабый, жадно ловил проблески вспыхивающей мысли и спешил скорей занести ее в тетрадь. Но все чаще и чаще мысль обрывалась, он беспомощно опускал руку, в которой держал тетрадь, и погружался в полузабытье…

ПРОЩАНИЕ СО СТАНИСЛАВСКИМ

С у ф л е р. Комната Совета и Правления не приготовлена: то есть трубы отопления открыты, жара несусветная, и недостаточно освещена. Воздух тяжелый. Это обычное явление на заседаниях — никогда и никем комната не готовится. Кто этим заведует и кто отвечает? В комнате Совета: витрины для трофеев — проведите рукой сверху — пылища. Не вытиралась давно. Лестница верхнего яруса: очень пыльно в пазах и в выступах. С лестницы верхнего яруса дверь на малую сцену отворена. Я вошел. Висят костюмы, бери что хочешь. Я обошел всю комнату и хотел уже уходить, но на всякий случай кликнул сторожа. Он тотчас явился и объяснил, что дверь отпирает для репетиции «Младости». Не знаю, назначена ли и была ли сегодняшняя репетиция, но думаю, что раз разрешено отворять дверь, — она будет всегда отворена и костюмы рискуют быть украденными. Предлагаю дверь запирать всегда и у входа с лестницы сделать звонок: первый, кто приходит на репетицию, звонит, а после последнего уходящего дверь запирается. Отнюдь нельзя решать вопроса по-бюрократически — запереть, мол, дверь, а актеры пусть ходят кругом.

С у л е р ж и ц к и й. Вы сделали то, что делает машинист, открывая регулятор и впуская пар котла в цилиндры. Пар и в котле — сила, но вся машина оживает и работает только тогда, когда сила эта переведена из котла в цилиндры.

Сильный только тот, кто сумел быть одиноким, и нужно быть одиноким, это правда, и тяжело это, — но покуда будут такие люди, как вы, никто не будет одинок.

ТИТР: Леопольд Сулержицкий.

С т а н и с л а в с к и й. Сулер принес с собой в театр огромный багаж свежего, живого духовного материала, прямо от земли. Он собирал его по всей России, которую он исходил вдоль и поперек, с котомкой за плечами; по всем морям, которые он переплыл не раз, по всем странам, которые он посетил во время своих кругосветных и иных путешествий. Только двух человек я могу назвать своими учениками — гениального Сулержицкого и Вахтангова.

С у ф л е р. На малой сцене — относительно прилично, но внутри шкафов сотрудников очень пыльно. Надо вытирать мокрой тряпкой, а уж потом и тряпкой с дезинфекцией. Костюмы на новой сцене висят не покрытые полотном. Пылятся и выгорают. Шкафчик с электрическими аппаратами, там тряпки, пыль, сор. Опасно для пожара. Сторож на месте.  В гладильной — как Бог нас бережет. Утюги включены — штепселями, раскалены до последней степени — на деревянной скамейке лежат кирпичики (меньше, чем размер утюгов). Не откладывая, надо у каменной стены устроить каменную полку специально для утюгов. И кого-нибудь назначить ответственным. В той же комнате — гладильной — стоит рукомойник. Он бездействует, испорчен. Казалось бы, нужно починить его. Нет. Из него сделали помойную яму и бросают всякую гадость. Прошел на колосники. Дверь открыта — ни души. Если что случится — кто предупредит... Не возложить ли надзор на сторожа малой сцены, который тут же — рядом. На лестнице, ведущей на колосники, — подоконник, провел рукой — столб пыли. Очевидно, давно не вытирали. На той же лестнице есть чулан драпировщика. Очевидно, там хранится какой-то материал, и довольно по нынешнему времени дорогой. Но оказывается, что загородка вся трясется, наверху огромная щель, через которую палкой легко вытаскивать все, что там лежит. У кого ключ? Сцена пуста. Никакой работы. Как странно. Все жмутся. В студиях пишут по углам, а на главной сцене — бегают крысы. Крыс, оказывается, никто не отравляет.

А. Ч е х о в. В Любимовке мне очень понравилось. Апрель и май достались мне тогда недешево, и вот мне сразу привалило, точно в награду за прошлое, так много покоя, здоровья, тепла, удовольствия, что я только руками развожу. И погода была хороша, и река была хороша, а дома питались и спали, точно как архиереи.

ТИТР: Антон Чехов.

С т а н и с л а в с к и й. «Сидя теперь за письменным столом, я перебираю все мелочи, интонации, жесты, взгляды милого и дорогого Антона Павловича. Вспоминаю все большие мысли, которые он бросал в разговоре, не напирая, не выставляя их и не придавая им значения. Вспоминаю все произошедшее между нами за время знакомства…»

С у ф л е р. Касса. У самого входа и по стенам Художественного театра нагло торгуют барышники. Нельзя ли отгонять? Касса не в безопасности:

1.Ключ у швейцара. Допустим, что он надежный, но ключ у него в кармане пальто. Что стоит его вытащить? Кто поручится, что он не передаст другому — ненадежному. Главное, зачем у швейцара ключ? Чтоб отворять дверь, стоит крикнуть в окно кассирше. У входа в кассу дверь ненадежна. Во-первых, стеклянная с дверкой, просунь руку и отворяй дверь. Ведь ключ у швейцара теряет свой смысл после этого. Нужно непременно болт. (Мне сказал специалист, что только болт гарантирует от взлома.)

2. Надо сделать вторую дверь внутри кассы (со временем и железную, так точно, как железную дверку и у окна кассы, — она небезопасна в пожарном отношении). Я не очень доверяю и несгораемому шкафу. Кажется, он старого типа. Те горят.

3. Сигнальные звонки, говорят, нередко не звонят, портятся (хотя их и проверяют). Почему так часто портятся?

4. Провода следует скрыть...

5. Весь ли день подле кассы есть мужчины? И сколько их? Не следует жалеть денег, чтоб сторожить деньги. Я бы поставил дежурных билетеров.

В а х т а н г о в. Мы молимся тому богу, молиться которому учит нас Константин Сергеевич, может быть, единственный на земле художник  театра, имеющий свое «отче наш» и жизнью своей оправдавший свое право сказать: «Молитесь так...»

ТИТР: Евгений Вахтангов.

С у ф л е р. Двор. В тупике, около бутафорской, снаружи сложены дрова около самой стены театра. Не опасно ли это? Стекла над воротами в сарае за мужскими уборными выбиты — не отсырели бы декорации. Надо вставить. Хорошо ли стерегут дрова на дворе. Там у сараев они уложены... и кажется, что так легко их красть.

М. Ч е х о в. Через некоторое время под влиянием возвратившихся болезненных ощущений я стал заикаться. Придя к Станиславскому, я сказал ему, что играть, по всей вероятности, больше не смогу. Выслушав меня, он встал и сказал: «В тот момент, когда я открою окно, вы перестанете заикаться».

Так оно и случилось. Я продолжал играть.

ТИТР: Михаил Чехов.

С у ф л е р. Декорационный сарай и мастерская. В первой комнате (столярная) при самом входе, налево, штепсель сломан и подпирается доской. Сломан он уже месяц тому назад, во время стрельбы. Говорилось неоднократно, надо ждать беды, чтобы Павел Николаевич наконец услышал мольбу. При соединении этой подпоркой была искра. Неужели ждать пожара? Во второй комнате, где декорационная, тоже давно сломан, и тоже штепсель, и тоже неоднократно говорено, и тоже ждут какого-нибудь случая, чтоб Павел Николаевич, наконец, откликнулся. Пока что штепсель пускают в ход с помощью щипцов металлических. В столярной направо, в углу, где тесно и сушится дерево, там топится плита (для клею). Закрышки (или заслонки) круглые плиты сломаны на несколько частей и теперь прикрываются отдельными кусочками, кирпичами. Остается большая дыра. Плита топится, дрова трещат, и искры могут вылететь из отверстия — и падать на дерево, которого много кругом. По-моему, в мастерской много какой-то завалящейся (и годной хорошей) мебели. По-моему, она там не вся для починки, а многие стулья за ненадобностью присвоили мастера как ветошь. Ее бы в склад, а при случае и в студию. Сторож при мастерской (кажется, Александр) был откомандирован сегодня на сцену в театр.  В 5 часов кончилась работа в мастерских, рабочие ушли, и мастерская стояла пустая. Приходи и бери. Хорошо, что сам Алекс догадался и пришел проведать. Уборные. Уборная Лужского, все 6 или 7 ламп, сколько там есть, горят вовсю — сторожа нет. Комната пуста. Уборная сотрудниц (женская). Костюмы висят, не завешенные полотном, и выгорают. Под сценой. Эл. сцена (для всего театра, подъезд и пр.). Все дверцы шкафа отперты, стекло разбито. Половики, для которых сделаны полати, валяются не сложенными по полу (опасно, ведь это — порох). Много лишней мебели в трюмах. По-моему, и такой, которая не нужна для текущего репертуара. Склад — костер. Опасно. Шкафы с платьем («Горя от ума», «Мудреца» и пр.) заперты на замок, но не на шпингалеты, и потому легко их отворить, и щели большие — пыль проходит. В самих шкафах платья не завешены полотнами. Какая это ошибка. Это очень оберегает платье от пыли. А в трюме ее так много.