Новый Мир ( № 5 2013) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был крупнее всех в отряде: его купол хлестали ветви деревьев на аллее, когда мы парами шли в столовую.
Солнышко.
Мне не нравилось, как он пахнет: мякоть тыквы вперемешку с ушной серой.
В отряде нас было двое очкариков; видимо, поэтому он решил, что мне нужна его компания.
“Артур, хочешь персик?”
Мне хотелось персик, но не из его мокрого пакета.
Однажды Олег Иванович погладил Солнышко по голове; я бы покраснел от унижения, а этот крутил своей башкой под рукой вожатого, как это делают собаки, подставляя живот для чесания.
Когда нашли огромную дохлую змею, все зажимали нос — только не Солнышко; вот держу пари, он балдел!..
Во время мертвого часа я намазал Солнышко зубной пастой; этот кретин улыбался во сне, словно ехал домой…
Мы сидели с мамой в беседке, он зачем-то ошивался неподалёку; мама спросила: “Твой друг?” — я помотал головой: “Еще чего!”
Уходя, мама насыпала ему горсть конфет из того, что принесла мне.
К нему ни разу никто не пришел.
Вот всё, что я помню про Солнышко.
Нас повезли на экскурсию в Ангрен, автобус сломался возле какого-то магазина, мы ринулись внутрь, в прохладу.
Магазин оказался большим: промтовары; какое-никакое развлечение.
Потом Олег Иванович крикнул: “в автобус!”, мы стали выходить наружу…
Витрина вспыхнула тысячью солнечных бликов — это Солнышко в нее влетел со всей своей дури.
Наверно, думал, что автобус уедет без него.
Он просто не увидел стекла и прошиб его белесой башкой.
Теперь она была красная, как спелый фрукт, утыканная треугольными осколками…
Я не помню черт его лица, не помню, во что он был одет, наверно, в шорты и майку, во что же еще? — но крик до сих пор стоит в моей голове.
Крик зарезанного существа.
Автобус увез Солнышко, мы остались возле лопнувшей витрины…
О чем мы говорили? Возможно, о том, что, если Солнышко не выживет, Олега Ивановича посадят — или это сказал продавец магазина?
Вскоре автобус вернулся за нами; салон был весь испачкан бурыми разводами, на полу туда-сюда перекатывалась лужа.
Если Солнышко умер, то зачем он жил своей бесцветной жизнью?
Через год я поехал в другой лагерь, санаторного типа; там на завтрак давали холосас и кислородную пенку.
Рауль Исфаханов. Начало
“Всё на свете является способом отвлечь нас от того единственного дела, ради которого мы здесь…” — услышал он однажды от мастера-шарлатана, привязывающего себя ежедневно к стулу: венскому, кстати, с круглой спинкой.
(Я пишу это — и мне хочется встать и начать мыть посуду.)
Он ждал холода и тоски, но день подарил ему солнце.
Уже много лет он приучает себя довольствоваться простыми человеческими радостями, которые не потому ли простые, что ни в малейшей степени не человеческие?
Является ли их причиной неожиданный сбой в череде природных явлений? память о рожденном и незабытом парадоксе? растущий и ежедневно целуемый живот жены? бескорыстный взгляд на чужую женщину? поиск красоты на порносайтах? искреннее действие любого порядка?
Необходима основа, необходимо основание — твердое и неотвратимое, как законы природы или смерть.
Он был во всем подобен тому шарлатану; навек приколотое к венскому стулу, его сознание ни на секунду не прекращало производить смыслы.
Оно тоже — как и всё остальное — мешало ему делать то, ради чего.
Когда единственное и главное дело закончено, становится очевидно, что оно вряд ли когда-нибудь начиналось.
Теперь понятно, что все эти годы он готовил себя к прекрасному и упорному, в высшей степени благодарному и действительно плодотворному, ибо требующему ежесекундных обоснований — недеянию.
Эдик Фишман. Уловленный ловец
“Как они устроены, эти, по едкому замечанию философа Ш, узкоплечие и широкобедрые существа!
Я понял, понял: решение в том, что они иные.
Начать с физиологии: всё в их теле служит идее повторения, репетиции.
По попе можно судить о груди, по губам — о рисунке вагины…
Пальцы рук — это их собственные ноги в миниатюре…
Если указательный палец на ноге длиннее большого — значит, женщина властна и не обижена интеллектом.
Торчащий наружу пупок говорит о повышенной истеричности, притопленный — о сексуальной возбудимости.
Близко посаженные глаза — о том, что она предаст тебя первой.
О, тут система, система!”
Женовед Фишман знал о женщинах всё.
Раз они другие, значит, необходимо их изучать — и не будешь застигнутым врасплох.
Однажды он обзавелся толстой тетрадью и принялся вносить туда свои наблюдения.
“Ирэна, 27, лиса (путает следы — часто меняет парфюм), в кафе платит за себя сама…
Катя, 30, между белкой и собакой: хорошо тренируемые рефлексы, инстинкт служения в конфликте с чувством собственничества…
Любовь, 23, недопроявленная лошадь (возможно, впрочем, будет жирафом), расстояние от… до… невероятно увеличено…”
В детстве он шил одежды оставшимся от матери куклам, а игрушечным машинкам и оружию предпочитал конструкторы и головоломки.
Теперь он — 40-летняя кошка, делающая один шаг навстречу мужчине и знающая, что оставшееся расстояние тот преодолеет сам.
Да-да, Эдик Фишман поменял пол — это было бы скучно, но здесь важна подоплека (иначе — стала бы я о нем так долго говорить?)…
Руслан Чустов. Единственный взгляд
“Объектив должен быть субъективным” — не самое экзотическое из его умозаключений.
Смирившись с приматом визуальности над иными способами постижения мира (себя), он взял в руки камеру.
Мы не слышим, не осязаем, не обоняем — мы только смотрим.
Зрение притягивает остальные чувства — таков генеральный знак времени, в которое мы заброшены, словно ведро на длинной и не очень прочной цепи…
Общий план: он на перекрестке, он снимает прохожих, пытаясь скрыть от них направление объектива.
Крупный план: он лжет, он подбирает слова оправдания, некто заставляет его удалить изображение с матрицы фотоаппарата.
Он не любит театр: как можно выдержать трехчасовое действие на одном среднем плане?..
Он придумал фильм; идея лежала на поверхности, однако никто так и не решился до сих пор ее подобрать.
Видимо, она считалась утопией: с технической точки зрения ее воплощение стало возможным не так давно (всё дело тут в методе : Эйзенштейн и Дзига Вертов посрамлены!).
Итак.
Фильм одной-единственной точки зрения.
Героиня в своей квартире; мы видим ровно то, что видит она: не только ее “взглядом”, но — буквально — ее глазами.
На глаза падает чёлка, героиня на неё дует.
Женщины моргают в полтора раза чаще, чем мужчины.
После нескольких минут фильма регулярное смаргивание героини становится для зрителей (возможно — только для женщин; это требует проверки) таким же незаметным, как и для нее самой.
Героиня смотрит в окно, героиня пишет письмо, героиня варит кофе, героиня ждет.
Ее саму мы можем увидеть лишь в зеркале, или в стекле окна, или в передней панели микроволновки — когда ее взгляд туда случайно упадет.
Но не раньше, чем через двадцать минут после начала фильма (зрителей нужно интриговать).
Звонок в дверь: пришел герой; на плече у него болтается фотоаппарат.
Между ними происходит разговор: наконец-то мы слышим ее голос.
Герои ругаются: это их последняя встреча.
Героиня в истерике; моргание учащается, слезы наворачиваются на линзу.
Герой вынимает фотоаппарат из кофра и направляет объектив на героиню.
Она захлопывает дверь у него перед носом.
Она идет к открытому окну.
Мы видим (общий план) вышедшего из подъезда героя; мы слышим оклик героини.
Полёт — падение.
Героиня мертва; камера покидает ее зрение и воспаряет над телом.
