СМЕРШ. Один в поле воин - Николай Лузан

Вам не уйти от кары».

Шпионское гнездо абвера оказалось засвеченным. Скандал вышел грандиозный. Из Варшавы из штаба «Вали 1» в Краснодар прикатила специальная комиссия и приступила к расследованию. Злоумышленника она не нашла, но меры приняла решительные. Штаб группы перебазировался в неприметное одноэтажное здание по улице Седина. Часть агентов отправили в лагерь для военнопленных, а самого Гесса увезли «протрезвляться» в Варшаву. Исполнять обязанности начальника абвергруппы 102 поручили обер-лейтенанту Бруно Штайну.

Глава десятая

Разлад в стане врага

После отъезда комиссии в Варшаву Штайн без раскачки взялся исправлять положение дел. Несмотря на новогодние праздники, он бросил все силы на формирование и подготовку разведывательно-диверсионных групп. Новый 1943 год для инструкторов и командного состава группы начался в бешенном рабочем темпе. Часть из них во главе с лейтенантом Рейхером в спешном порядке натаскивала из оставшихся курсантов будущих шпионов и диверсантов, другие под командой фельдфебеля Бокка поехали по лагерям военнопленных вербовать новые кадры, чтобы восполнить потери.

Петр оказался в одной группе с Бокком. Ей предстояла работа в краснодарском лагере военнопленных. К месту они выехали затемно. Позади остались изрешеченные снарядами мрачные остовы элеватора; за ними, в чистом поле, в предрассветном полумраке прорезалась зубчатая стена трехметрового деревянного забора. Почерневший от непогоды, он напоминал гнилые зубы. Над ним, по углам периметра, высились сторожевые вышки с часовыми. Мрачную, гнетущую атмосферу, которой, казалось, пропиталось все вокруг лагеря, усугубляла виселица. В назидание дерзким и непокорным, комендант лагеря приказал выставить ее перед воротами. На ней под порывами ветра покачивались тела четырех беглецов. Дважды в день, утром и вечером, когда колонны пленных уходили и возвращались с работ, они служили им жестоким напоминанием.

Ее вид подействовал и на инструкторов: болтовня стихла, а водитель за десяток метров до ворот нажал на клаксон. В караульной будке никто не пошевелился. Бокк, не горевший желанием покидать теплый салон автобуса и выходить на мороз, недовольно нахмурил брови и бросил водителю:

— Посигналь еще!

Тот исполнил распоряжение. На этот раз в припорошенном снегом оконце возникла хмурая физиономия, а на сторожевой вышке, нависавшей над въездом в лагерь, произошло движение. Скрипнула турель пулемета, и его ствол хищно нацелился на автобус. Прошла минута, а к автобусу никто не подошел.

— Зажравшиеся крысы! Лень задницу от лавки оторвать! — выругался Бокк, прихватил с собой папку с документами, выбрался из автобуса и поковылял к караулке.

Пока он с начальником караула утрясал вопрос о допуске инструкторов-вербовщиков на территорию лагеря, они сами лениво злословили и гадали, чем можно будет поживиться у пленных. Их циничный разговор рождал в Петре глухую ненависть к этим, потерявшим всякий человеческий облик шакалам, готовым под пустые обещания несчастным вытащить из этого земного ада, выманить то последнее, что не нашла и не отобрала лагерная охрана. От бессилия он заскрипел зубами, и в его памяти возникали изможденные, обмороженные лица. В их глазах ему чаще всего приходилось видеть холодное презрение к нему, такому же, как и они, русскому по крови. Каждый раз, попадая в лагерь, Петр пытался хоть как-то облегчить участь несчастных и предоставить им шанс вернуться к своим. Но одни отвергали предложения гитлеровского холуя — поступить на службу в абвер, а другие, кого ему с таким трудом удавалось склонить к этому, отсеивались позже. Охочий до всяких психологических штучек Райхдихт после тестирования, несмотря на возражения Петра, безжалостно отправлял их обратно в лагерь.

— Бюрократы чертовы! Пока в нос бумажкой не ткнешь, не пошевелятся! — гневный возглас Бокка, ввалившегося в автобус, поддержали остальные. Их голоса заглушили скрип ворот и остервенелый лай сторожевых псов. Покачиваясь на наледях, автобус вкатил на территорию лагеря. Он мало чем отличался от тех, в которых ранее побывал Петр. Приземистые, словно вросшие в землю, темные коробки дощатых бараков для военнопленных печально смотрели на мир забранными колючей проволокой оконцами. Пустынный земляной плац, утрамбованный тысячами ног, с неизменной трибуной занимал центральную часть лагеря. Здесь глазу не за что было зацепиться, она просматривалась и простреливалась со всех сторон. Совсем по-другому выглядела зона лагерной администрации — тут все напомнило эдакий пансионат для заслуженных наци. Аккуратные, выстроенные будто по линеечке здания управления лагеря, столовой и общежития походили на лубочные картинки. У каждого их них располагалась ажурная беседка, а перед штабом в летнее время бил фонтан. И если бы не два ряда колючей проволоки, отделявшие этот гитлеровский эдем от ада военнопленных, то непосвященный не мог и подумать, что за их стенами принимались самые чудовищные решения: кого из штрафников отправить на виселицу, а кого удушить в машинах-душегубках, занимавших специальный бокс.

На въезде в эту зону в автобус подсел дежурный по лагерю, и инструкторы проехали к штабу. Вместе с ним Бокк отправился на встречу с комендантом лагеря, а остальные пешком прошли к столовой. Это вызвало оживление среди инструкторов — они предвкушали сытный завтрак. Дармовая рабочая сила — военнопленные, которых лагерная администрация направо и налево сдавала внаем, позволяла ей жить на широкую ногу. В своих ожиданиях инструкторы не обманулись. В зале пахло настоящим, а не эрзац, кофе, а из кухни доносились аппетитные запахи жареного мяса. С появлением в столовой Бокка и заместителя коменданта лагеря все пришло в движение. Официантки выставили на стол холодец, домашние соления и блюдо с ломтями обжаренного мяса. Завершился завтрак неизменным кофе. За то время пока инструкторы уминали «лагерную пайку», в штрафном боксе были подготовлены места для их работы. После короткого перекура команда Бокка разошлась по кабинетам, и конвейер по вербовке агентов абвера пришел в движение.

Петру предстояло проработать военнопленных из блока «Ц» — 143 человека. Начал он, как обычно, с изучения картотеки. Учетная работа по общему и специальному контингенту лагерная администрация отработала до мелочей. Петр не стал углубляться в общие учеты. Его в первую очередь интересовал так называемый неблагонадежный элемент — те, кто не пал духом и предпринимал попытки к побегу. Среди них он надеялся подобрать тех, кто, оказавшись на советской стороне, не станет шпионить и взрывать, а придет к контрразведчикам с повинной. Таких отыскать было легко — правый верхний уголок карточки имел красный цвет, их оказалось семеро. Перечитав имевшийся на них материал, Петр остановил выбор на Иване Ковале. Две неудавшиеся попытки побега говорили сами за себя, и вряд ли бы его кандидатура нашла поддержку у Штайна, а тем более у Райхдихта. Для них он приготовил хоть и не бесспорный, но аргумент: при грамотно организованной работе дерзкие и строптивые становились самыми результативными агентами. Просмотр остальных 135 карточек занял у него еще полтора часа и позволил определиться с кругом будущих кандидатов.

Первым Петр вызвал на беседу Коваля. Надзиратель ввел его в кабинет и оставил их одних. Бывший старший сержант Красной армии держался без всякой робости. Крепкая фигура, которую не обломали два месяца лагерной жизни и отсидка в штрафном блоке, говорила о том, что сыну кузнеца было не привыкать переносить тяготы и лишения. Спокойное выражение лица свидетельствовало о выдержке и воле.

Шагнув вперед, Коваль представился:

— Заключенный номер…

— Садись! — остановил Петр и кивнул на табурет.

Коваль присел, оценивающим взглядом прошелся по нему и тут же спрятался за маской безразличия.

«Тертый калач, такого на мякине не проведешь. Что у тебя за душой так сразу и не узнаешь. Мусолить с тобой анкету и автобиографию — только терять время. Больше того, что написал, вряд ли скажешь. Надо начать с прямых колючих вопросов, вот тогда ты раскроешься», — определился с тактикой беседы Петр и цинично спросил:

— Как жизнь?

Коваль промолчал, но ухмылка на лице абверовца заела его, и с вызовом произнес:

— А шо, по моей роже незаметно.

— Трудно сказать. Я не видел, какая она у тебя была при большевиках.

— Не жаловался.

— Выходит, хорошо жилось? — продолжал допытываться Петр и, не услышав ответа, спросил: — А новому порядку служить хочешь?

— И-и-и я?! — опешил Коваль.

— Ну, не я же.

— Старостой в бараке, шоб потом в темном углу придушили.

— Нет, в абвере.

— Шпионом, что ли?

— Разведчиком.

— Шпион, разведчик, какая на хрен, разница, когда на сук вздернут.