Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47 - Татьяна Соломатина

— Э-э-э… — как-то не характерно для себя промямлила Марго. — А когда уже начнётся терапия?

— Она уже идёт, — холодно бросила психолог и продолжила заниматься своими делами.

— Каким это, простите, образом? — поинтересовалась Маргарита Андреевна. — Почему вы не задаёте мне вопросы?

— Вы сами должны сформулировать свой запрос, — с крайней степенью раздражения прокомментировала психолог, с видимым неудовольствием оторвавшись от монитора. — А если вы сидите и молчите — это ваши проблемы. Моё время стоит дорого!

— Мне… мне плохо, — наконец нашлась акушерка.

— Всем плохо! — отрезала визави. — Конкретней. Чего вы хотите от жизни?

— Да ничего я от жизни не хочу! Хочу, чтобы мир был во всём мире. И чтобы детишки в субсахариальной Африке не дохли от голода, — начала потихоньку звереть Маргарита Андреевна. — Хочу, чтобы всякая шваль, именующая себя специалистом и дерущая конский ценник за «терапевтический час», бляха муха, хотя бы на ноль один процент соответствовала заявленному! — она поднялась, нависла над «психологом» и захлопнула крышку лептопа. В этом не было необходимости, потому что тётка и так уже, раскрыв рот, пялилась исключительно и только на Маргариту Андреевну. Захлопнула — и пошла на выход.

— А деньги?! — требовательно выкрикнула вслед «психолог».

— Удивительная, непрошибаемая наглость! — резко обернулась Марго. — Вы вызываете моё искреннее восхищение! Даже лохующие рожающих на дому — хотя бы что-то делают! А тут протухшая баба принимает меня в клоповнике, аб-со-лют-но ничего не делает, но хочет денег!

— Да, вы потратили моё время!

— Что?! Ах ты курва! — перешла на повышенные тона Маргарита Андреевна. — Ах ты ж дрянь нечистоплотная! Да даже если бы у тебя была лицензия и кассовый аппарат — так хрен бы ты от меня денег добилась за такие, прости господи, «услуги»! Деньги?! А в налоговую на тебя, сука, не стукануть?! А участковому телегу не накатать?! Проживаешь наверняка не по договору, а баш на баш, знаем мы вас, таких прошмандовок.

Дверью съёмной развалюхи Маргарита Андреевна хлопнула от души. И ещё долго не могла успокоиться, шла к машине и громко возмущалась:

— Нет, надо же, какая наглость! Ни стыда ни совести!

Но, как это ни удивительно, визит к «психологу» помог. Помог вспомнить, что она сама, Маргарита Андреевна Шрамко, надо — железная леди. А надо — так и базарная баба. И лошадь, и бык, и мужик. И в силах справиться с великовозрастной дочуркой. Обязана. Святой долг! И перед собой. И перед Светкой. Ещё не поздно человеком стать!.. Не нравится? Твои проблемы. Денег высылать буду. Захочешь — приедешь к нам. Не захочешь — поплачу, но переживу.

Джон заваливал письмами, звонил по нескольку раз в день. Кое-как общаться они уже могли. Собственно, особых слов и не надо было. Скучаю, люблю, выходи-за-меня-замуж! Маргарита Андреевна собрала уже все бумаги, но отчего-то медлила…

Старая подруга набрала воздуха, как перед глубоким погружением.

— Таня, а теперь уже и медлить не очень могу, потому что…

— Да чего тут медлить! — перебила Мальцева. Завопила, вклинившись в крохотную паузу. Благо, была глубокая ночь и кабинет начмеда, находящийся в тиши административного крыла за дубовой дверью, гарантировал надёжную звукоизоляцию. — Если я когда-нибудь буду писать памятку для баб «про любовь» и как отличить её от всего остального, она будет начинаться так: «Есть один-единственный признак того, что он вас не любит: он на вас не женится!»

Маргарита Андреевна открыла было рот, но Татьяна Георгиевна властно оборвала её жестом, вскочила, закурила и нервно заходила взад-вперёд по кабинету, очевидно войдя в роль:

— Вот только не надо уже! Я слышу, как шуршат крылья и уже вылетают из вас гневные отповеди. Ерунда! Один-единственный признак того, что мужчина вас не любит: он на вас не женится! Всё! Уже можете заткнуться и есть своё «он женат», «у него дети», «у него обстоятельства», «он гражданин Марса» в одиночестве! И даже регулярно демонстрируемое желание жениться — не есть любовь. Потому что, демонстрируя желание жениться, он на вас не женится!

— Это ты о своём, что ли? — обрела голос поражённая внезапной горячностью подруги Маргарита Андреевна. — О Сёминых пожизненных «демонстрациях желания»?

— Да. И об этом тоже.

— Но ты же сама за него замуж не шла.

— Именно! — взмахнула Мальцева тлеющей сигаретой в опасной близости от собственного лица. — Не шла, потому что не люблю!.. Я не люблю Панина! Совершенно! — остановилась она внезапно и резко. — Он — прекрасный самец. Потрясающий образчик. В постели и в жизни. И отец потрясающий. Но я не люблю его! А он — не любит меня! Он всю жизнь любил не меня, а свою любовь ко мне! Как я сама не догадалась?! Не только не догадалась, но, когда мне об этом говорил Святогорский, я ещё и не поверила! И долго кричала на него, что мужику не пристало лясы об чужую койку точить… А это была совершеннейшая правда! И вот венцом за свою надрывную любовь к своей любви ко мне Сёма получил Мусю. То есть думает, что получил. Он не понимает, что Муся — другой человек. Не мой. И не его. Она наша дочь, но это ничего не значит для жизни самой Муси, кроме того, что на старте у неё хорошие, небедные, заботливые няньки и, хорошо бы, друзья в будущем. И более это не значит ничего!

Маргарита с опаской смотрела на подругу.

— Тебя с чего вдруг так прорвало? Накопилось?

— Да пойми ты! — Мальцева с яростью затушила бычок в пепельнице. — Не у меня накопилось! У всего мира накопилось! Тут нет никакого «своего» или «не своего». Это как закон всемирного тяготения — одинаково для всех. Незнание закона всемирного тяготения не освобождает незнающих от всемирного тяготения. Гравитационное поле любви таково, что любящие обязаны жениться безо всяких «если» и «когда». И твой Джонни тебя любит! Не выйдешь за него замуж — будешь дура! Ты его любишь?

— Да! — выдохнула Марго.

— Тогда, не выйдя замуж за него, ты будешь не только дура, но и преступница! Любовь так редко даётся людям! Реже, чем выиграть миллион долларов. Куда реже!

— Та-а-ань, — как-то жалостливо протянула давняя подруга.

— М-м? — вяло откликнулась Мальцева, выдохшаяся не столько от внезапной красноречивой тирады, сколько от навалившейся всей ясностью осознания правды: она не любит Панина.

— Я беременна.

— Да ты что! — ахнула Мальцева. — Я тебя поздравляю!

— Смех и грех! Ещё одна на старости лет… Я ещё не сказала Джону. Тебе вот. И… — Маргарита Андреевна ещё раз очень глубоко вдохнула и как в прорубь нырнула: — И Светке!.. Что тут началось! «Уедешь — прокляну! Я тебе не нужна, получается?! Новый ребёнок — новая кукла!.. Старую — на помойку!..» Всё в таком роде, с потоками грязи. Я уже, оказывается, должна в гроб лечь и крышкой накрыться, а не беременеть тут, как грязная вонючая потаскуха… Это бы всё я пережила. Не первый раз ругаемся. Но она потащила меня к адвокату. И выяснилось, что если я выйду замуж, рожу гражданина США, получу разрешение на работу и американское гражданство, то навсегда перекрою своей дочери путь в Соединённые Штаты Америки. Она уже совершеннолетняя. Для «воссоединения семьи» не годится. Или годится — но по апробированной еврейской линии, а у нас по всем родственникам, ищи-свищи, кого угодно обнаружить можно вплоть до эвенков. Но ни одного самого завалящего еврея. Тем более — еврейки. Адвокат очень убедительно говорила. И как я теперь должна?.. Как я могу бросить Светку одну? Она же моя единственная до-о-о-оченька… — Маргарита Андреевна окунула лицо в ладони, в свои натруженные многоопытные ладони, и заплакала тихо, как совсем маленькая девочка, которая не знает, кого она больше любит: маму или папу, — а её заставили выбирать; заскулила, как побитая ни за что собака.

Мальцева аж задохнулась.

— Какая гадость! Гадость!.. И глупость!.. Какая глупость!.. У меня же есть знакомые. Старики — давно граждане США, и наша с тобой ровесница-дочь к ним безо всяких осложнений гоняет в гости по два раза в год, да ещё и со взрослой уже внучкой… Но даже не это!.. Какая же дрянь твоя Светка! Ну и дрянь! — воскликнула Татьяна Георгиевна. — Как же так вышло, что у тебя выросла такая дочь?! Такая милая красивая девочка, а на самом деле… Боже мой, неужели и моя когда-нибудь так?! Рождаются такие… — Взгляд Мальцевой наткнулся на игрушку, припёртую Аркадием Петровичем. — Такие неваляшки! А потом — бах! — и Тамбовский пороховой завод!

— Что?! — Маргарита нервно хохотнула, не понимая подругу.

— Вот! Вот эта неваляшка! — с недоумением и даже со страхом Татьяна Георгиевна указала пальцем в угол, где стояла здоровенная пластмассовая огненно-красная игрушка. — Она сделана, — почему-то Мальцева перешла на зловещий шёпот, — на Тамбовском пороховом заводе!

Нервный хохот Маргариты Андреевны перешёл в нервный смех, и через минуту вслед за подругой захлёбывалась и сама Татьяна Георгиевна. Вдруг она резко прекратила смеяться и крикнула: