Женщины-масонки - Шарль Монселе

– Что ты, с ума сошла?

– Нет, не сошла, но сегодня утром, перед тем как отправиться к вам, я пробежала глазами уголовный кодекс.

– Уголовный кодекс?! Это еще зачем?

– Сейчас увидите! Известна ли вам статья триста восемьдесят пятая?

– Нет, черт побери!– вскричал граф.

– Так вот: в статье триста восемьдесят пятой недвусмысленно говорится о том, что лицо, повинное в краже со взломом, приговаривается к каторжным работам.

– В самом деле, это серьезно… И в конце концов две тысячи франков для меня не столь уж значительная сумма… я частенько давал по две тысячи франков беднякам… Но я заставил тебя сделать дурное дело – вот о чем я жалею! И потом… ко всем моим страданиям прибавится еще одно! Конечно, на эту тайну прольется страшный свет! Нет, рассудив здраво, я не хочу брать это письмо; оставь меня в покое.

– Это ваше последнее слово?

– Последнее.

– Что ж, ваше сиятельство, я унесу письмо обратно.

– И прекрасно сделаешь!

– А впрочем, мне ведь нетрудно будет продать его другим.

– Другим?– поспешно подхватил он возмущенным тоном.– Как? Неужели ты осмелишься?…

– Ну, раз уж я осмелилась его выкрасть… Должна же я, по крайней мере, получить выгоду за то, что сделала дурное дело!

– Ты бесстыдная мошенница!

– Это потому, что цена поднялась, ведь правда? – спросила она, отступая в сторону двери.

– Но…– пролепетал граф, протягивая к ней руки, словно желая удержать ее,– кому же ты рассчитываешь предложить подобную сделку?

– Кому?… Одному человеку, на долю которого выпало счастье заинтересовать барыню.

– Кто же это? – побледнев, спросил он.

Аукавая маленькая горничная снова подошла к нему и нарочито визгливым голосом произнесла:

– Например, господину Филиппу Бейлю!

– Филиппу Бейлю!

Граф д'Энгранд встал со стула.

– Опять это имя! – прошептал он.

Три или четыре раза он молча прошелся по кабинету, опустив голову.

Наконец он подошел к тому ящику, который уже открыл, и взял два банковских билета по тысяче франков каждый.

– На! – сказал он, бросая их Фанни.

И, протянув руку, в свою очередь, повелительно крикнул:

– Письмо!

– Вот оно, ваше сиятельство,– вытаскивая письмо из-за пазухи, сказала Фанни.

Он скорее вырвал, чем взял у нее письмо; он уже хотел развернуть его, когда его взгляд упал на маленькую служанку, которая постаралась как можно лучше спрятаться в углу комнаты; у него вырвался жест отвращения.

– Ступайте! – крикнул он, указывая на дверь.

Фанни не заставила его повторять приказание.

Как только граф д'Энгранд остался один, он быстро развернул письмо, которое обошлось ему в две тысячи франков.

Оно было предельно кратким:

«Приказ Мишель-Анне Лаклавери, именуемой Пандорой, разорить г-на Филиппа Бейля в трехмесячный срок, начиная с сегодняшнего дня. Париж, 25 июля».

Вместо подписи был напечатанный красным девиз, тот самый девиз, который, как мы уже видели, был оттиснут воском на конверте:

Раз пять или шесть перечитал граф это странное послание, каждый раз выражая все более и более глубокое удивление.

– Фанни была права,– наконец сказал он себе,– две тысячи франков – не столь уж высокая цена за такое письмецо.

Несколько часов спустя граф д'Энгранд, верный своему слову, уже был на пути в Испанию.

IV

ПИСЬМА ФИЛИППА БЕЙЛЯ ЕГО ДРУГУ ЛЕОПОЛЬДУ N.

«2 октября.

Мой милый Леопольд, эта неделя была для меня неудачной; со мной случилось нечто самое непредвиденное, самое смехотворное и самое постыдное из всего, что только можно себе представить. Даже в беседе наедине с тобой я не знаю, с чего начать мой рассказ. Но я постараюсь быть как можно менее глупым.

Ты, конечно, помнишь, что в последнем письме я говорил тебе о месте секретаря посольства, которое было мне обещано наверняка. Все шло как по маслу: у меня был только один конкурент, бравый Шарль де Н., о котором я, кажется, упомянул в предыдущем письме. Правда, он, со своей стороны, нажал на все рычаги аристократического предместья, пустил в ход все влияние господ в туфлях с пряжками, другими словами – господ старого режима. На моей же стороне, как всегда, были банки и до некоторой степени заводы. Наконец, наши шансы сравнялись; не оставалось другого выхода, как только назвать нас обоих.

Накануне того дня, когда министр должен был высказать свое мнение по этому поводу, я принял решение: я отправился к Шарлю. «Я пришел к тебе с одним предложением,– сказал ему я.– С каким? – Шансы у нас равные, а надежды общие.– Это верно.– Завтра министр подписывает назначение одного из нас, и, откровенно говоря, я не слишком ему доверяю.– Я доверяю ему не больше, чем ты.– Хочешь, чтобы судьба распорядилась раньше него?– Как так?– спросил Шарль.– Мы подбросим монету; тот из нас, чьи ожидания она обманет, выйдет из борьбы и добровольно подпишет отказ от своих претензий.– Ну, а дальше? – Остальное нетрудно угадать. Тот, кто завтра утром представится министру с отказом своего конкурента в кармане, разумеется, займет оспариваемое место. Что ты на это скажешь? – Да, это мысль,– сказал Шарль,– но…– Что «но»? – Я несчастлив в игре,– со смехом объявил он.– Ба! Я был счастлив в игре слишком долго, чтобы не начать, наконец, проигрывать.– Что ж, ты убедил; подбрасывай монету; лицевая сторона – моя победа»

Монета упала оборотной стороной.

Итак, Фортуна была за меня, дорогой Леопольд, и до сих пор в моей историйке речь идет о сплошном счастье. Но дальше! Дальше!…

Я унес с собой отказ Шарля де Н., который он подписал, должен признаться, с самой искренней готовностью. Мой день закончился беготней по последним делам и величайшими хлопотами, которые должны были обеспечить мне завтрашний успех. Вечер был посвящен Пандоре.

У меня есть превосходное правило: даже в минуты сердечных излияний никогда не говорить с женщинами о своих делах. Тем не менее нужно полагать, что моя сияющая физиономия говорила в тот вечер за меня, ибо Пандора замучила меня вопросами, на которые я счел возможным давать лишь самые краткие ответы, но и этого было достаточно, чтобы она могла разделить мою радость и мои надежды. Она пожелала, чтобы мы поужинали вместе, у нее, и только вдвоем. Я был в таком радужном настроении, что не смог бы отказать ей в чем бы то ни было. Пандора была восхитительна; я никогда не видел ее такой, я хочу сказать, такой блистательной и одновременно такой доброй. Наша беседа зашла далеко за полночь; я наслаждался, видя, как идут один за другим эти быстротечные, золотые часы. Однако, как ни старалась она меня удержать, я вернулся домой, откуда было ближе к дворцу министра: я ни на секунду не забывал, что на завтрашнее утро мне назначена аудиенция.