У чёрта на куличках - Владислав Хохлов

Показались волосы, бледный лоб, черты лица, плечи, голая грудь и плоский живот. Прикрывая самое-самое пикантное, в котле стояла бледная и обнажённая женщина. Всё её тело было покрыто маленькими разварившимися волосками и толстым слоем жира. На секунду Серёже показалось, что он узнал её. Люди ринулись обратно к котлу и начали любить его, не обращая внимания на ожоги.

Бражник подошёл к котлу, и, не стесняясь девушки в нём, зачерпнул содержимое стоящим у ног стаканом. Принюхавшись, он хищно улыбнулся и вернулся к Беглову-младшему.

– Красива, не правда ли? Это Мара.

Стало дурно, перед глазами всё поплыло. Желудок панически бился так же учащённо, как и сердце. В голову отдавал запах варева, принося с собой боль и тошноту.

– Хлебни, от этого станет легче. – Бражник вцепился в волосы на затылке Серёжи и запрокинул его голову. То, что было в стакане вылилось в рот, расплескавшись вокруг и заляпав лицо обжигающим и липким содержимым. – Считай это посвящением, мальчик.

Серёжа упал. Силы окончательно покинули его. Пляшущие перед глазами образы и пятна сменялись монструозными персонажами картин Иеронима Босха. Вот, Бражник был бледен и лыс, с зубами-пилами во весь рот; бабка на кресле – пульсирующим комом плоти; некоторые жители были самыми разными животными; а над камнем Неясыти стояла непомерно огромная тень, разрезающая своей макушкой облака. Изображения мелькали и угасали в эпилептическом припадке. Серёжа даже не заметил, как его вырвало.

– Я… домой… – прошептал он и закрыл глаза.

1 декабря 1988 года, день

Серёжа с самого утра лежал на печи. Впервые маленькая Вера проснулась раньше брата. Она даже была рада такой перемене, поскольку посчитала её тем, что стала более взрослой, – взрослые всегда просыпаются рано. Григорий всё ещё находился в странном коматозном состоянии. Изредка он просыпался, что-то бубнил себе под нос, делал глоток или два воды, что подносили к его губам, и снова возвращался в бессознательный плен.

Когда проснулась и Мария, начались постепенные приготовления к завтраку. Мать семейства уже была готова выйти в Неясыти и обратиться к бабушке Марусе за едой для семьи (иметь дело с Бражником она наотрез отказывалось, и для этого не требовались манипуляции дочери). Выйдя из избы, она сразу на пороге заметила новую корзину с пропитанием.

Ни Григорий, ни Серёжа так и не проснулись, ни через час, ни через два или три. Если с Бегловым-старшим ещё и был что-то более-менее понятно – человек в алкогольном бреду, и всё никак не мог из него выбраться (несмотря на всё странное и необычное отношение к своему мужу, Мария всё же беспокоилась за его здоровье). Младший оказался в аналогичной ситуации, что и его отец. Потеряв связь с реальностью, он просыпался и сквозь слипшиеся глаза звал кого-то: то выкрикивал непонятные имена, то звал на помощь и просил, чтобы его отпустили. Мать с девочкой пытались привести то одного, то другого, в чувства, но никакие собранные на скорую руку настойки, ни обычные тряпки с холодной водой не помогали. Сына мучили жар и кошмары, отца – бред и слабость.

Когда до полудня ничего не вышло, и обе женщины начали приближаться к краю отчаяния, – граничащему с безумием, – Мария оставила дочь одну и направилась в Марусе. Старушка не смогла прийти самостоятельно, но дала в руки нашатырь и какие-то другие мензурки. Увы, ни одна не помогла. Григорий и Серёжа оставались без сознания и днём, и вечером.

Может ли двигаться темнота? Искажаться или идти рябью? Когда он последний раз видел хоть что-то перед собой, то там была обнажённая девушка в котле, толпа одетых и голых людей, запах жжённой плоти и Бражник. Теперь ничего. Он понимал, что это сон. Думал так. Он пытался каждый раз оттолкнуть от себя эту мысль, освободиться от её уз, но ничего не выходило. В награду за лишённое зрение, его наделили другими ощущениями. Он видел звуки. Видел рябь темноты перед закрытыми веками, маленькую и незаметную дрожь, что послушно открывалась перед ним. Он ощущал жар, и не печи, а чего-то другого, чего-то могучего, древнего, покоящегося прямо в центре Неясыти. Это было само Неясыть, оно горело, говорило, взывало к нему. И от этого было невозможно убежать.

Как и в болоте, когда, находясь под водой парень слышал чей-то голос, – или ему казалось, что он слышал этот голос, – так и сейчас. Волны окружали его, как мощные и большие руки, сжимали его, стирая в пыль, ломая кости и иссушая. Это был зов. Его зов.

– Мама, а что мы будем делать? – спросила Вера.

Мария посмотрела на дочь, потом на Григория и Серёжу. Что-то случилось, что-то страшное. На Григория тяжело было надеяться – когда он в первый раз пошёл к Бражнику, можно было уже сказать, что он потерялся. Мария сразу увидела в том мужчине какую-то таинственную силу, опасность. Подобное чувство сплошь укреплялось… И вот, пришла расплата.

Однажды мама ей рассказывала одну маленькую сказку, про очень жадного волка, что снарядился в овечью шкуру и пошёл охотиться. Одной овечки ему было мало, и он шёл за другими, пока в конце не осталась последняя и самая изворотливая. Когда зверь открыл пасть, чтобы проглотить её, то обнаружил, что в шкуре той овцы находился другой волк, куда более крупный и жадный.

Именно эта сказка сейчас и повторялась у неё перед глазами, но с Григорием и Бражником в образах волков.

– Не знаю, милая.

– Они проснуться?

– Не знаю, милая.

Девочка помолчала и немного подумала. Её маму словно обуревал тот же шок или ступор, как брата и отца… только она находилась в сознании.

– Я не хочу, чтобы они так долго спали…

– Я тоже, милая.

– Бабушка Маруся не помогла?

– Нет, милая.

Мария смотрела в пустоту перед собой. За последние два дня, когда назад вернулся Григорий, её сознание будто пребывало где-то в другом месте. Действовала и говорила не она, а какая-то машина. Возможно всё это началось даже раньше… несколько дней назад, когда Гриша отказался от неё… или ещё… с самого выезда из Белореченска.

Девочка обняла маму, но