Марк Аврелий. Золотые сумерки - Михаил Ишков

Добившись своего, Луций не мог скрыть бурную радость. В тот же день, когда Феодот с посыльным передал императрице тайный отчет о состоявшемся бурном объяснении между Марком и Луцием, императрица тут же отправила гонца в действующую армию к врачу Посидипу, пользовавшему обоих императоров. Во время прощального обеда с Вером случился апоплексический удар. Посидип пустил ему кровь, однако, как утверждают свидетели, по нечаянности выпустил ее больше, чем следовало, и спустя два дня, потеряв дар речи, соправитель Марка Луций Вер умер.

Цивика и Фабия тут же пустили слух, что во время трапезы Марк разрезал свиное вымя ножом, намазанным с одной стороны ядом. Безопасную часть съел сам, а отравленную предложил Веру. По этой причине у соправителя, мол, и случился удар. Однако логики в подобных утверждениях никакой не было: либо яд, либо апоплексический удар, тем более что все произошло на глазах у многочисленных свидетелей. Ни на теле, ни на остатках пищи не нашли никаких следов отравления. Марк специально позаботился о том, чтобы в этом деле была полная ясность. Что же касается слухов, Фаустине было плевать на молву.

Догадывался ли Марк Аврелий о наличии тайного умысла, Фаустина не знала и даже не пыталась выяснить. В своих предположениях она исходила из того, что Марку все известно. Его молчание можно было истолковать как одобрение.

Или неодобрение?

И что?! Какое наказание любимой женщине, императрице, дочери императора, доставившей ему верховную власть над ойкуменой, он мог придумать?

Никакое!

После смерти Вера она отправилась в Равенну и там высмотрела на морском берегу здоровенного, замечательно сложенного матроса. Несколько дней пролетели как одна минута. Фаустина обо всем забыла, натешилась, наплакалась от счастья.

* * *

Теперь после победы при Карнунте в преддверии триумфа Фаустина вновь испытала прежнее томительно — неотступное ощущение беды. Она никогда не любила императорский дворец — это необъятное, состоящее из множества отдельных строений сооружение. Особенно ненавистен ей был одно из них — Дом Тиберия. Дело доходило до смешного. В детстве она облазила все закоулки этого окруженного колоннадой, утяжеленного несметным количеством статуй на крыше дворца, но порой даже в зрелом возрасте ей случалось забредать в совершенно неизвестные уголки, находить темные, заброшенные с давних времен палаты.

Здесь было, где спрятаться убийцам.

Ей всегда нравился дом Августа, но жить там не было никакой возможности, здание обветшало, а Марк отказывал ей в деньгах на строительство нового дворца. Говорил — на войну не хватает.

Юнона — защитница, обереги, спаси! Умерь страхи, открой будущее, научи, с какой стороны надвигается мрак? Почему на сердце неспокойно? Галерию и Сильвана сумела устранить, отчего же душит тревога? С какой стороны ждать грозы.

Глава 4

У порога собственного дома Бебия Корнелия Лонга младшего ждали восторги и ликование, вполне сравнимые с тем триумфом, с каким население Рима встретило вернувшегося с победой императора.

Не сопоставимы были масштабы торжества, число участников, длина приветственных речей, но искренность, радость и гордость за победителя, которыми наградили молодого трибуна домочадцы, родственники и соседи, были те же. Не было рева труб, криков глашатаев, но раб соседа, живущего рядом с домом Лонгов на холме Целий, с нескрываемым воодушевлением наяривал на флейте знаменитую солдатскую песню времен Цезаря. Слова были грубы и непристойны, однако мелодия бодрила. Молоденькая родственница надела Бебию на голову лавровый венок, со всех сторон доносились приветственные возгласы соседей и собравшихся по этому случаю вольноотпущенников. Ликовали домашние рабы, во главе которых хозяина встретил старик — прокуратор* (сноска: Управляющий домом и старший над всеми домашними рабами.) Евбен.

Обменявшись поцелуями на пороге, где на каменной ступени было выложено мозаикой «SALVE», что значит «привет», встречающие проводили юношу в центральный приемный зал, называемый атриумом. Здесь старший брат Матидии — древний, но все еще бойкий старик — обратился к нему с краткой речью, в которой запечатлел подвиги, совершенные Бебием на поле брани. В конце дядя еще раз поздравил племянника с тем, что тот не посрамил честь фамилии, заслужил чин трибуна и вернулся домой с наградой, с доставшимися по жребию и прикупленными на наградные деньги рабами. Особенно подчеркнул полезность в хозяйстве двух могучих коней, которых Бебий привел в Рим из Паннонии.

Матидия, стоявшая рядом со старшим братом, не могла сдержать слез. Подошла, обняла сына. После того, как молодой человек омыл руки, они вдвоем прошли через внутренний двор — перистиль — в сакрариум, где возле очага хранился искусно вырезанный из дерева семейный Лар, небесный покровитель фамилии Корнелиев Лонгов. Невысокая в треть человеческого роста статуя располагалась между также деревянными статуями пенатов. В жертву принесли украшенного цветными лентами и нитками, безупречного с виду, молочного поросенка. Затем госпожа и молодой господин в сопровождении дяди обошли дом, поклонились изображениям предков и направились в столовую, где уже собрались приглашенные на торжественную трапезу гости, а также сохранившие в трудные годы верность семье вольноотпущенники. Гостей было немного — двенадцать человек, все уместились за двумя триклиниями. Пища была простая, без модных нынче гастрономических выкрутасов, вроде павлиньих языков, соленых осетров или изобретенного известным гастрономом Элием Вером особого рагу, состоявшего из вымени, окорока, фазаньего мяса и специального тонкого печенья.

На закуску был подан угорь, морская щука, выловленная в устье Тибра, яйца, соленая рыба. В доме Лонгов всегда любили рыбу. Вот и на этот раз домашняя повариха — египтянка Эре расстаралась. После закусок гостей угостили жареными зайцами и овощами. На десерт подали миндальное пирожное и яблоки.

Две молоденькие рабыни прислуживали за столом, одна из них была очень хороша собой. Бебий то и дело поглядывал в ее сторону. Трудно было поверить, что это была та самая Марция, которая всего лишь полгода назад была девчонкой, егозой и любимицей дома, а теперь за эти несколько месяцев вдруг округлилась, похорошела.

Гости, приметив взгляды, которыми молодой хозяин награждал девчонку, принялись подшучивать над Бебием. Тот смутился, чем вызвал общий хохот. Покрасневшая Марция тут же выбежала из комнаты.

Дядя Матидии возмутился, выговорил хозяйке дома, как могла рабыня без разрешения хозяйки выбежать из столовой.

Матидия улыбнулась, объяснила.

— У нас, дядя, все по — простому. Все мы как одна семья, так что не надо слишком строго судить девчонку. Она родилась за городом, на вилле. При родах умерла ее мать, замечательная, должна заметить, садовница. В два года девчонка потеряла отца, его убили грабители, когда он следовал с продуктами по горной дороге. Марция выросла в нашем доме. Пусть побегает…

— Стоит ли баловать рабов, сестра, какими бы верными они не казались? До добра подобная снисходительность не доведет. Вот еще что, почему у нее волосы не пострижены, с такими волосами ее не отличить от свободной женщины.

Затем старик неожиданно сменил гнев на милость.

— Что это мы о рабах да о рабах. Достойный ли это предмет для разговора, когда с нами рядом возлежит храбрый юноша, получивший награду из рук самого императора. Если бы ты знал, Бебий, как я переживал за тебя! Поверь, я не понаслышке знаю, что такое служба. Знаю, чем чреваты для салажонка первые дни в военном лагере, каким нелепым случайностям порой подвергаются молодые солдаты и как трудно в первом бою сохранить мужество и хладнокровие. Рад, что боги покровительствуют тебе. Вот почему предлагаю поднять тост за сына, взращенного достойной матерью, за фортуну, за то, чтобы милости императора сыпались на голову Бебия Корнелия Лонга по заслугам, пусть даже и не так часто и обильно, как ему хотелось бы.

Старик неожиданно и обильно прослезился. Долго вытирал глаза — никто не осмелился перебить старшего в роде.

— Если бы ты знал, Бебий, кем ты стал для нас! — неожиданно страстно и совсем молодо воскликнул старик. — Мало сказать, надежной опорой, ты еще и наша надежда. Сегодня на форуме Траяна ко мне — поверите ли! — подошел сам Ауфидий Викторин. Префект поинтересовался, здорова ли ты, дóмина? Спросил, как прошел вечер у императрицы? — он склонил голову в сторону Матидии, затем вновь обратился к внучатому племяннику. — Вообрази, Бебий, какую гордость я испытал, услышав эти слова. Ты скрасил мою дряхлость, нехватку сил, унял горькие мысли. Долгие годы я ходил по Риму, как по чужому городу. Не будем сейчас называть причину. Никому из знатных и в голову не приходило подойти, поговорить со мной. Даже моим бывшим сослуживцам! Я — старый солдат, Бебий, и ты должен понять, что чувствует ветеран, отставной трибун, когда никто из прежних командиров, никто из нынешних сенаторов, не желает подойти и поприветствовать его.