Никто не умрет - Наиль Измайлов

Я застыл. Расслышал все-таки: это не кровь у меня в ушах шумит и не ветер за окном свищет. Это кто-то по лестнице вверх чешет, легко-легко и невозможно быстро, подошвы — тюх-тюх-тюх — шелестят, считать не успеваешь, восемна-девя-двадцать! Тишина. У самой нашей двери.

Ёлы, сколько их там уже?

Я подкрался и прислонил ухо к двери. В ухе скорбно заныло, как в невредном зубе. Труба какая-нибудь. Или нет, труба равномерно ноет или тарахтит трактором, а тут как-то звук посапывания вверх-вниз.

В глазок смотреть не хотелось. Я осторожно отодвинул заслонку скважины и заглянул в узорную щель. Ну, площадка как площадка. Пустая.

Я аккуратно, без щелчков, провернул замки, приоткрыл дверь, выглянул и внимательно все рассмотрел. Вернее, внимательно рассмотрел ничего. Ничего особенного: двери, стены. Пол, потолок. Лесенки с перилами. Ни слонов, ни носорогов.

Я пожал плечами, прикрыл дверь, потянулся к замку и тут меня толкнуло. Присел и заглянул в скважину еще раз. Там была темнота со странным проблеском. Ё!

Я отшатнулся, выпрямляясь. Не темнота это, а глаз, темный и блестящий. За дверью шорохнулись с легким хи-хи. Да что они устроили-то? Биту бы — да ладно, я и ножом, — откуда он взялся? — пофиг. Я одним движением отщелкнул верхний замок, хлопнул по ручке и изо всех сил вытолкнул ногой дверь — н-на в лоб!

Дверь распахнулась настежь и влетела в стену с грохотом, раскатившимся по светлой пустой площадке. Я шагнул наружу, отдергивая босые пятки от холодного нечистого пола, заглянул вверх и вниз лестничных пролетов. Не было никого, и следов никаких. Ни слоновьих вдавленных, ни легких спринтерских.

За дальней дверью зашаркали, и я торопливо смылся, беззвучно закрывшись и заперевшись. Там тетя Галя жила, тетка вредная и нудная. Выйдет, разорется, что я весь дом бужу, еще полицию вызовет — и не оправдаешься. Я же правда дверью сейчас грохнул. Это нехорошо, особенно в четвертом часу ночи, вернее, в третьем. Ночью, короче. Главное, на предыдущие громыхания она реагировать не стала, зараза такая. Или не было предыдущих громыханий на самом-то деле?

Ой-ёй.

И поди пойми, что лучше — страшный кипеш под боком или страшный кипеш в голове.

Лучше, наверное, страшный кипеш на плите. Пойду чаю попью, может, попустит.

Газовая плита тоже скандалила — авторозжиг не работал, от еле найденных спичек конфорка вспыхнула, тут же с хлопком погасла и отказывалась оживать, будто ее молоком насквозь залили. Вторая тоже. Третья занялась сразу и резво, хищными желтыми стрелками, так что у меня от руки паленым волосом запахло — а я и не знал, что уже лохматый там. Я с трудом поборол стихию и вспомнил, что обычный чайник мы забросили уже года три как. Плюнул, перекрыл газ, поставил греться электрочайник, придвинул к нему жестяную банку с заваркой, чтобы потом не искать, и пошел к компу. А куда еще податься одиноко му человеку посреди ночи?

Комп, естественно, был заблокирован. Меня что-то такое зло взяло. Я даже вглядываться не стал, что там теперь по слою пыли выдавлено, — слой таким толстым и махристым вышел, что само читалось: «ТТяНАФдр», — сказал вслух несколько слов по-русски, напечатал по-татарски «Kit, yawız»,[26] замер, неожиданно для себя пробормотал «Bismillah»[27] — полностью, как на ноже поверх кривых черточек вырезано, — и щелкнул кнопкой ввода.

Комп крякнул и поспешно выбросил на экран картинку загрузки.

Как, оказывается, просто все было.

Желания лезть в Сеть не было, но я все равно прошелся стандартным маршрутом. Пацаны спали, один Кир нес трудную вахту — видать, вырубить машину забыл. Хотя с него станется до утра висеть. Новостей минус ноль, скайп не буянит. Я все равно отрубил Сеть от греха, нашел наши фотоальбомы, включил режим пролистывания от поздних к ранним и откинулся на спинку кресла.

Хорошо было. И тогда всем, и сейчас мне. Сидел я и разглядывал себя стриженого, Дильку беззубую, счастливую маму и веселого папу. Это мы в аквапарке. Это Новый год, дома, салют, во, Дилька боится, а все равно лезет поджигать, а мама не может решить, пришибить любимую дочь на месте или собой накрыть. Это в лесу с Гуля-апой и ее бандой, они к машинам вышли на час позже назначенного срока и без ягод, сказали — не нашли, а у самих все пальцы и морды в соке, во, Ильнур-абый ржет стоит, харя как у клоуна. Это первое сентября, Дилька радостная и торжественная, а я креплюсь, стриженый такой — предпоследний раз, хе-хе. Это дача, я на велике, Дилька хищно арбуз пожирает. Во, а это Шарм, и я такой пи-иу, с понтона ныряю. Что за?!

Мне показалось, что комп мигнул, показал и тут же отдернул прочь другую фотку, хоть и похожую, как издевательская фотожаба. Я был такой же полуголый и нырял солдатиком — но не в синее-пресинее, а в мерзко-черное, не днем, а ночью. И рожа у меня была невеселая.

Я въехал, что на снимке, рванулся вернуть его и застучал по клавишам, отлистывая Дильку на резиновом крокодиле, маму верхом на папе, себя в маске с ластами, и себя утомленного на фоне опустошенной тарелки, и себя задорного на фоне груды шашлычков в той самой тарелке, и маму с папой на горке… Стоп. Это я сильно назад отмотал, черная фотка позже была. Айда обратно.

Я несколько раз перебрал весь альбом с начала до конца и обратно, открыл его так, чтобы видны были мелкие эскизы каждой фотки, прошелся по соседним альбомам — все без толку. Не было того снимка. Вообще не было темных снимков, с которыми я мог бы перепутать. Вернее, была парочка, с первого сентября: на одной фотке куча темных спин, это наш класс в актовом зале стоял к объективу, мягко говоря, затылками, и за ними, если приглядеться и включить воображение, виднелся смутный я, лицом к камере, зато глазами в пол. На другом снимке я оставался там же и в той же позе, а вместо многих спин была одна, но с сопоставимым заградительным потенциалом. Явно наша директриса Таисия Федоровна. Я этих снимков не помнил, начисто, хотя они почему-то сидели в каждом альбоме по два-три раза. Папа с сортировкой недоглядел. Он у нас архивариус и летописец, поэтому самого папы на фотках почти нет. А жаль — он фотогеничный и все такое.

Я вспомнил, какой папа сейчас, и захотел что-нибудь разбить. Все бьющееся было на кухне. И чайник, кстати, тоже — который наверняка сто раз вскипеть успел. Пить особо не хотелось, но зря ставил, что ли.

Похоже, зря. Чайник, конечно, вскипел, а вот заваривать было нечего. Чайная банка отражала мое возмущение запыленным дном. Могли и здесь что-нибудь написать, мрачно подумал я. И сообразил: впрямь могли. Я закрыл банку, приподнял ее и опустил, вспоминая. Все правильно — я когда ее с полки брал, банка была потяжелее и шелестнула так быстренько. Была там заварка. А теперь не стало.