Пора волков - Бернар Клавель

– Конечно, всегда одних и тех же! – кричал он. – Те, у кого денег куры не клюют, не желают рисковать своей шкурой. Стоит начаться эпидемии, их и след простыл. Они отправляются в замки на природу, а то и вовсе за границу. И пока они не вернутся, тех, кому меньше повезло, заставляют жить у них, чтоб проверить, не прячется ли там чума…

Стражники тотчас подоспели на выручку и оторвали мэтра Гривеля от советника. Советник был в теле, и одутловатое лицо его так и налилось кровью. Он задыхался не в силах произнести ни слова. Стражники оттащили цирюльника подальше, но заткнуть ему рот не смогли, и он все же выкрикнул:

– Вечно одно и то же – совет назначает нас, а как и почему, никто не знает!

– Не вас одних, – проорал наконец толстяк…

Тут вмешался офицер стражи.

– Успокойтесь, – сказал он. – Ругать нас не за что. По правилам, вам надлежит сидеть в бараках еще десять дней. Но наступили такие холода, что совет пожалел вас. Решил поместить вас в пустующих домах. У вас будет чем обогреться, и еду вам принесут.

Тут советник, немного отдышавшись, обратился к цирюльнику:

– Послушайте, мэтр Гривель, вы же меня знаете, и вам известно, что я люблю справедливость… Но что я могу поделать? Город на три четверти пуст. Если бы не гарнизон, на улицах вообще не было бы ни души… Если хотите, можете попросить, чтобы вашей жене разрешили находиться вместе с вами.

– Ну, конечно, – бросил цирюльник, – пусть и она заразится!

В голосе его звучало лишь слабое эхо недавнего гнева. Он с грустью добавил:

– Ничего не попишешь, решили нас доконать.

Стражники отпустили мэтра Гривеля. Советник подошел к нему и, взяв его за плечо, сказал:

– Вы же знаете, как никто, что никакого риска тут нет. Обычная формальность… При том, что происходит в стране, если мы еще перестанем уважать закон, – нам и вовсе конец… Ясно?

Матье наблюдал за ними. Он всю жизнь жил в деревне, этого закона не знал и не понимал до конца, чего от него хотят.

– Ладно, – произнес офицер стражи, – пошли.

Два стражника погнали повозки к ратуше. Офицер заглянул в бумагу и вызвал:

– Макло, Эрсилия!

Старуха выступила вперед.

– Вот она я, – буркнула она. – Я-то никогда и не мечтала выбраться из ваших бараков, так что делайте со мной что хотите… У меня на этом свете никого не осталось.

– Следуйте за стражником, – сказал офицер.

Пройдя несколько шагов, толстуха обернулась.

– Прощайте… – крикнула она остальным. – Ежели на этом свете не свидимся, будьте покойны, встретимся на небесах… Мы это заслужили… Сам отец Буасси так сказал… Он сейчас как раз готовит нам место.

– Прощай! – раздалось в ответ.

И славная женщина, переваливаясь, пошла прочь. Длинный плащ скрывал контуры ее раздутого тела, и она походила на гонимый ветром большущий коричневый шар.

Офицер вызвал Антуанетту Брено – она не ответила даже на прощальный привет цирюльника. С каменным лицом проследовала она за высоким, тощим, сутулым стражником, нехотя волочившим свою алебарду. Проходя мимо Матье, она кинула на него взгляд, полный угрозы, в котором, как ему показалось, он явственно прочел то, что сказала она ему на лугу, где хоронили покойников:

«Ты сдохнешь… А я вместе с ним сброшу тебя в яму».

Затем настал черед Вадо – он запротестовал, утверждая, что его нанимали для войны, но офицер заставил его замолчать, приказав другому стражнику отобрать у него оружие.

– Мы вернем тебе все, когда ты выйдешь. И можешь мне поверить, если хочешь повоевать, случай тебе представится.

Наступила очередь Матье – он простился с цирюльником и пошел за своим провожатым.

Поначалу они шли молча. Город был пуст. Из считанных труб шел дым. Стражник был того же роста, что и Матье, с добрым, круглым, красноватым лицом.

– Повезло тебе, – сказал он. – Один будешь жить в целом барском доме. И топить можешь сколько влезет… Мы-то все время на улице торчим. И не думай, будто нас хворь щадит. Я здесь всего месяц, а уже сколько народу на моих глазах умерло.

– Знаю, – сказал Матье. – К нам в бараки привозили больных солдат – никак не меньше двадцати было.

– А тебе не попадался один, по имени Бурделье?

– Знаешь, я ведь был могильщиком. Так что имена…

– Да, оно конечно, – согласился стражник. – Но это брат мой… Близнец. Очень мы с ним были похожи… Когда его увозили, у него уже весь живот был вздутый. Наверняка помер.

Он сказал это спокойно, без грусти. Как говорил бы о вьюге или холоде.

Матье объяснил ему, что выздоровевшие больные спускались другой дорогой, но солдат слишком долго жил рядом с чумой и не питал больших надежд.

– Которые оттуда вышли, – сказал он, – видать, не были взаправду больными. Их туда отправили, потому что кто-нибудь в семье заболел. А у нас все по-другому. Властям не хватает людей для защиты города. Так что у нас в бараки отправляли только тех, кому уж точно – крышка. Но которые из бараков возвращаются, их помещают, как и вас, в пустые дома. Так что я живо узнаю, нет ли среди них моего брата. Да только помер он, это уж как пить дать.

Они вышли на улочку, карабкавшуюся к Сен-Анатуалю, и стражник остановился перед богатым и, видимо, недавно выстроенным домом в два этажа. Он снял с пояса огромный ключ и отпер толстую дубовую дверь.

– Ну вот, – посмеиваясь сказал он. – Ты и у себя… Это дом господина Курвуазье, у него есть еще замок в горах. Но он сейчас не там. «Серые» сожгли его замок. А он, говорят, – в Савойе. Здесь ты найдешь, чем обогреться. Еду будут приносить каждый день… Дверь я запру на ключ. Спору нет, ты можешь улепетнуть и в окно, но из города тебе все равно не выйти. Так что лучше сиди спокойно. Неделя-то она быстро пролетит.

Матье вошел. Стражник, остановившись на пороге, сказал:

– Караулу возле городской стены приказано стрелять в каждого, который попробует пройти… Так что лучше не рыпайся. Ну ладно, до свиданьица, друг-возчик! Ты здесь неплохо отдохнешь.

– До свиданья!

Дверь захлопнулась, и ключ повернулся в массивном замке. Едва слышный за толстыми досками двери шум шагов стих, и наступила тишина. Полнейшая тишина, охраняемая стенами из отборного камня. Внутри царил полумрак. Матье выждал, пока глаза к нему привыкнут, и направился к широкой каменной лестнице с коваными железными перилами. Шаги его разносились по всему, дому, где стоял запах затхлости. Металл под рукой был ледяной, влага выступила на каменных стенах, кое-где уже белели пятна плесени. Слабый дневной свет, падавший из узкого окна, что белело на нижней площадке, освещал ступени. Матье поднялся туда, но окно было расположено слишком высоко, и он не мог выглянуть наружу. На площадку выходили три двустворчатых двери. Матье осторожно толкнул одну из них. Каждую секунду ему казалось, что вот-вот появится господин Курвуазье или кто-нибудь из слуг и угостит его ударом шпаги. Он очутился в просторной зале, где половину стены занимал большой, выше человеческого роста, камин, выложенный камнем. Длинный стол с мраморной доской поблескивал в центре комнаты, словно тихое озеро, отражая два широких окна, откуда открывался вид на крыши домов, позади которых виднелись залитые солнцем скалы, венчающие каскады виноградников.

В зале было холодно и сыро, и человеку, всю жизнь свою проведшему на дорогах, трудно было вынести царивший там запах плесени. Матье долго колебался, потом с тысячью предосторожностей повернул шпингалет из блестящего металла и распахнул во всю ширь одно из окон.

В комнату ворвалась струя свежего воздуха, приподняла портьеры, вдохнула жизнь в накинутые на кресла чехлы, вихря водовороты в стоячем воздухе жилища, где, казалось, уже многие века никто не жил.

30

Для возницы, видевшего лишь подвалы в богатых домах, куда ему случалось сгружать бочку-другую вина, первый день прошел незаметно. Все вызывало его удивление. Простор и высота комнат, число их, мебель, встроенные повсюду камины, люстры, подставки для факелов и огромные гобелены на стенах с изображением полевых работ, какими их представляют себе те, кто никогда ими не занимался.

В маленькой гостиной второго этажа Матье обнаружил написанную красками картину, которая сильно его заинтересовала. Он увидел возницу из далекого прошлого; на вознице была лишь звериная шкура, прикрывающая ягодицы, и управлял он парой каких-то тварей, впряженных в некое подобие повозки, без боковин, на деревянных колесах. На повозке лежала голая женщина и две таких же голых девочки. Твари сильно смахивали на быков, только у них была чересчур длинная шерсть, огромная голова, широкая грудь и диковинные рога полумесяцем.

Матье интересно было бы узнать, по какой стране и когда раскатывала такая необычная упряжка. Сначала он посмеялся над картиной, потом снова и снова возвращался к ней, а под конец даже с удовольствием стал ее разглядывать. Сильно скучал он по своему ремеслу, по лошадям, по дорогам. В бараках он, правда, не сказать, чтоб занимался своим делом, но там при нем были две лошади, да и повозки тоже. Хоронить, конечно, занятие не из приятных, но как-никак заполняет время. А больше всего Матье тяготило безделье. И еще одиночество, потому что хоть и частенько доводилось ему, в лесу или на дорогах, подолгу не видеть лица человеческого, рядом с ним всегда были лошади и все, что есть живого в природе. А здесь жил только огонь, который Матье разжег в очаге на кухне и все время поддерживал.