Пора волков - Бернар Клавель

Кухню он выбрал потому, что тут ему было посвободнее. Она, конечно, не походила ни на одну из тех, где он бывал, – в харчевнях и то он такой не видел, – но предназначена она была для работы, и потому Матье не чувствовал себя здесь одиноко. И до дров тут было рукой подать – они лежали в сарае, куда можно было пройти через низенькую дверцу, выходившую в тесный, темный, зажатый между высокими серыми стенами внутренний двор. Матье так и тянуло туда: он выходил, глядел на небо, жадно глотая воздух, и возвращался в кухню, где огонь пожирал буковые и ясеневые поленья.

Дрова и огонь были живыми существами, друзьями, которых он все больше ценил. Они стали частью его жизни, тогда как все остальное в доме не существовало для него. Проходя через другие комнаты, Матье говорил себе:

«И как это люди могут тут жить. Небось веселого мало. Я, к примеру, не мог бы. И пошевелиться-то боязно. До всего дотронуться страшно».

Он с опаской касался мебели и утвари; эти неодушевленные предметы смущали его куда больше, чем когда-либо существа из плоти и крови.

К середине дня стражник принес ему полный котелок супа и целый хлеб. В супе плавал кусок настоящего сала. Этот стражник говорил не так, как Матье; непонятно было даже, откуда он родом.

Два первых дня Матье от нечего делать обследовал дом и обнаружил книжки с картинками, которые мог рассматривать. Потом острота новизны притупилась, и самым приятным занятием для него стало перебирать воспоминания. Он ездил по стране. Проводил долгие часы с родителями, с женой, за работой, с лошадьми, в солеварне, с отцом Буасси, с Коленом Юффелем, с цирюльником и еще с Антуанеттой.

Теперь, когда угроза чумы миновала, слова отца Буасси и Антуанетты отошли куда-то вдаль. Наверное, эта женщина не была настоящей колдуньей. Что же до иезуита, то он наставил его на путь, который и сейчас ему видится единственно верным, и Матье, говоривший вслух, чтобы поколебать плотную тишину этого слишком просторного дома, все время обращался к священнику. Он много молился и думал при этом чаще об иезуите, чем о боге, которого никогда не мог себе представить.

Ну, и наконец Матье думал о будущем. Конечно, он мог бы наняться на работу в солеварни, но если бы ему удалось выбраться из города, он с радостью вернулся бы к упряжке и дальним дорогам. И мечтая о том, как оно будет, Матье вспомнил подмастерье плотника. Он охотно очутился бы опять среди этих людей, с которыми не пожелал уйти в кантон Во. Ведь если с чумой удалось справиться, война-то по-прежнему бушевала на землях Конте.

Один и без упряжки он проскочил бы. А как перешел бы границу, стал бы расспрашивать, разузнавать. Наверняка люди вспомнили бы повозки, переделанные в сани. Безансон рассказывал ему об огромном озере, о городе, где он работал. Матье даже помнил чудное название этого города – Морж. Там Безансон думал найти людей, которые помогут ему; и там он надеялся снова приняться за работу, ибо он считался хорошим плотником.

И Матье представил себе упряжку красавиц лошадок, повозку, груженную балками, и Безансона, приветствующего его со строительных лесов. Он явственно видел все это и еще видел улыбающееся лицо Мари. И образы эти успокаивали его.

Так пролетели семь дней, а на восьмой день утром, задолго до того часа, когда обычно ему приносили суп, Матье услышал, как открывается дверь. И чей-то голос крикнул снизу:

– Гийон! Ты здесь?

Он вышел на площадку, и, перегнувшись через перила, увидел двух незнакомых стражников.

– Бери одежду и спускайся, – крикнул один из них. – Кончено.

У Матье будто гора свалилась с плеч. Он торопливо набросил плащ, надел шляпу, посмотрел в последний раз на огонь и спустился. Ноги сами несли его. И почему-то ему казалось, что все вокруг залито светом, даже эта темная лестница. Снаружи все застыло от мороза, было солнечно, воздух свеж, кое-где еще лежал снег.

Стражники ждали его на улице. Как только он вышел, один из них снова запер дверь на ключ.

– Значит, – проговорил Матье, – кончено все?..

– Ага, – с наглым смешком ответил стражник. – Кончено с роскошной тюрьмой, теперь попробуешь другую. И я тебе сразу скажу: она будет не такая приятная.

Матье отшатнулся. Стражники, верно, решив, что он намеревается бежать, схватили его за руки.

– Не дури, – сказал тот, который, похоже, был главным. – Ты и двадцати шагов не пробежишь, как я подстрелю тебя точно зайца.

У обоих в руках были мушкеты.

– Да я и не собираюсь бежать, – сказал Матье. – Скажите только, что вы против меня имеете.

– Мы-то ничего. Но раз нам велено отвести тебя в тюрьму, видать, есть причина. Сам-то небось знаешь.

И, таща его за собой, они двинулись по улице. Матье удалось лишь понять, что приказ об его аресте и препровождении в тюрьму подписали мэр и главный судья.

Он был настолько оглушен случившимся, что у него голова шла кругом. Ему казалось, что мостовая горбится волнами, а дома вот-вот рухнут на него.

– Слушай, ты, – прикрикнул на него один из стражников, – на ручках мы тебя нести не будем!

Навстречу им попадались какие-то люди, с любопытством разглядывавшие их. Один из прохожих спросил:

– Что, шпиона поймали?

– Похоже, – ответил стражник.

– Ну а если так, вздерните его, и дело с концом, – посоветовал прохожий.

Случившееся было настолько неожиданно, что Матье покорно шагал, ничего не видя вокруг, словно в пелене светящегося, почти осязаемого тумана. Он почти не чувствовал земли под ногами и грубых рук стражников, крепко-крепко державших его выше локтя.

Они вошли во двор ратуши и направились к низкой дверце, которую Матье замечал всякий раз, как поил у водоема лошадей, – возле нее всегда стоял вооруженный часовой.

При виде этой дверцы и охраны Матье застыл.

– Чего вам от меня надо? – выкрикнул он, – Я же должен знать!

Стражники силой втолкнули его внутрь.

– Не торопись, – крикнул один из них, – узнаешь – не обрадуешься. А ну шагай, живо. И тихо мне!

Они подтолкнули Матье к скользкой лестнице, узкие ступени которой спускались к темному коридору, где дымился прикрепленный к стене чахлый факел. Навстречу им поднялся сидевший на камне старик и открыл тяжелую деревянную, окованную железом дверь, обитую гвоздями.

– Входи, живо, – усмехнулся один из стражников, – здесь тебе будет лучше, чем в другом месте.

31

Камера представляла собою подвал, с низким сводчатым потолком, довольно длинный, но узкий – не больше четырех шагов в ширину. Кроме двери, которая только что захлопнулась, там было лишь крохотное полукруглое оконце, заделанное крест-накрест двумя железными прутьями и расположенное под самым потолком. Матье остался стоять спиной к двери, дожидаясь, пока глаза, еще полные яркого дневного света, привыкнут к темноте. Так стоял он несколько секунд, как вдруг в другом конце комнаты, под узким оконцем, зашевелилась какая-то масса.

– Когда входишь, ничего не видно, правда? – тихо произнес низкий голос. – Но вы быстро привыкнете, вот посмотрите.

Фигура поднялась, и седые волосы тускло блеснули на слабом свету. Матье стоял лицом к окну и мог разглядеть лишь силуэт человека, более высокого и плотного, чем он сам; незнакомец медленно приблизился к нему. Потом ласково взял его за руку и сказал:

– Идите сюда. Здесь мало света, и лучше, чтоб источник его был позади. Тогда этот маленький мирок намного легче разглядеть.

Они прошли в другой конец камеры, и незнакомец усадил Матье на каменную скамью, вделанную в стену. Под ногами возница почувствовал слой соломы, и когда он сел, прислонившись к стене, то увидел на полу в полутьме блестящие стебельки.

– Кто бы вы ни были, добро пожаловать, – сказал незнакомец. – Пребывание здесь не назовешь приятным, так что давайте постараемся по возможности облегчить его, помогая друг другу переносить все тяготы. Позвольте представиться: Пьер де Мальбок. Здесь я потому, что отказался отдать городу Салену припасы, которые у меня еще оставались. А принимая во внимание то, что я – дворянин, а у власти в Конте – буржуазный парламент, принимая во внимание то, что мы переживаем голод, чуму и войну, принимая во внимание трусость и бесхарактерность тех, кто будет меня судить, возможно, меня ждет смерть.

И, рассмеявшись, добавил, что он, правда, сумел взять свое от жизни.

– Я не спрашиваю, в чем вас обвиняют, – это было бы бестактно, – продолжал он, – но хотел бы знать, кто вы и откуда.

Матье оробел; он назвал свое имя, сказал, что по ремеслу он – возчик из Эгльпьера. Он уже собрался было рассказать свою историю, как вдруг дверь распахнулась. Коридорный факел осветил каску и кольчугу стражника, выкрикнувшего:

– Гийон Матье! На допрос!

Матье поднялся, и товарищ по камере сказал ему:

– Они не оставят вас долго здесь гнить. Не бойтесь, они хотят расследовать ваше дело.

– Пошли, – скомандовал стражник, – да поживей!