Вейская империя (Том 1-5) - Юлия Латынина

Можно ли описать отчаяние благородного семейства! Жена коменданта плакала, дети всплескивали руками, а сам комендант кланялся, как заводной идол, которого возят по праздникам, и беспрестанно повторял, что таково распоряжение Арфарры, и нет ли у господина министра особых просьб. Нан подергал рукой в железном кольце и сказал:

- Я, увы, изнеженный человек, и видел много раз, что эти кольца совершенно стирают запястья: нельзя ли обшить железо сукном?

Комендант, в полном расстройстве, потащил со стола камчатую скатерть; тут же разрезали скатерть ножницами и обшили кольца. В гостиной воцарился совершенный бардак, и только Нан и командир варваров любезно улыбались друг другу. Потом стражники стукнули хохлатыми алебардами, проволокли узника по коридору и сунули за дверь в каменный мешок.

В камере похвальная сдержанность слетела с бывшего министра. Он катался, сколько позволяла цепь, и бился головой об стену. Он сшиб каменную табуреточку, стоявшую в левом углу, и охотно бы сшиб что-нибудь другое, но табуреточка была единственным предметом обстановки в камере, если не считать кучи соломы в углу. Он называл государя Варназда такими словами, которые мы никак не решимся привести в нашем повествовании. От крайнего возбуждения министр перешел на родной язык, стоит надеяться, оттого, что по-вейски у него язык бы не повернулся ругать государя площадными словами. Наконец он выдохся, затих и даже заснул.

А когда он открыл глаза, напротив него стоял человек, который не мог быть никем иным, кроме как Арфаррой. В руке он держал неяркий фонарь в виде шелкового персика на ветке. В камере было темно, клейма на лбу Арфарры не было видно. Бывший ссыльный было одет в малиновый кафтан с четырьмя рукавами, два рукава для рук и два - для почета. На одной стороне кафтана были вышиты пеликаны, на другой - олени. На голове у него была круглая шапочка, стянутая черным шнурком, и расшитая золотыми трилистниками. Это было официальное платье министра финансов.

Нан поглядел на Арфарру и стал истерически смеяться. Он хохотал минут пять, потом выбился из сил и сказал:

- Вы - и финансы! Великий Вей, это действительно смешно. Что вы знаете о деньгах, кроме того, что они были учреждены государством, дабы подданным было легче обменивать один товар на другой товар? И что есть негодяи, которые вместо того, чтобы менять деньги на товар, заставляют их рождать другие деньги, и тем извращают их предназначение?

Арфарра стоял молча и глядел на бывшего государева любимца сверху вниз. Он представлял себе этого человека совсем по-другому, и уж никак не ожидал, что тот настолько потеряет себя. Арфарра и сам испытал не меньшее падение. Что ж! Если тебе выбили зубы - это еще не повод плеваться на людях. Однако это и хорошо. Если у этого человека можно так разорить душу, пересадив его из атласной постели в гнилую солому, значит, он много отдаст, чтоб вернуться в атласную постель.

А Нан, щурясь в полутьме, продолжал:

- Я так полагаю, вы уже вывесили на рынке списки справедливых цен? Ведь при мне, как проницательно отметил этот щенок, цены на все выросли втрое...

- Ну почему же, - мягко сказал Арфарра, - кое на что цены упали.

- Например?

- Например, должность письмоводителя в дворцовой канцелярии раньше стоила двадцать тысяч, а теперь - три.

Это замечание так удивило Нана, что он наконец пришел в себя. "Ба, подумал он, - если у меня и был шанс остаться в живых, то я этот шанс упустил. Чего, однако, он от меня хочет?"

Арфарра помолчал и сказал:

- В городе будет бунт.

- Вот как? А причина?

Старик, кряхтя, поднял каменную табуреточку, осторожно расправил плащ и уселся. Персиковый фонарь он поставил на ночное окошко.

- О причине, - сказал Арфарра, - государю можно доложить по-разному. Можно сказать так: "В правление господина Нана всякий сброд стекался в столицу. Эти люди не приносили пользы государству, добывали деньги торговлей и мошенничеством, покупали акции Восточной Компании, заведенной господином Наном. Они так хотели иметь деньги из ничего, что бумага ценой в один ишевик продавалась за двадцать ишевиков. Это было безумие, и кончиться оно могло только катастрофой".

Можно, - продолжал Арфарра, - доложить так: "Господин Нан поощрял богачей и разорял простой народ. Маленькие люди, не будучи в силах платить налоги, закладывались за богачей. Тысячи маленьких людей в столице работали на богачей, а не на государство. Теперь богачи, ужаснувшись аресту негодяя, велели работающим на них восстать".

Арфарра покачался на своей каменной табуреточке:

- А можно доложить так: "Господин Нан вселил в людей надежду. Люди покупали бумаги полугосударственной компании, которая собиралась выполнить то, что пятьсот лет не могло сделать государство, и цена, которую они платили за акции, была ценой доверия и надежды этих людей. Если это называть безумием - то тогда всякое доверие к государству надо называть безумием. А вчера их доверие рухнуло в один миг. Тысячи маленьких людей оказались нищими: и прачка, которая полгода копила на десять акций, и красильщик, который купил эти акции вместо новых башмаков дочке...

- Что, - со злобой перебил Нан, - вам от меня надобно?

- Господин Нан! Я изучил ваши бумаги и нашел, что помимо очевидных расхождений между вами и партией Мнадеса существуют еще и неочевидные расхождения между вами и господином Чареникой. Вы полагаете необходимым обеспечить безопасность собственника и поощрять его вкладывать деньги в необходимую государству коммерцию. Господин Чареника думает о реформах несколько иного направления. Например, раздавать откупа и монополии. Еще его отличает крайняя забота об интересах наемных работников. Его возмущает, когда хозяева увольняют больных и увечных. Во избежание этого он предлагает учредить наем пожизненный, и даже с передачей работника по наследству. Для такого рода рабочих есть старое хорошее слово "раб", но господин Чареника предпочитает человеколюбивые эвфемизмы. Кроме того, господин Чареника полагает, что продающий труд продает свою волю, и закон не должен принимать во внимание его свидетельства против господина.

Нан перекатился на своей гнилой соломе и молча глядел на Арфарру. "Умен, сволочь, ах как умен! - думал он. - И, упаси господь, совершенно бескорыстен!" Тут же вспомнилось из засекреченного отчета Ванвейлена: "Этот человек был способен на все, если дело шло не о его собственном благе".

- Притом, - продолжал Арфарра, - господин Чареника, - редкий болван. Знаете ли подлинную причину недовольства? Узнав о вашем аресте, Чареника продал свою долю, что принесло ему пятьдесят миллионов, не меньше. Но этого ему показалось мало. Он через агентов ввел в заблуждение "красные циновки", и Шимана Двенадцатый, вечный враг Чареники, скупил акции, полагая, что они еще возвысятся. Господин Чареника мог бы принять во внимание, что разоряет не купца, нежного, как каплун, а главу самой сильной в стране еретической секты!