Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк! - Мистер Моджо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На мне висело все, что касалось заключения контрактов, поиска людей и правильного функционирования. Я – делал все, чтобы колесики вертелись. Алеша Шнеерзон – одобрял сметы, следил за утренними индексами Доу Джонс (от которых нам было ни холодно, ни жарко) и пару раз в неделю закатывал пьяные истерики по поводу того, что мы слишком много тратим. Я успокаивал его: «Загляни в наш бизнес-план. Там сказано, что первый год мы вкладываемся в развитие. Прибыль приходит потом». Это не помогало. «Я скоро останусь без штанов! – кричал он, прикладываясь к бутылке «Хеннеси». – Эта фирма ест меня заживо!»
Тем не менее, деньги на текущие расходы всегда появлялись вовремя. Я не спрашивал, откуда он их достает. Скорее всего, подозревал я, Алеша Шнеерзон раскрутил под собственный бизнес родителей. Но в конечном счете – почему это должно было меня волновать?
Проблемой номер два стала настройка станков. Мы купили их по дешевке, оптом, на одном из загибающихся государственных предприятий. Когда-то на этих станках шили ботинки для советских граждан. По слухам, эти ботинки можно было носить вечно. Доказательством этому служила пара, висевшая в кабинете у их директора. Когда я зашел к нему впервые и объяснил суть своего предложения (мы скупаем все, даем вам хороший откат, и вы продолжаете медленно тонуть дальше), он снял ботинки со стены и положил на стол грецкий орех. «А вот это вы видели?», – спросил он и шарахнул каблуком ботинка по ореху. Орех раскололся. Ботинку – хоть бы хны. По форме и по содержанию он был похож на древний утюг. Такой же черный, тяжелый и бесполезный. «Вот как умели делать в наши времена!», – с гордостью резюмировал директор.
Я понял, что таким способом он торгуется, и на треть увеличил размер отката. Но, как оказалось, этого не требовалось. «Аааа! – махнул рукой директор. – Забирайте все! Продали Рассею-матушку!» Он рухнул головой на стол и зарыдал. Я подумал, что только что – вот этим вот взмахом руки– он оставил без работы три сотни человек.
Когда мы перевезли и установили станки на новом месте – а это было то еще развлечение – оказалось, что из ста машин не работают примерно десять. Пришел человек, мастер по станкам, посмотрел их, покрутил какие-то рычаги и сказал: «Эти – на металлолом». При этой сцене присутствовал Алеша Шнеерзон, и в этот момент его чуткое еврейское сердце не выдержало. Он схватил техника за грудки и заорал: «Ты знаешь, во сколько мне все это обошлось? Ты знаешь?!» Однако самое страшное ждало его впереди.
Часть станков требовалось настроить так, чтобы они наносили на кожу отпечатки в виде фирменной монограммы «Луи Вьюиттон». Мы потратили кучу времени и денег, чтобы найти человека, способного выпилить нужные насадки. Но в тот день, когда этот человек должен был явиться и приспособить их к машинам – фактически, это означало уже, что мы готовы запускать производство – выяснилось, что его упрятали за решетку из-за дикой пьяной выходки, совершенной накануне. Кажется, он разбил бутылку об чью-то голову. Возможно, произошло и что-то еще…
Алеша рвал и метал. Он мешал амитриптилин с коньяком, но вместо того, чтобы успокаиваться от своей адской смеси, напротив, впадал в дикое возбужденное состояние, отчего контактировать с ним становилось невозможно. «Маменькин сынок спекся, – думал я с изрядной долей презрения. – А ведь дело еще даже не закрутилось».
Да, я воспринимал его именно так – как избалованного 25-летнего шалопая, который за всю жизнь пальцем о палец не ударил, чтобы что-то срослось, но при этом в собственных мечтах уже триумфально восседал на олимпе фэшн-бизнеса. В иные дни я подумывал вытрясти из него побольше денег, желательно за раз – объяснив это некими непредвиденными расходами на бизнес – и исчезнуть. Изменить имя, открыть маленькую лавчонку скобяных изделий и забыть об Алеше Шнеерзоне навсегда. Я уверен, этот план мог бы сработать: Алеша ни черта не понимал в происходящем, и не делал никаких попыток, чтобы что-то понять. Но. В иные дни Алеша неожиданно выныривал из своего обычного истеричного состояния, и тогда…
В чем ему нельзя было отказать, так это в умении говорить. Это был прирожденный оратор, который уболтал бы и бога, и черта, и когда на него снисходила эта штука, и он становился в этакую патетическую позу, чуть разведя в стороны руки – точно перед ним целый стадион аудитории, не меньше – вот в эти моменты сопротивляться ему было решительно невозможно. Послушать его, так мы были в полшаге от вершины, а слитки золота, всеобщее уважение и лучшие места в ресторане «Пушкин» уже дымились в ожидании нас. В такие моменты я смотрел на него и решал отложить свою затею с побегом на потом. Подождем, что будет, думал я. Но если парень продолжит дурить, ему придется пенять на себя.
Мы нашли нового человека, отдали новую кучу денег и выпилили новые насадки. В назначенный час человек устроил нам презентацию. «Смотрите», – сказал он и крутанул ручку станка. Станок заурчал, медленно съел моток кожи, а затем насадки стали с шипением опускаться на нее – бах, бах, бах – словно руки, которые ставят печати на документы. И когда кожа вылезала из щели с другой стороны станка, это была уже не просто кожа – это была кожа с фирменными оттисками «Луи Вьюиттон».
К тому времени, подоспела и другая хорошая новость. Из газетных сводок я узнал, что Азама и Мурада, мою чеченскую крышу, арестовали за взлом ювелирного магазина. Я не мог понять, за каким чертом их понесло в ювелирный магазин, ведь, казалось бы, быт у чеченцев был налажен – знай себе сиди и собирай дань с мелких коммерсантов. Но, видимо, какая-то неистовая сторона их натуры требовала новых подвигов, криков ужаса, испускаемых невинными жертвами, и пальбы. При задержании, писала газета, чеченцы несколько раз стреляли в милиционеров, тем самым удвоив срок своей будущей тюремной отсидки.
Все вместе это означало, что прошлое отпустило меня, и я, признаться, вздохнул с облегчением. Теперь опасаться было нечего. Зловещие тени Азама и Мурада растворялись в свете
