Ярлыки - Гарольд Карлтон

Однажды вечером она купила стопку журналов мод и принялась перелистывать их в кафе возле своего отеля на Левом берегу. В этот вечер она открыла имя Филиппа Ру. Увидев фотографии моделей этого нового дизайнера, она испытала шок узнавания. Они выглядели, как та одежда, которую она конструировала в школе — словно путешественник во времени показал ее будущий дизайн. Когда она перевернула страницу и увидела фотографию самого Ру, то была задета еще больше. Его красивое лицо с темными глазами светилось уверенностью и счастьем. Он был сильный, чувственный, напряженный, его лицо подавляло даже с фотографии на журнальной странице. У нее было ощущение, словно она знала его по какой-то другой жизни. Его внешность, его слова, его модели были тревожно знакомы. Майя почти физически ощутила, что ей суждено работать с этим человеком, может быть, даже стать частью его жизни. Почти в испуге она закрыла журнал. Ей не оставалось ничего иного, как приказать себе забыть об этом странном случае. Ей предстояло еще два года обучаться дизайну в Нью-Йорке.

После Парижа Нью-Йорк казался грубым и суровым. Качество «люкс» французской одежды испортили ее. Майя осознала, что высокая мода была ее настоящей любовью, ее первой любовью, возможно, из-за того возбуждения, которое она испытала при виде потрясающих платьев и пальто в шкафу своей матери, сверкавших блестками, загадками и чем-то секретным, запретным…

«Не говори папе, сколько они стоят…» — эти слова остались в ее памяти. Разговор о стоимости одежды Корал был единственным проявлением доверия между матерью и дочерью.

«Макмилланз» не был готов учить высокой моде, очень немногие дизайнеры хотели овладеть отнимающими много времени методами конструирования дорогих коллекционных платьев. Очень немного дизайнеров желали иметь дело с требовательными частными клиентами. В Америке мода работала совсем по-другому — она была более демократичной, более привилегированной.

— Кого, по твоему мнению, действительно стоящего ты видела в Париже? — спросил Уэйленд.

— Там есть новый кутюрье, наполовину испанец, наполовину француз — Филипп Ру. Он обычно работает на Диора. Господи, его платья прекрасны! Я видела их только в журнале «Элли», но каждое из них совершенно.

Уэйленд нахмурился.

— Я читал о нем. «Уименз Уэр» называет его обещающим, но незрелым. Вроде зеленого финика.

— Я бы должна поработать с кем-нибудь вроде него, — задумчиво произнесла Майя. — Вот размышляю, не нужна ли ему ассистентка.

— Мы распродаем английские фасоны, словно сдобные булочки, Майя, — сказал ей Уэйленд, — чем дешевле, тем лучше. Может быть, ты не будешь мечтать о высокой моде?

— Как раз наоборот, Уэйленд, я не думаю, что могу работать с дешевыми вещами после того, как увидела эти роскошные одежды. Моя мечта — работать в Париже.

— Американка в Париже? — Уэйленд вздохнул. — Они выпотрошат твое нутро, но я не вижу причин, почему бы не попробовать. Здесь будет чертовски тоскливо без тебя, но, Майя, если ты серьезно хочешь работать в Париже, сделай все для этого. — Он уже принял свой третий водкатини[13] и поэтому пребывал в сентиментальном настроении. — А я здесь всегда готов помочь тебе, потому что верю в тебя.

Маккензи жила в Виллидж уже почти шесть месяцев, когда однажды в жаркое субботнее августовское утро к ней без предупреждения явился Реджи. Она накануне работала допоздна, а потом у нее еще собралась компания на вечеринку. В половине одиннадцатого утра окна ее комнаты были плотно занавешены, некоторые гости спали на полу. Маккензи глянула в дверной глазок и увидела своего братца, который состроил ей рожицу. Она приоткрыла дверь на два дюйма, чтобы скрыть беспорядок в комнате.

— Что ты хочешь? — спросила она шепотом. — С мамой все в порядке?

— Я бы не мог войти? — сказал Реджи и нажал на дверь.

— А потом разболтаешь всем, что я живу в лачуге? — Она с гримасой вытолкнула его обратно. — Подожди меня внизу в кафе. Я приду через пять минут.

Она захлопнула за ним дверь и по пути в ванную перешагнула через чье-то храпящее тело. Маккензи быстренько подвела глаза под кинозвезду-«вамп» и ярко намазала губы. Потом, накинув пальто прямо поверх ночной рубашки, в черных открытых тапочках прошла квартал. Она нашла Реджи потягивающим кофе за столиком в кабинке.

— Привет! — Она плюхнулась рядом с ним. — Полагаю, что ты жутко там соскучился без меня?

— Конечно, в доме без тебя очень тихо. А когда приходишь, то даже не слишком сильно воюешь с отцом.

— Ты должен быть счастлив. А теперь, что тебе надо на самом деле?

— Может быть, закажешь себе что-нибудь на завтрак? Я угощаю.

Маккензи старательно изучала меню, пока официантка ходила за яичницей для Реджи. Когда ей принесли ее мясной, поджаристый рулет, она густо намазала сверху толстый слой плавленого сыра, потом добавила еще клубничного варенья и жадно откусила большой кусок.

— Послушай, — сказал Реджи, — отец действительно от всего сердца хочет, чтобы мы все вошли в бизнес…

Маккензи простонала.

— А ты можешь меня там представить? Да я скорее умру!

— Ты можешь помочь отцу изменить имидж.

— Это очень просто: надо все сжечь дотла и заново открыть магазин под другим названием на Мэдисон-авеню.[14]

— Ну, а если не таким сумасшедшим способом? — сказал Реджи, и она едва не подавилась шоколадом. — А что, если он откроет для нас где-нибудь наш собственный магазин? Что-нибудь классное? Понимаешь, вроде батика?

— Это слово произносится «бутик», Реджи. Оно французское. А что отец считает классным местом — Куинс?

— Слушай меня. Мы можем использовать возможности отца: его «ноу-хау», его склады, его швей. Макс и я будем заниматься деловой стороной, а ты дизайном. Отец понимает, что за этой твоей ерундой будущее, хотя и ненавидит самую мысль об этом. Но он более заинтересован в том, чтобы делать деньги, чем в моде, в любом случае…

— И что? — Она съела все с такой быстротой, что ее стало подташнивать.

— Он готов поддержать нас, Мак. Ты сумасшедшая, если упустишь эту возможность.

— Я стану сумасшедшей, если буду хоть как-то иметь с этим дело, — сказала она. — Он все время будет шнырять вокруг, выглядывать, критиковать… Ты не знаешь, какой он. И в любом случае, я-то вам зачем? Мы никогда ничего вместе не делали.

Реджи вытянул руки и пожал плечами.

— А что нам остается делать? Пойти и нанять кого-нибудь чужого? Это должно быть целиком семейным делом.

— Ха! — фыркнула она. — Как в семье, где все великолепно, да? А разве в семье не могут тебя расцарапать еще хуже, чем какой-нибудь чужак?