Яйцо глака. Антология - Джейкобс Харви

Вот так. Дело чести сдержать клятву. Хоть это будет и трудно.

Его здешнее имя — Свенсон. Живет в отеле восемнадцать месяцев, музыкант или что-то в этом роде, как сказал портье.

— Очень своеобразный человек. Скрытный. Никогда не поболтает, не улыбнется. Никого не подпускает к себе. Как-то горничная вошла в его комнату без стука, так он тут же пожаловался на нее. Да, здесь у нас разные люди живут.

Портье полагает, что мой сородич, на самом деле, член какой-то старой европейской королевской семьи, живущий в изгнании, или что-нибудь столь же романтическое. Как бы он был удивлен!

Я тоже никого не подпускаю к себе. И Элизабет в том числе.

Она встретила меня в коридоре, возле моей комнаты.

— Мои новые стихи, — сказала она. — Если вам интересно, конечно.

И потом:

— Можно мне зайти? Я бы сама почитала вам. Я люблю читать вслух. И, пожалуйста, не надо всегда так пугаться, Дэвид, я не кусаюсь. В самом деле. Я очень деликатна.

— Извините.

— И вы меня извините.

Гневная, со сверкающими глазами, губы крепко сжаты. — Если вы не хотите общаться со мной, так и скажите. Я послушаюсь. Но хочу, чтобы вы знали, — вы бываете жестоким. Я ничего от вас не требую. Просто предлагаю нежную дружбу. А вы мне отказываете. Я плохо пахну? Я безобразна? Вы ненавидите мои стихи и боитесь об этом сказать?

— Элизабет…

— Нам так мало времени отведено на этом свете. Почему бы не быть добрее друг к другу, пока мы еще здесь? Любить, делиться, открыться? Жить душа в душу.

Тон ее изменился. Искусно смягчился.

— Как я понимаю, женщины вас отвлекают. Я бы не хотела опуститься до этого. Все мы живем своей жизнью. Речь не идет о сексуальных отношениях между нами. Я говорю о беседах, о том, чтобы открыть каналы. Хотите? Скажете «нет», и я вас больше никогда не потревожу, но, пожалуйста, не говорите «нет». Это будет подобно двери, захлопнутой перед жизнью. И если вы так поступите, то сами положите начало своему умиранию.

Настойчивая. Я должен был послать ее к черту. Но за всем этим ее одиночество и несомненная искренность. Ее теплота, ее упорное желание вытолкнуть меня из моей лунной изоляции. Можно ли на это обижаться? Осознание того, что рядом есть Свенсон, совсем близко, но отгороженный от меня железными заповедями, усиливало мое одиночество. Можно было бы рискнуть, позволив Элизабет приблизиться. Это осчастливит ее, может быть, осчастливит и меня. Благодаря этому, я могу собрать ценную информацию для дома. Конечно, должны быть возведены надежные барьеры.

— У меня в мыслях не было отказывать вам в дружбе, Элизабет. Думаю, вы меня не поняли. Я вовсе не отказываю вам. Заходите. Зайдите же.

Ошеломленная, она входит в мою комнату. За все время — первый гость.

Немного книг, скромная меблировка, передатчик, сложным образом замаскированный под фрагмент скульптуры.

Она садится. Юбка значительно выше колен. Хорошие ноги, если я могу правильно это оценивать. Я решил исключить сексуальное начало. Если же она сделает какую-нибудь попытку, я устрою — не знаю — истерику, что ли.

— Почитайте мне ваши новые стихи, — сказал я.

Она открыла папку. Читает.

— В середине унылой ночи, среди сомнения и пустоты, когда бог ужасной ошибки пришел ко мне с холодными руками, я смотрела вверх и кричала «да» звездам. И да, и да, и снова. Я прорыла себе проход к «нет». И я ждала тебя сказать «да», и наконец ты был. И мир сказал, звезды сказали, деревья сказали, трава сказала, небо сказало, улицы сказали: да, и да, и да…

Она в экстазе. Ее лицо пылает. Ее глаза сияют счастьем. Она прорвалась ко мне. После двух часов чтения, когда становится очевидным, что я не собираюсь укладывать ее в постель, она уходит. Не скрывая своих чувств по поводу того, что была приглашена.

— Я так рада, что ошиблась в вас, Дэвид, — шепчет она. — Я не могла поверить, что вы на самом деле отшельник. И вы не отшельник.

Экстаз.

Я слишком далеко заплыл.

Каждый вечер мы проводим вместе час-два. Иногда в моей комнате, иногда у нее. Чаще она приходит ко мне. И потом очень вежливо я пытаюсь остаться один перед третьим питанием. Теперь я читаю все ее стихи, мы разговариваем, но не об искусстве, а о политике, о расовых проблемах. У нее живое, интересное мышление. Хотя ей постоянно хочется все обо мне выведать, она понимает, как меня это нервирует, и быстро ретируется, когда я отражаю ее нападение. Спрашивает о моей работе, я уклончиво отвечаю, что занимаюсь исследованиями для книги. Тогда, поскольку я больше ничего не объясняю, она прекращает расспросы, но спустя несколько вечеров снова деликатно к ним возвращается.

Она пьет много вина и предлагает мне тоже выпить. Я выпиваю за весь визит один стакан. Часто она намекает, чтобы я пригласил ее пообедать. Я объясняю, что у меня проблемы с пищеварением и я предпочитаю есть в одиночестве. Она любезно выслушивает меня и немедленно предлагает свою помощь для решения этих проблем. Скоро она снова просит меня пойти поесть вместе с ней. Прямо в отеле есть превосходный испанский ресторан. Она задает вопросы, которые меня тревожат. Где я родился? Учился ли в колледже? Где моя семья? Был ли я женат? Будет ли опубликовано то, что я пишу? Я изобретаю отговорки. Во всем этом нет ничего трудного. Правда, прежде я никогда не позволял никому из землян так близко приближаться ко мне. Во время такого непрерывного контакта можно воспользоваться случаем и обнаружить странности в моем фальшивом облике.

И секс. Казалось, она думала, что мы должны вступить в сексуальные отношения просто потому, что стали такими хорошими друзьями. Страсть — всего лишь еще одна из сторон наших отношений. Мы разговариваем, иногда вместе гуляем, мы должны были бы и ЭТО тоже делать вместе. Но, конечно, это невозможно. У меня есть внешние органы, но нет возможности воспользоваться ими. Мне не хотелось бы, чтобы она дотрагивалась до моей фальшивой кожи. Как этого избежать? Если я объявлю себя импотентом, она тут же попробует исцелить меня. Если я скажу, что я гомосексуалист, она предложит какую-нибудь успокаивающую терапию. Если я просто скажу, что она не возбуждает меня физически, это ее ранит. Ей так же важно войти со мной в сексуальные отношения, как раньше было важно заставить меня просто разговаривать с ней. Она очень часто надевает прозрачную розовую шаль, сквозь которую просвечивает грудь. Она носит очень короткие юбки. Душится возбуждающими духами. Старается при каждом удобном случае дотронуться до меня.

Напряжение возрастает. Она решила меня получить.

В своих рапортах домой я ничего о ней не сообщал. Но передавал некоторые наблюдения за ее психикой.

— Допускаете ли вы, что могли бы влюбиться в меня? — спросила она сегодня вечером. И добавила: — Неужели вы не страдаете оттого, что постоянно подавляете свои чувства? Сидите внутри себя, как заключенный? — И еще: — В жизни существует и физиология, Дэвид. Игнорируя меня, вы меня не раните. Но мне грустно думать о том, какой вред вы наносите себе.

Скрещивает ноги. Юбка поднимается еще выше.

Кризис приближается. Я не могу этого допустить. На город свалилось знойное лето, а в жаркую погоду моя нервная система всегда на грани нервного срыва. Элизабет заведет меня слишком далеко. Я могу все разрушить. Я должен подать прошение о переводе домой, прежде чем стану причиной беды. Возможно, надо обсудить это со Свенсоном. Думаю, что все происходящее сейчас может быть квалифицировано как критическое положение.

Прошлым вечером Элизабет сидела у меня до ночи. В конце концов я попросил ее уйти: работа. Через час она сунула мне под дверь конверт.

Новейшие стихи. Любовные стихи. Трясущейся рукой.

— Дэвид, вы так много значите для меня. Вы — мои звезды и туманности. Не могли бы вы позволить мне показать вам мою любовь? Не хотите испытать счастье? Подумайте об этом. Я обожаю вас.

Какую лавину я сдвинул!