Орест и сын - Елена Чижова

“Я уж не говорю об атомной бомбе… Где бы мы были с твоим чистоплюйством, если б не сумели ее создать!” — проворчал Павел.

“Что касается выбора, тут тоже не все гладко, — казалось, Строматовский размышляет вслух. — Во время войны коммунизм действительно представлялся меньшим злом, но, если брать в исторической перспективе, кто знает… Во всяком случае, коммунизм обещает стать злом вечным”. — “Новое воплощение Дьявола?” — ступая на почву метафизики, Павел воодушевился.

Орест Георгиевич терял нить. Теперь он чувствовал страшную усталость, отвлеченный разговор съедал последние силы. “И как вы себе это представляете? — каждое слово давалось с трудом. — Положим, вещество будет создано; вы планируете подвергнуть обработке всех? Что-то вроде газовых камер?” — “Дались тебе эти газовые камеры!” — Павел вспылил.

“Я понимаю вас. — Старик поглядел на Павла осуждающе. — Нет, обработке, как вы изволили выразиться, будут подвергнуты далеко не все. Больше того, я уверен: только осознанный выбор. Что-то вроде люстрации. Процедура для тех, кто желает занять руководящие посты. Особое условие для успешной карьеры. Остальные, ведущие частную жизнь, — ни при чем”.

“Вот-вот, — Павел подхватил, — как вступление в партию. Никто никого не заставляет”. — “Ну, в партию-то как раз…” — “Брось! — Павел поморщился презрительно. — Тот, кто действительно не хочет…” Орест опустил глаза.

“Позвольте, — старик вернулся к рукописи, — я предвосхищу ваш следующий вопрос: вы хотите узнать, почему, воспользовавшись заметками вашего батюшки, мы не можем продолжить расчеты сами? Увы, наш круг слишком узок. В нем нет настоящего химика, владеющего современным научным аппаратом”.

“А вы?” — Орест Георгиевич обратился напрямик. “В сравнении с вами я — алхимик. Могу сформулировать задачу, но не умею решить. Ваш отец, похоже, пошел дальше — сумел сделать решающие наброски. Для таких, как мы с ним, система стала пилой: отхватила нас, как сук, на котором сидит. Мне, в сущности, повезло в одном: меня они взяли позднее. Но все равно на все их глупости у меня ушло двадцать лет. Срок нешуточный — за это время наука ушла далеко вперед. Во всяком случае, мне не догнать”.

“Не понимаю. — Орест Георгиевич хмурился. — Вы, пострадавший от системы, желаете ее спасти?”

“Когда я говорю о заблуждающихся, — Строматовский поднял стакан, — из этого скорбного списка я никак не исключаю себя. С рациональной точки зрения мои мечты безумны. Но в том-то и дело, что истина чуждается разума, во всяком случае моя”. — “Что до меня, боюсь, я принадлежу другому поколению и не могу сочувствовать вашим мечтам”. — “Поверьте, это не так, — голос Строматовского увещевал. — Если разрешите, я с легкостью докажу вам обратное”. — “Извольте”. — Орест Георгиевич выпрямил спину.

“У вас ведь, кажется, есть дети?” — доктор осведомился заинтересованно. “Да, дети… То есть сын”. — “Я задам вам один вопрос, а вы постараетесь ответить мне правдиво. Идет?” — тон Строматовского стал почти залихват-ским. “А если солгу?” — Орест Георгиевич сжался, но попытался ответить в тон: сейчас иезуитский старик спросит про девочку. Павел, конечно, рассказал. С самого начала они имели это в виду — приберегали напоследок. Чтобы принудить к сотрудничеству.

“Стратегия вытекает из задачи. Хотите закоснеть в своем заблуждении, можете лгать”. — “Вы стерпите, если я солгу?” — “Я? — доктор глядел отрешенно. — Поверьте, я и не то стерплю… Однако, если задача в том, чтобы нащупать звено, связующее отца и сына, ложь категорически противопоказана. Кроме того, она вам попросту не поможет”. — “Спрашивайте”, — решившись, Орест кивнул.

“Итак, я хочу, чтобы вы ответили мне на один-единственный вопрос: сообщили ли вы своему сыну, как погиб ваш отец?”

“Но он… Мой сын школьник…” — Орест Георгиевич хрустнул пальцами. “Благодарю. Ваш ответ исчерпывающий”. — Обернувшись к лампе, Строматовский прибавил света. Свет, хлынув сквозь вязь узора, залил капители колонн и лег на темный коллаж. Звезда, венчавшая башню, широко раскрылась — полной пятипалой горстью. “При чем здесь?.. Какое отношение?..” — Орест Георгиевич не мог отвести глаз.

“Прямое. — Доктор улыбался победительно. — Если бы вы желали гибели страны, своему сыну вы открыли бы правду”. — “Не хотите ли вы сказать, что, узнай мой сын правду, это погубит страну?” — Орест Георгиевич усмехнулся растерянно. “Именно, именно, — доктор не отвечал на усмешку. — До тех пор, пока дети ни о чем не знают, у нашего Рима остается шанс. Жаль, я не доживу до того времени, когда вы убедитесь в моей несомненной правоте”.

“Вы, — Орест Георгиевич решился, — работаете на… них?” — “Ну, что же это такое! — Доктор улыбнулся, разводя руками. — Стоит родиться плодотворной идее, и все лавры — комитетчикам! Не спорю, они умеют ставить перспективные задачи… время от времени. Но прозревать их активность во всем?.. Нет, — он заверил твердо. — Мы, так сказать, самочинное ответвление. На их ведомство мы не работаем”.

“Удивительно, — снова Павел вмешался, — но в отношении к ним я не раз замечал прямо-таки священный трепет. Кстати, автора не помню, но кто-то сказал, что кризис Римской империи стал очевиден, когда и признание существующего строя, и оппозиция ему приняли религиозные формы. Если так пойдет и дальше…”

Орест Георгиевич потер взмокшие руки и шагнул к камину. Он развернулся к ним ко всем, потому что хотел ответить по существу. Ладонь, взлетевшая ораторским жестом, оперлась о коллаж. Она закрыла темный железный венчик. “Я не согласен! Дети на то и дети, чтобы иметь право знать не все. Когда мой сын вырастет, я сам расскажу ему всю правду, но это…” Под рукой, опиравшейся на отцовскую звезду, зашипело, словно плеснули жидким. Прямой электрический удар пробил суставы — до плеча. С усилием, будто кожу прижгли к лепесткам, Орест Георгиевич оторвал руку.

Под пальцами краснели пятна — два из пяти. Три звездных зубца прилипли к ладони. Он взмахнул кистью, стряхивая. “Оголенный провод… Влажная ладонь…” — Павел подскочил стремительно. На руке вспухали два пятна.

В комнате поднялась суматоха. Хозяин выбежал вон и вернулся с едким пузырьком. Нагнул и смочил клочок ваты. Орест Георгиевич отвел твердо. “Ну, ну. — Строматовский качнул Орестовой рукой, словно унимал боль. — Это пройдет. Попробуйте протереть грогом — все-таки спиртовой раствор”.

Подобрав с ковра сброшенные с руки пластинки, Павел взвешивал их на ладони: “Приговор — два против трех. Твоя теория получила три черных шара”. Боль становилась чувствительной. Орест Георгиевич поднялся. Его никто не удерживал.

На бульваре он приложил снежную примочку. Боль утихла, но вернулась через десяток шагов. Орест Георгиевич зачерпнул горсть свежего снега и, не сворачивая к автобусу, пошел дневной дорогой. Отпустило совсем, когда он свернул на Пестеля. “Теперь — до Марсова поля и дождаться трамвая...”

Садовые ворота напротив збмка были открыты. Неожиданно он решил сделать крюк — садом. “Хорош ангельский доктор... Интересно, с электриче- ством — случайность?” Збмок цвета перчатки исчез за деревьями. Дощатые ящики стояли по сторонам аллей. На клумбах сквозь белый нетронутый покров пробивались еловые лапы.

Торопясь, Орест Георгиевич дошел до противоположной ограды и остановился. Замтк висел на кольцах амбарной тяжестью. “Не хватало, чтобы и там заперли!” — Досадуя, он оглянулся назад. Высокая желтая фигура, единственная свободная от ящика, стояла в глубине под деревьями. Цепко захватив младенца обеими руками, старик подымал его к разметанной бороде. Беззубые старческие десны закусывали складку детского живота. Пелены сползали вниз по младенческим ногам. “Кронос”. — Орест Георгиевич нагнулся и прочел табличку.

“Далось им всем это время! Греки, римляне, мы… Тоже мне, наследники истории… Где они теперь — эти римляне? Рано или поздно перемрем все. Кто это сказал? Павел? Нет”, — он вспомнил. Боль тронулась вниз тонкой коричневой струйкой: ненависть этой девочки — самое страшное, что предстоит. Он думал о том, что ангельский старик прав: время упущено. Сыну рассказывать нельзя. Во всяком случае, не теперь. Кто знает, вдруг Антон поделится с Инной, а она откроется ему — в ответ. Одна правда потянет за собой другую. Неужели действительно все погибнет?

“Кронос. При чем здесь время? Я — чудовище, глотающее младенцев, как спеленутые камни…” Повинуясь мгновенной ярости, он присел и пошарил по земле. Острый осколок лег в ладонь. Орест сжал, не чувствуя, как рвутся вспухшие жидкостью пузыри. Камень ударил в камень и отскочил, не повредив. Не взглянув в лицо каннибала, Орест Георгиевич развернулся и кинулся назад.

Все-таки дверь предательски стукнула, когда Ксения вышла осторожно, но телевизор, кухонный жилец, заглушил. На верхний этаж, мимо Инниной двери, — бетонные ступени съели шаги. Тетя Лиля ждала, опираясь о черенок. Она подпихнула ногой корзинку, оттуда торчала черная кисть и крышка фляги. Из нее несло сладковатым. Рюкзак на длинных лямках оттягивал спину. “Надо лямки подтянуть до упора”, — Ксения подсказала. Отец всегда так делал. Тетка махнула рукой и, двинув плечами, шагнула в лифт.