Шах и мат - Олежанский Георгий

Довольный, Сулиман откинулся на спинку стула, наблюдая, как полевые командиры живо и с восхищением обсуждали новость.

— Вторая новость, ниспосланная Всевышним, — продолжил Гагкаев. — Сегодня в одном из наших селений мы взяли трех русских шакалов, что рыскали там.

Гробовое молчание.

— Сейчас они заперты средь дерьма в моем хлеву, как и положено неверным, а на рассвете с первыми лучами солнца мы будем судить их праведным судом и казним по законам шариата.

За столом снова раздалось бурное гудение.

— Что скажешь, Амир? — неожиданно обратился к нему Сулиман.

Тот, все еще размышляя над услышанным, ответил не сразу.

— Амир! — повысив голос, повторил Сулиман.

— Аллах велик и милосерден, Сулиман! На все Его воля! — инстинктивно ответил Амир.

— Мудрый ответ, Амир, — сказал Гагкаев, — рассудительный, не брошенный сгоряча, как некоторыми.

Все поняли, что Сулиман говорил о несдержанности сына Ислама.

— Вот какого сына я всегда желал! — Сулиман хлопнул по плечу Амира.

Чем подлил масла и в без того разгорающийся огонь ненависти Ислама к Амиру.

Ислам невзлюбил Амира с самого первого дня его появления в их доме. Он увидел в пришлом «родственнике» явную угрозу своим амбициозным планам. Амир сильно выделялся на фоне Гагкаевых выдержкой и трезвым умом, чем импонировал Сулиману.

К тому же смутное сомнение терзало душу Амира. Ислам, казалось, подозревал, кем он был на самом деле. Маленькая оплошность, на которую ранее указала Макка, не ускользнула от проницательного взгляда Ислама. Маленькая оплошность: заинтересованность, которую не смог скрыть Амир по отношению к Зуле в первый вечер, когда вся семья Гагкаевых и приближенные полевые командиры собрались за столом. Зародившийся огонек любви между молодыми людьми вызвал ненависть в душе Ислама.

Взгляды Амира и Ислама на какую-то секунду пересеклись. В глазах Ислама горела яростная злоба и презрение к «родственнику».

Амир лег рано, но потом еще долго не мог уснуть, ворочаясь в постели. Мысли о схваченных русских солдатах никак не выходили у него из головы, точнее не о самих пленных, а шариатском суде, который должен был состояться на рассвете — в то время, когда Всевышний наиболее справедлив и милосерден.

Амир понимал, что всех троих ждала смерть, мучительная и долгая, ибо Сулиман сказал, что шакалов поймали, когда те вынюхивали в селе о воинах Аллаха и лишь исключительная преданность Всевышнему помогла жителям схватить их.

За полгода пребывания в доме Сулимана Гагкаева Амир не раз являлся свидетелем жестокой расправы над врагами шариата. Это походило на публичную казнь, наподобие той, что устраивали в Средние века инквизиторы над ведьмами. Процесс был похож еще и тем, что решал, виновен ли человек, не Аллах, а Сулиман, также было и в темную эпоху. Обычно Сулиман признавал подсудимого преступником. А за преступления следовала кара — смерть.

Амир встал с постели, натянул штаны и вышел во двор. Прохладный ветер с гор принес ночную свежесть.

— Баркалла, мой друг! — прошептал он, когда ветер, оставив Амира, понесся дальше.

Легкие облака, проплывавшие по небу, словно корабли по морю, время от времени скрывали в легкой дымке нарастающий месяц, окруженный мириадами звезд. Стоя на земле, под великолепным куполом, созданным Всевышним, Амир невольно ощущал себя незначительным, словно букашка под ногами Аллаха.

«Бог или Аллах, — говорил он про себя, глядя в бесконечность ночного неба, — что мне делать?»

— Он тебе не поможет, — послышалось из-за спины.

Это был грубоватый голос женщины, прожившей немало лет и повидавшей достаточно горестей и страданий.

Амир не обернулся.

— Нена? — спросил он.

Да, это была она — одетая в простое черное платье, жена Сулимана, Макка.

— Я не могу быть тебе настоящей матерью, — ответила она, — тепло материнского сердца незаменимо.

Душа его металась, как загнанный в клетке зверь, и Амир сник. Обремененный тяжелым грузом, он словно стремительно уходил ко дну, не в силах освободиться от сковывающих его веревок, сотканных из долга, чести и верности. И хотелось сделать хотя бы небольшой глоток свежего воздуха, такого, который приходит с гор, и почувствовать жизнь, но он не мог.

Макка видела настоящего Амира. Не поддельного — жестокого и воинственнго, который, словно тень, всюду следовал за ее мужем, — а мужчину, не забывшего, что такое честь и справедливость.

— Ты не знаешь, что делать, — с холодной рассудительностью, присущей разве что женщине, сказала она.

— Нет, — неуверенно ответил он.

Макка возвышалась над Амиром, словно скала над растущим у ее подножия деревом, грозная и величественная, но готовая защитить и укрыть в непогоду.

— Тогда слушай сердце, — посоветовала она, — слушай, что́ оно подсказывает, что́ едва слышно нашептывает наперекор разуму. О чем хочет тебе поведать.

Амир снизу вверх посмотрел на Макку.

А та сожалела лишь об одном — что Амир не принадлежал им. Вобравший лучшие качества мужчины, он почти не имел недостатков, а самое главное, так нравился Зуле. Сейчас она уважала Амира, несмотря на то что он пришлый, и, вероятно, со временем полюбила бы его и приняла семью как своего.

— Сердце, — повторила она, возвращаясь в дом.

— Нена, — остановил ее Амир, — ты знаешь, кто я, откуда и зачем пришел?

Она кивнула в ответ.

— Скажи мне, почему ты это делаешь?

— Уважение и ненависть могут сосуществовать вместе, но они раскалывают человеческую душу, Амир, — и тут она поняла, что впервые назвала его по имени, чего раньше сознательно избегала, — а я больше ненавижу, чем уважаю. Я давно мечтаю о мире в сердце, и когда мне сказали, что ты придешь, я приняла тебя, поверив, что ты именно тот, кто сможет помочь. — Макка выдержала паузу. — Я ждала тебя.

И вошла в дом.

Глава 5

Ночью

— Эй, — через небольшое зарешеченное окошко негромко окликнул Амир брошенных в хлев пленных русских солдат. — Как вы там?

Внутри послышалась легкая возня, и через некоторое время один из троих — Амир не знал кто — ответил:

— Ты кто такой?

— Не важно, — по-русски сказал Амир. — Вы хотите бежать?

— Допустим, — ответил уже другой голос, — ты хочешь помочь?

Амир замялся, вдруг усомнившись в правильности своих действий.

— Да, — наконец сказал он.

— Почему мы должны тебе верить? — выпытывал второй.

«Да что же такое?» — выругался про себя Амир.

— Ты старший? — вопросом на вопрос ответил он.

— Допустим… — Уклончивый ответ второго многое прояснил.

— Я обрисую тебе ситуацию, «старший». Завтра на рассвете вас осудят по законам шариата и казнят. По-моему побег, организованный незнакомцем, — более заманчивый вариант.

В хлеву воцарилось молчание. Видимо, рассудил Амир, трое переглядывались, решая, верить его словам или нет.

— Хорошо, — сказал второй голос.

Амир осмотрелся. Тишину ночи нарушали редкие порывы спускавшегося с гор ветра, игравшего сухими листьями, и редкие крики животных или ночных птиц.

— Один момент, — сказал Амир, — среди вас есть такой Хемлев?

— Я — Хемлев.

Амир почувствовал, как дрожит от неуверенности голос того, кто назвался Хемлевым.

— Ты выйдешь крайним, — и он поймал себя на том, что сказал не «последним», а «крайним», как говорили ветераны войны.

— Но… — попробовал возразить «старший».

— Или так, или вообще никак! — резко отрезал Амир.

— Хорошо, — бросил «старший».

Обойдя хлев, Амир отодвинул тугой железный засов и отворил чуть скрипнувшую дверь.

Первыми почти бесшумно, словно тени, проскользнули спецназовцы. Один занял позицию у угла хлева, второй наблюдал за внутренним двором. Третьим, чуть пошатываясь, вышел Хемлев.

Даже в темноте Амир узнал Хемлева в этом побледневшем и осунувшемся, словно семидесятилетний старик, человеке.