Амнезия - Светлана Чехонадская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И точно, внизу, на первом этаже, женский голос крикнул: «Лифт сломался, что ли?» От этого крика ей сразу стало легче. Она шагнула вперед, прошла шесть шагов, поднесла руку с ключами к замочной скважине.
И в этот момент произошло то, что в таких подробностях описывало ей воображение. Тьма в закутке у соседской двери зашевелилась, раздвоилась, ее громадный кусок оторвался и медленно двинулся по направлению к Марине.
Ключ вошел в замочную скважину, как нож в тело, а пакеты упали, и оказалось, что там еще были стеклянные бутылки…
29
Вопреки собственным представлениям о том, какие факты являются странными и удивительными, Иван Григорьевич Турчанинов не очень удивился, услышав из уст пьяного тамбовского бригадира фамилию Королева. Уже немного позже он попытался проанализировать причины собственного хладнокровия и пришел к выводу, что чего-то подобного он и ожидал.
Многое в этом деле давно казалось ему слишком картинным. Картинным был и этот жест возможного убийцы.
Турчанинов сидел в опустевшем дворе и переживал, что у него нет пива, как у бригадира. Было бы уютно и весело прихлебывать его из бутылки, сидя на темной, шелестящей листьями площадке – как в молодости!
На такой площадке он познакомился с женой, только пили они тогда портвейн. Он учился в высшей школе милиции, она – во втором медицинском институте. Их вузы были соседями, и сами они жили рядом – на улице Волгина. Хорошее время… Турчанинов улыбнулся.
Тогда было так же тепло, и так же шелестели кусты. Светил фонарь, вокруг него вилась мошкара. В годы его молодости район, где находилась высшая школа милиции, не был застроен, как сейчас, и когда они отходили целоваться, вокруг них были поля, и однажды на пустую дорогу выбежал ежик.
Он бежал, смешной-смешной, а по дороге ехала милицейская машина, и они испугались, что она ежика задавит, – бросились наперерез, машина остановилась, а ежик забежал под машину и там спрятался.
Полчаса они вместе с милиционерами пытались его достать, и милиционерам даже не пришло в голову плюнуть на ежика и поехать дальше.
И полей тех нет, и милиционеры совсем другие…
Сейчас, наверное, ему и не узнать тех мест. Они остались только в его памяти, и они такие красивые, какими, наверное, и не были никогда наяву. В них нет шума, грязи, проблем, раздумий, есть только тишина, спасенный ежик, хорошие милиционеры – если через час после той остановки они остановились снова и отбили кому-то почки, он этого все равно никогда не узнает, – и есть только любимое лицо в обрамлении темных кудрявых волос.
Он с удовольствием ступил на это поле памяти и даже почувствовал теплое сопротивление травы под ногами. Это была какая-то другая Москва – тихая, молчаливая, безопасная. Работа милиционера стабильна, работа врача почетна, они с будущей женой такие беззаботные… Да и не в работе дело – он и без работы был бы счастлив в том дне. Как мало надо человеку, в общем-то. Чтобы кто-то любил и любить самому. Такой простой рецепт…
Поле, на котором он стоял, не имело границ, казалось, оно круглое и просто заворачивается за горизонт. Только слева в небе мерцали огоньки домов. Пахло полынью и тысячелистником. Это была не деревня, не город, не юг и не север, не лето и не зима: настоящее поле памяти, поселиться в котором, как он догадался только теперь – счастье невыразимое.
Он слышал стрекотание кузнечиков и тихий смех. Он видел лицо жены и видел себя самого, стоящего рядом с ней, обнимающего ее – видел как бы и от первого лица и от третьего одновременно.
Это была такая славная и нежная картинка, что он улыбнулся и в реальности, на этой своей сегодняшней лавочке в центре Москвы.
А потом поле завертелось и захлопнулось. Турчанинов вернулся с него без всякого сожаления – мысль, пришедшая в голову, показалась ему важной.
«Марина рассказала, что из курилки медицинского института тоже видно поле. Там есть трансформаторная будка. О ней я уже где-то слышал… Ну да! О ней рассказывал Степан Горбачев. За этой будкой целовалась его жена Лола – так же, наверное, как и я на своем поле. Если дочь Михаила Королева стояла в этой курилке, она могла видеть мачеху, целующуюся с неизвестным мужчиной. Как она должна была отнестись к этому?»
Мысли вернулись к фамилии Королева.
«Итак, если Сергеева убил человек, называвший себя Михаилом Королевым, то почему он так себя называл? Он умный человек, его план с оранжевым жилетом сработал великолепно. Он мог бы оставаться умным и дальше. Достаточно было стащить из этой квартиры несколько ценных предметов, и следствие пошло бы по версии ограбления. Но он не стал этого делать. Он взял медицинские бумаги, даже не проверив, не осталось ли что-нибудь в шкафу, и взял телефон, по которому отвечал до тех пор, пока мы не нашли тело Сергеева. Мог он и догадаться о том, что коммунальщиков заподозрят и даже допросят. Но такой осторожный, выдававший себя за гастарбайтера, не предъявивший никаких документов, он, тем не менее, сказал бригадиру имя и фамилию. Он собирался недвусмысленно заявить, что это дело связано с Мариной Королевой. Он не хочет, чтобы его разоблачили, но хочет, чтобы мы знали причины убийства. А какие могут быть причины?»
Зазвонил мобильный. Он взглянул на высветившийся номер: Маринин шофер. Посмотрел на часы: одиннадцать ноль пять. В груди кольнуло. Звонок слишком поздний, чтобы быть не важным.
– Иван Григорьевич! – Шофер был в панике. – Беда! Я тут к Марине по пути заехал, хотел проверить, как да что, – мобильный ее не отвечал, я и заехал, думал проверить… Беда, Иван Григорьевич!
«Господи, бывший милиционер, а не умеет держать себя в руках».
– Говорите связно. Что случилось?
– Короче, у дверей валяются пакеты с продуктами, все разбито, яйца какие-то выкатились…
– Только пакеты валяются? Больше ничего?
(Он хотел спросить: «Тело не валяется?» – но не смог).
– Нет, там никого нет, но эти пакеты, яйца, бутылки разбитые… Я стал в дверь звонить, но никто не отвечает!
– У вас же есть ключ.
– Да есть-то он есть, но дверь не открывается! Словно ее подперли изнутри!
– Подперли изнутри?!
– Да! И телефон домашний занят! Сняли трубку, понимаете? Мне милицию вызывать?
– Да, конечно. Я тоже сейчас подойду, я тут рядом.
Уже сказав эти слова, он подумал: «Это плохо, что я рядом, вообще-то…»
30
Степан Горбачев хорошо помнил день, когда ему позвонил Миша. У него в тот период было просветление: пару месяцев назад он закодировался, и теперь ему казалось, что бросить пить у него получится.
Все последнее время он убирал квартиру: тер, мыл, как ненормальный, и не потому что так уж у него было грязно (хотя было грязно), а потому что получал от этого физическое наслаждение. Он и руки теперь мыл по несколько раз на дню.
Зазвонил телефон, и Степан, прежде чем взять трубку, обтер ее тряпкой.
– Привет, Степа, – сказал мужской голос, который он узнал только через секунду, а в эту секунду просто наблюдал за подступившей к сердцу печалью. («Миша!» – ахнул он про себя). – Узнаешь?
– Миша, – сказал он вслух. – Как я рад тебя слышать…
И вдруг заплакал.
– Ты меня слышишь? – спрашивал Королев. – Я тебя не слышу.
– Нет, я слышу, Миша. Рад, говорю, тебя слышать.
– Я тоже. Мне сегодня с утра так муторно было, я долго не мог понять, в чем дело, а потом понял: я видел тебя во сне. Мне ужасно захотелось поговорить с тобой. Во сне была еще толстуха с нашего курса, как же ее звали, такая смешная была, мы ее дразнили.
– Ее звали Пионерская Зорька.
– Точно! У нее был пионерский голос… А по имени как?
– По имени не помню.
– Как ты, Степа?
– Да я нормально. Пью только. Но я завязал, закодировался!
– Ты не пей, это вредно.
– Да я понимаю…
Они еще несколько минут разговаривали в таком же духе: ходили кругами, словно прислушивались к собственным ощущениям. Наверное, ощущения удивили обоих. Ни Степан, ни Королев не предполагали, что так растрогаются.
Уже через полчаса Михаил приехал к нему домой. Степана поразило, как он постарел. В глазах друга он увидел ответное удивление; что ж, он ведь предупреждал, что пьет.
Королев был очень скромно одет, безо всяких телохранителей, без подарков и, разумеется, без бутылки. Степан поставил чай. Он ждал, что Королев удивится чайнику – старому-престарому – все его девки поражались, что он не удосужился купить электрический, но Миша не обратил на чайник внимания, и это словно разогнало пелену, остававшуюся между ними.
Отрешенный взгляд друга смягчался только изредка: когда встречался со взглядом Степана. В остальные моменты он как бы смотрел сквозь вещи, не видел их и не хотел видеть. Вначале Горбачев подумал, что именно такой и должна быть пресыщенность, которую часто теперь напяливают на людей с неограниченными возможностями, но потом у него мелькнула странная мысль, что он разговаривает с покойником.
