Серебряная куница с крыльями филина - Ан Ци

Говорит хорошо, бегло, но с жутким скрипучим акцентом. Больше Смолин нипокаковски не умеет, и потому им переводил капитан с нашей кафедры Коля Кравчик. Он у нас занятия ведёт у первокурсников. Коля мне потом всё и описал.

Остальные лётчики, наш заведующий и старшие офицеры сидели и беседовали, кто уж как мог. На столе у них было шампанское и пирожные «корзиночка». Один из гостей поднял бокал и собрался тост произнести. Как вдруг подходит мой спутник и говорит вежливо, но голосом, совершенно не допускающим возражений.

–Застольная беседа без дам это всё равно, что французская кухня без фуа-гра. Я только что познакомился с преподавательницей фонетики. Мадмуазель говорит по-французски изумительно. Если она откажется составить нам компанию, я буду безутешен.

И вопросительно смотрит на начальника кафедры. Тот открыл рот, потом закрыл и сделал такое, понимаешь, движение одновременно подбородком и бровями сразу. Два старших офицера – политработник и картограф – снялись с места и полетели. Один – позвать меня немедленно к ним, другой – за стулом опять-таки для меня.

Ой, Ритуля, мне пора бежать. Потом доскажу. У меня кружиться голова! Я влюбилась, как полоумная! Не смейся, на этот раз я серьёзно! До свидания, пиши, пиши, пиши!!!

P. S. Ещё не целовались… Твоя легкомысленная подружка.

… Встречаемся теперь каждый день. Не помню, писала ли я тебе, как его зовут? Эрнст! Удивительно! Ты же помнишь, конечно, Оскара Уайльда «Как важно быть серьёзным»? Моя самая любимая пьеса, в которой я в студии играла роль воспитанницы! Что это, судьба?

Мы гуляем, долго и далеко. Сначала едем на машине, а потом отпускаем шофёра и идём пешком. Бродим по улице Воровского и выходим на Садовое кольцо. Не спеша поднимаемся до Тверской, которая теперь Горького, а потом иногда обратно. До дома с мезонином в три окна в Воротниковском переулке, где я сейчас живу у тёти. А иногда от Садового по Мясницкой через Лубянку и Театральную площадь спускаемся к Охотному ряду к его любимому зданию Дворянского собрания. Я ему объясняю, что это теперь Колонный зал. Он удивляется. И просит меня рассказывать о Москве побольше. А сам не слушает, а всё смотрит на меня и глаз не отводит.

Моя мама говорит, это до добра не доведёт и плохо кончится. Говорит, между прочим, что у него наверняка во Франции есть семья. Я взяла и спросила. А он начал смеяться. Потом сказал совершенно серьёзно: «Я был и обычным молокососом, и взрослым жеребцом. Вовсе не святым. Грешил часто, порою каялся. Но женат не был никогда. Слово дворянина и офицера». Я сразу поверила. Ему нельзя не поверить.

Эрнст просил познакомить его с моими родителями. Но мама забыла совершенно свой гимназический французский. А папа в реальном училище учил его вообще или нет, не знаю. Надо спросить. Правда папа хорошо помнит латынь. Только вряд ли это поможет им общаться.

Мы ходили вместе в Консерваторию. Эрнст чудесно слушает музыку. Когда во втором отделении пианист заиграл Шопена, на его глазах появились слёзы.

… Ритуля, мы всё-таки пришли к родителям на Каляевскую. Эрнст настоял. Он попросил меня переводить. Был очень таинственный и торжественный. Надел парадную форму. А когда обед и чаепитие под абажуром закончились, встал и сказал, что должен с мадам и месье Паскевич поговорить о важном деле, не терпящем отлагательства.

Интересно, что тебе пришло в голову, когда ты это читаешь? Так вот. Он по всей форме просил моей руки! Мне казалось, я сплю и вижу сон. Невозможно передать эту сцену. Невозможно в неё поверить. Я дрожащими губами перевожу. Мама слушает с каменным лицом. Папа волнуется ужасно, а потом начинает плакать. А Эрнст рассказывает, как он меня любит. Как он зрелый человек, никогда ещё не произносивших этих слов, просит меня составить счастье его жизни. Родителей просит нас благословить. И хочет, чтоб мы все уехали во Францию. Затем принимается повествовать, что он весьма состоятелен. Вполне может содержать семью. И предлагает папе в любой удобной для него форме наглядно в этом убедиться.

«Боже мой, – сказала тут моя мама, – Кира, надо прекратить этот сумасшедший дом. Ты член партии. Старший лейтенант Советской армии. Какая Франция?»

Потом она замолчала. Немного подумала и решительно добавила: «Не сомневаюсь, если мы в этом духе ещё немного поговорим, так нас посадят в тюрьму. Возможно, даже всех четырех».

… Эрнст уехал. Подумай только, я сейчас стала замечать что-то вокруг себя. Раньше ничего не видела. Московские улицы сделались куда оживлённее. Появились выписанные из армии по ранению, командированные с фронта, стали возвращаться эвакуированные. Мы в Академии смотрели кинохронику – Ялтинскую и Тегеранскую конференции.

… Ритка! Сегодня пятнадцатое сентября. Вышел долгожданный приказ о демобилизации. Все счастливы. Ожидают близких – родных и любимых. Я тоже, естественно. И в то же время, что скрывать: я в страшном волнении и тревоге. Мне передали, что скоро я должна получить от него известия. Скоро… Это скоро – целая вечность. Я перестала спать. Ты же понимаешь, как всё непросто.

… Рита, я сейчас это напишу, и когда увижу лиловые чернила на белой бумаге, то может, поверю. Ой, у меня пёрышко сломалось. Это плохая примета, да? Я пишу, стараюсь, с нажимом, как в школе учили, время тяну нарочно. Перышко вот выбирала долго, потом вставляла в ручку. Промокашку меняла в пресс-папье. А теперь тянуть дольше некуда уже.

Рита – я еду! Я еду переводчицей в оккупационную зону. Каким образом это устроилось, не имею понятия. Могу только догадываться. Этим и занимаюсь. Нас четыре человека. Штабные офицеры, сотрудник НКВД, а также военный переводчик старший лейтенант Паскевич. Я уже прошла инструктаж и получила нужные документы. Нас отправляют через три дня ночным экспрессом в Брест. Ты знаешь, я убеждённая атеистка. Я атеистка… Суеверная просто до полоумия. Риточка, моя дорогая, я сама не умею. Ты уж помолись кому надо за меня! … Прошло полтора месяца. Это письмо я посылаю с оказией. Капитан медицинской службы Толя Ельник едет в Москву. Он сын старых друзей нашей семьи. Я отправлю тебе всего несколько строк. Не могу не написать. Написать подробно тоже не могу. Ведь ты поймёшь? Ну, конечно! Я не сомневаюсь.

Две недели и один день назад мы обвенчались. Было всего несколько человек. Меня к венцу вёл его племянник вместо полагающегося по правилам моего отца. Он совсем мальчик. Куда моложе меня. Эрнст совершил невозможное. От меня требовалось перейти в католичество. Обычно это долгая морока. Но