Геополитика апокалипсиса. Новая Россия против Евросодома - Константин Душенов

Попала она на зону «по 159-й», то есть за мошенничество. Подсела на иглу, а это требует денег. Можно примерно посчитать: если, скажем, среднему наркоману в день нужен 1 грамм героина, то в 2010 году минимум 1000 рублей ему (или ей) ежедневно требовалось где-то достать только «на дурь». Плюс кушать тоже что-то надо. Плюс одежда, плата за квартиру и т. п. А где взять? Вот и подворовывают по мелочи, разводят лохов «на бабки». А это как раз и есть те самые 158-я и 159-я статьи УК, по которым большинство таких «шировых» пассажиров заезжает на зону.

Оксана в своей наркомании искренне раскаивалась. Она была единственная, регулярно приходившая по утрам в т. н. «молебную комнату» читать со мной молитвенное правило. И когда по воскресеньям после обеда местный батюшка, закреплённый за нашей зоной, отец Леонид, приезжал служить молебен, всегда приходила послушать его поучения и истово молилась.

На воле у неё остался восьмилетний сын, которого она очень любила, по которому страшно скучала. Говорила совершенно искренне: «Никогда больше к этой заразе даже близко не подойду». Я ей верил.

Но… У наркоманов есть страшная по своей безысходности пословица: героин умеет ждать. А это значит, что человек, силой обстоятельств вырванный из привычной «шировой» среды, может не употреблять наркотик и год, и два, и пять лет. Но как только внешние обстоятельства, удерживающие его от проклятого зелья, отпадут, всё тут же вернётся на круги своя…

Цыганок вообще на женских зонах много, и это понятно: наркотики, воровство, мошенничество – их исконный промысел. Вот и в княжевском женском отряде их было, помнится, человек пять. Две из них – Зита и Гита (я так и не понял, были ли то их настоящие имена или лагерные «погремухи») отличались особенно буйным нравом.

Однажды меня вызвал к себе «хозяин» и буквально взмолился: «Займи ты их хоть чем-нибудь. Пусть поют, пляшут, концерт самодеятельный готовят. Замучили уже!» А досиживать этим возмутительницам спокойствия оставалось всего пару месяцев, так что средств влияния на них у администрации было уже немного. Можно было, конечно, таких неспокойных пассажирок в шизняк закатать, чтобы уж наверняка, но… Шизняк в Княжево маленький, всего три небольшие камеры-«хатки». Да и, кроме того, разнополых зэков в одну камеру не посадишь… Вот и пришлось хозяину давать мне такое странное поручение.

Эти-то самые Зита и Гита за что-то решительно невзлюбили Оксану. Хотя, если вдуматься, чего тут непонятного: по характеру своему она была их полной противоположностью. И приходилось ей ох, как несладко. А учитывая ещё особенности внутрицыганских взаимоотношений, дело и вовсе могло совсем плохо кончиться.

Я ничего этого, естественно, не знал. А кабы и знал – что с того? Дело это касалось только их самих, а попытки на зоне влезть в чужие дела пресекаются самым решительным образом. Но однажды ко мне подошёл незнакомый зэк лет 30–35, и вдруг попросил: «Ты ведь в клубе рулишь? Тебе наверняка там уборщица нужна. Возьми из женского отряда Михайлову, а?». Уборщица мне в клубе, положим, действительно была нужна. Но почему именно её? И тут этот парень, который – о чудеса, чего-чего только не случается на просторах империи ФСИН! – просто влюбился в Оксану вполне платонически, рассказал мне её историю. «Помоги, – говорит. – Они ей героин на шмоне подбросят. Жалко…»

А надо сказать, что в случае, если бы мне удалось получить у начальства разрешение на то, чтобы перевести её в клуб, такое назначение автоматически освобождало её от других работ. То есть она могла бы всё время, за исключением обязательных построений, приёма пищи и сна, проводить в клубе, вдали от своих обидчиц. Без особого рвения и надежды я пошёл к лагерному замполиту и он, неожиданно для меня, легко согласился: «Бери её! Клуб, действительно, большой, надо его в чистоте содержать». Был, впрочем, у него тут свой интерес: он все комиссии (а комиссий разных на зону приезжает немеряно) в этот клуб водил, показывая, на какую недосягаемую высоту поднял воспитательную работу в среде «спецконтингента»…

Оксана очень скучала по сыну. А сегодня на каждой зоне у зэков есть мобильные телефоны. Естественно, не у всех. Естественно, это категорически запрещено. Естественно, за это строго наказывают: минимум – шизняк, а то и на «перережим», то есть на зону с более жёстким режимом, можно загреметь. Но телефоны всё равно есть.

О некоторых администрация знает и смотрит сквозь пальцы – это о тех, которыми пользуются «козлы». Им, таким образом, оплачивается их верность начальству и готовность выполнить любой приказ местных оперов. Но есть телефоны, которые неподконтрольны ни операм, ни козлам. Их ищут, регулярно изымают на шмонах, владельцев наказывают, но поделать ничего не могут: взамен изъятых появляются новые – которые, кстати, зачастую за взятку проносят сами же сотрудники.

Был в Княжево телефон и у меня.

А надо сказать, что мобильная связь там – отвратительная. Непонятно, почему. Местная молва гласит, что военные что-то оттуда не до конца вывезли, и это «что-то» до сих пор мешает мобилам надёжно принимать сигнал. Но я думаю, вряд ли. Проще было бы предположить, что это администрация глушит сигнал – такие «глушилки» встречаются на зонах. Но администрация в Княжево страдала от перебоев связи наравне с зэками, и в здании штаба связь была такой же отвратительной, как и в бараке.

Короче, на всей зоне было лишь несколько мест, где мобильники работали более или менее надёжно. И одно из таких «золотых» мест было в клубе, на кухне. Жалея Оксану, я каждый вечер давал ей телефон, чтобы она могла поговорить с сыном. А для того, чтобы её не засёк дежурный инспектор, я эту кухню закрывал. Вешал с внешней стороны большой замок, и уходил, чтобы, в случае чего, и меня в ближайшие 20–30 минут было непросто найти.

И вот однажды закрыл я её, ушёл по своим делам, и… забыл. Пришло время очередного построения, я уже стою в строю, уже дежурная смена идёт. И вдруг вижу, как в одном из окошек клуба появляется испуганное лицо Оксаны. А если её на построении не будет – беда! И я, как партизан, от сугроба к сугробу (хорошо ещё, что зима, темно уже) бегу к клубу…

Успел я тогда в самый последний момент. В строй мы возвращались, когда проверка уже началась. Что я соврал дежурному, не помню. Важно, что на тот момент, когда стали выкликать наши фамилии, мы уже стояли в общей серой массе зэков…

Где-то они теперь, мои княжевские девчонки, куда занесла их судьба? Кто жив, а кто нет? Не знаю… В феврале 2011-го меня этапировали на «Металку», и связь с ними я потерял.

Люди добрые, твёрдые и весёлые…

Политические проблемы большую часть зэков интересуют мало. Но если уж рассматривать тюремный мир с политической точки зрения, то он весьма архаичен. Демократического энтузиазма и либерального мировоззрения там не сыщешь днём с огнём. Жизнь на зоне, с её «общаками» и «понятиями» тяготеет, скорее, к некоторой форме первобытной общинности, внутри которой сидельцы делятся по клановому принципу, или, говоря языком тюремного жаргона – по «мастям». Тем не менее, политика властно вторгается в жизнь зоны извне через тысячи разнонаправленных, разномасштабных событий и связей, которые соединяют тюрьму с вольным миром в один общий политический организм.

В первый же день после того, как меня в Княжево из карантина «подняли» на отряд, один из зэков, внимательно всмотревшись в бирку, висевшую на моей шконке (там перечислены фамилия, год рождения, статья, срок и даты отсидки), спросил меня: «Что у тебя за статья такая странная?» А статья моя – пресловутая «русская» 282-я статья «за разжигание» – для большинства зэков незнакома. Там больше в ходу 158-я, 159-я, 161-я, 162-я, 228-я, 111-я, 105-я и т. п., то есть кража, мошенничество, грабёж, разбой, наркотики, тяжкие телесные повреждения, убийство…

Чтобы долго не объяснять, говорю: «Сижу за разжигание. Кино разжигательное снял. Документальное. Выступил там автором сценария и ведущим». Спрашивает: «Что за кино?». «Россия с ножом в спине», отвечаю. И вдруг он мне: «Да не ври ты! Я это кино видел. Нет там тебя» А потом, присмотревшись: «А-а-а! Точно! Только ты там с борой до пупа был!». И так на всех четырёх зонах, в которых мне довелось побывать. В каждой из них находились сидельцы, видевшие фильм «Россия с ножом в спине». Хотя, как легко догадаться, зэки – далеко не главные посетители интернета и зрители документально-публицистических трилогий.

Зэк этот, Женя Голубцов, который меня опознал без бороды, оказался фигурой очень колоритной. Бывший диверсант-морпех, успевший ещё в советские времена повоевать в Африке за идеалы пролетарского интернационализма. Потом, после крушения СССР – охранник-«антикиллер», начальник службы безопасности у одного из крупных криминальных авторитетов. Свои навыки спецназа сохранил в неприкосновенности. На зоне ловил змей и жарил их на костре, угощая всех желающих. Говорят, вкусно: похоже на курятину… В этот раз сидел он за хранение оружия и «насилие над представителем власти». Много мы с ним потом «перетёрли», переговорили «за жисть», рассуждая о том, как странно, бывает, складывается у человека судьба…